Страница 8 из 11
— Смотри, Бобби, — вставая, сказал Сэм. — Я профессионал и чувствую, что этот Файтер блефует. Мои ребята могут легко проверить мою гипотезу. Впереди целая ночь, а другой у нас может не быть…
«Я теряю целых семь ночей с Мэри и то не давлю на Боба, — подумал Шедоу. — Лишь бы этот бык не наломал дров… Если он на свой страх и риск потрясет Файтера, все пропало. Мы наверняка попадемся в какую-то простенькую ловушку, а главное — сорвется вся моя игра… Древний Фил недаром решился на завтрашнюю поездку. Он прозрачней, чем думает, для меня — прозрачней… И хорохорится — куда тебе там! Иначе зачем он стал бы носить свой парик? Ведь все знают, что он давным-давно лыс, как колено… Ему неохота выглядеть стандартным яйцеголовым. Как же — сокрушитель стандартов! Значит, он еще рассчитывает совершить то, что не успел в своей слишком долгой и слишком праведной жизни — вот и вся психология… Пусть совершает!»
— Я тоже вполне доверяю Древнему Филу, — вступил он в разговор, — и прошу тебя, Сэм, не предпринимать ни одного шага против Файтера. Во всяком случае ни одного шага, не согласованного с Бобом и со мной. По-моему, завтра днем все экземпляры его доклада лягут на этот стол.
Президент удивленно посмотрел на Шедоу, но ничего не сказал.
«Надо как-нибудь выяснить, не скрывает ли и Файтер идеально отполированный шар под своей роскошной шевелюрой», — мелькнула у Шедоу весьма никчемная, хотя и слегка позабавившая его мысль.
Раннее утро с трудом втискивалось в сознание Джима Файтера. Он лениво встал и с полчаса бесцельно проблуждал по коттеджу, таская на себе совершенно опустошенную снотворным и оттого бесполезную голову. Потом заставил себя сварить кофе и несколько минут поболтаться под душем. И снова стал бродить по комнатам, утешаясь вновь обретенной способностью к размышлениям.
Вот уже утро, думал Файтер, и ничего не произошло. Тройная доза снотворного, достаточная для длительной блокады действия Труз-маски, не пригодилась, только довела до одури. Похоже, все обо мне забыли…
Тишина. Я всю жизнь гнался за тишиной, и вот она — настоящая тишина. Садись за стол и твори, все звуки ушли из этого дома. Не носится по лестницам с громом стартующей ракеты младшенький, Пит, не пристает с заковыристыми вопросами старший, уже понемногу бунтующий Джимми. И средний, Энтони, тоже не встревает в самый неподходящий момент с предложением сыграть в шахматы. Мало ему домашней ЭВМ, мало она его бьет… И Сьюзи не придет в мой кабинет и не станет тыкаться носом в затылок, как щенок, которому скучно…
Вот так, садись и твори — перекраивай Вселенную и человека в идеальных условиях комфортабельнейшей из одиночных камер.
Нет, ничего не перекроить — тишина кричит памятью, дом кричит всеми голосами пустых комнат, голосами, которые накопились здесь за много лет. И кажется, все бы отдал, чтобы оживить эти голоса, выдавить их из тюбика памяти в этот дом, заполнить его реальным мельканием, звуками, запахами…
Запахи — первый и последний наш свидетель, думал Файтер, они напоминают о том, что крохотные существа, еще не клетки, а так — какие-то микроскопические пульсирующие комочки, ощущали мир в потоках молекул — на вкус и на запах. И вот запахи остаются и преследуют нас, как сигналы из миллиардолетнего далека, как зов истоков зарождающейся жизни. От шарфика Сьюзи до ночной посудины Пита — все кричит в этом доме, кричит и сводит меня с ума, меня, вытолкавшего своих ребят в пустоту…
Не было выхода… Все так, отсутствие выхода, мнимое или реальное, лучший способ убить сожаления. И еще проще — назад не воротишь! Чего уж там думать-горевать, когда есть магическое — назад не воротишь…
Так или нет? Может, не поздно и воротить? Поехать к Бобу или просто позвонить. Сказать ему: слушай, Бобби, я погорячился. Я думаю, что мир и вправду вот-вот рухнет в тартарары, но Бог с ним, с миром. Давай жить дружно и потом — дружно гореть в общем костре. И пусть милые голоса снова наполнят мой коттедж, и я позову тебя, Боб, на маленькую вечеринку. И мы пустим сюда нескольких корреспондентов — пусть немного заработают и пусть разнесут по всему миру весть о личной дружбе Президента с шефом Эвроцентра, и ты как бы возложишь руку на далекое будущее нашей цивилизации, пусть и несуществующее… И это даст тебе новых избирателей, а мне — новые миллионы на расширение Эвроцентра…
Я позвоню тебе, Бобби, думал Файтер, позвоню и скажу: я — подлец, мистер Президент, такая вот штука, я — подлец. Арестуйте меня. Целых три дня я знал результат Эвро-5 и молчал. Целых три дня я пытался надежно спрятать свою семью от ищеек Сэма. Я не боялся его Труз-масок, не боялся, что меня по-простецки возьмут за горло, я был уверен, что успею использовать особую ампулку и сраму не приму. Но меня могли взять за иное за Пита или Сьюзи, и тут конец. Потому что я слаб, слаб, как последний паршивец в стаде добропорядочных граждан, слаб, потому что мучения одного из моих сыновей могли бы заслонить от меня вид вымирающей планеты.
Таковы факты, Боб, я три дня, целых три дня продержал в столе экземпляры своего доклада, а эти три дня могут сыграть решающую роль в нашем приближении к красной черте. Так бывает — десятки лет, а то и десятки веков копится какая-нибудь дрянь, а спасение от нее решается в считанные дни или в считанные секунды.
Выходит, я ничем не лучше тебя, Боб. Ты хочешь протянуть десять месяцев ради спасения своего кресла, я уже протянул три дня ради спасения семьи. И вот ведь парадокс — от чего спасаться? Где они спрячутся не от Сэма и его парней, а от обычной самонаводящейся боеголовки? Где спрячется твой народ, Боб, осчастливленный или нет твоим мудрым и едва ли не бессменным руководством?
Нам всем некуда прятаться, победителю нет убежищ… Особенно забывающему, что всякая победа — немного Пиррова. А иногда не так уж немного, иногда и целиком… Вся беда в том, что победителю слишком хорошо известна цена победы…
Когда удалось сообразить, что сверхбыстрые блоки способный работать с полем содержательных аналогий — осуществлять первичный подбор аналоговых моделей, а потом их адаптацию в области применения, я захлебнулся успехом и особенно — надеждой! Эвристическая машина может строить модели любых явлений и целые теории — это небывалый рывок в науке, колоссальный импульс прогресса. Победа, которую, вроде бы, не с чем сопоставить в истории познания…
И вдруг среди ликования зазвенели пронзительные звоночки. А кто справится со всем этим потопом прогресса, стали спрашивать меня. Кто сможет всем этим управлять? Сами же эвроматы? Да здравствует эвроцивилизация!
И пошло, и поехало…
«Надеюсь, Вы любезно предоставите нам места вышколенной прислуги у Ваших симпатичных машин, — написал тогда председатель Ассоциации инженеров-электриков, кажется, так написал. — Мы становимся столь же бесполезны, как и водители карфагенских боевых слонов в современной дивизии танковых роботов. Боюсь, эвроматы перестанут доверять своим теплокровным слугам — они наверняка попытаются создать нечто более надежное и расторопное. Но оставим этот вопрос. Поверьте, меня более мучает другое принесут ли эти эвроматы Вам — именно Вам! — подлинное счастье, не выдадут ли они в один прекрасный день нечто такое, что начисто разрушит Ваш покой и поставит Вас, а может, и многих других на край пропасти?..»
Он как в воду глядел, этот парень, отнюдь не претендующий на роль пророка школы Уондеринга. На эту роль стали претендовать именно эвроматы, скорее — на собственную школу. То, что нам казалось необъятно сложным и в силу своей сложности туманным, эврики стали превращать в четко оконтуренные перспективы… Славная пора Футургейма, когда мне казалось, что машины играют с нами в будущее, услужливо предлагая десятки вариантов — только выбирай, только прими решение, и ты ступишь на тропу великолепно состыкованных картин, которые прямо с листа претворяются в избранную реальность, и каждая из реальностей лучше всех остальных…
Карикатура великого Линдстрема — вот она на стене, воспроизведенная в большом формате. Человечество в виде буриданова осла, понукаемого эвроматом с физиономией Джима Файтера. Человечество, растерявшееся от обилия дорог и аппетитности разбросанных по ним, по этим воображаемым дорогам, опять-таки воображаемых охапок сена… Но из каждой охапки торчит еле заметная головка ядерной ракеты — немой вопрос покойного Линдстрема, который никогда не писал мне писем, а просто прислал эту огромную репродукцию одной из последних своих карикатур…