Страница 36 из 45
С таким же удовольствием и интересом я узнавал о жизни, полной опасности и необычайных приключениях Рубена в джунглях Колумбии.
К тому же мой рассказчик обладал редким искусством перевоплощения – он удивительно хорошо показывал забитых полуграмотных сборщиков волшебных листьев, солдат-эскобаровцев или буржуазию Боготы.
Рубену недавно исполнилось 44 года, семь из которых он провел в «системе» – заведениях Федерального бюро по тюрьмам. Перед ним маячил еще пятерик, но, как и Лук Дюверне, мой новый приятель из Колумбии источал жизненный оптимизм. Он не переставая улыбался.
В такие моменты его щеки превращались в смешные подушечки, подпирающие прищуренные карие глаза. За это он, не смущаясь, носил кличку «Кочетон», означающую на испанском языке слово «щечки».
Несмотря на фривольность и игривость своего тюремного прозвища, Рубен на все 300 % был гетеросексуален и дважды женат.
К девятнадцати годам молодой, полный сил и денег Кочетон окончательно встал на ноги и поехал искать счастья в далекий американский Детройт, где в замужестве проживала его старшая сестра Анна. Он окончил колледж, получил грин-карту и необходимые лицензии и вложил плоды трудов неправедных в строительное оборудование и землю.
Но дело развивалось слабенько, поэтому прежние успехи на кокаиновом поприще подтолкнули Кочетона взяться за старое – сон разума породил очередное чудовище.
В Америку и далекую Румынию потекли кокаиновые ручейки, направляемые мастером шпионско-контрабандного дела Рубеном Ривьерой.
Грузопоток измерялся килограммами или, как говорили специалисты-наркоторговцы по всему миру – «КИ».
Шесть «ки», двадцать «ки», триста «ки» и так далее по восходящей…
Наконец недалеко от побережья Флориды нанятый им фрегат задержала Береговая охрана США. Несмотря на богатый «экспириенс»[154] американских таможенников, в лодке ничего не смогли найти.
Мой сосед-оптимист уже вовсю готовился испытать многочисленные оргазмы от невероятной удачи и явного «лопухизма» сыщиков, как обстановка резко усложнилась.
Рассказывая эту историю сначала мне, а потом и другому вновь поступающему контингенту, Рубен заводился не на шутку.
Бывший наркокурьер почему-то называл меня русским именем Владимир, причем ударение по-американски падало на последний слог.
Как и многое другое на «Острове неведения», меня это только забавляло и в чем-то даже веселило:
– Владимѝр, ты только представь! Пошла вторая неделя после моего ареста, а они ни черта найти не могут! Ни команда, ни кто-либо другой крысятничать не стал – все делали вид, что мы просто занимались парусным спортом в этом гребаном Мексиканском заливе…. У копов на меня не было ничего – ни свидетелей, ни телефонных прослушек, ни видео уж тем более – ну, ничего совершенно! Я уже готовился выходить из той дыры, но полицейские ищейки все-таки нашли мой тайник! Гребаная агентша заметила свежий лак около одного из шурупов, крепившего внутреннюю панель на моем «Летучем голландце». Она полезла вглубь и, конечно, нашла весь груз – двадцать КИ «белого». На какой-то ерунде попался, вот что обидно! Так запечатал, что собаки не почувствовали, а эта сука все дело испортила. Карамба![155]
Мне очень нравилось экзотическое восклицание «карамба».
Последний раз до Форта-Фикс я слышал это слово в историях о пиратах и, кажется, бармалее, и всегда был уверен, что этого полусказочного словечка не существует в реальной жизни. Оказалось, что «карамбой» ругаются во всех латиноамериканских странах.
На суд присяжных Кочетон не пошел, и еще до суда заключил стандартное соглашение о признании вины.
За это и за публичное раскаяние судья дал ему всего 15 лет – почти по году за каждые полтора килограмма кокаина. Поэтому к стране с «мощенными золотом тротуарами» Рубен относился весьма и весьма сдержанно.
Как и мой гаитянский друг Лук, Кочетон мечтал о своей родной Колумбии, где «люди живут, а не существуют, и где с утра до ночи не заканчивается народное гуляние». Он постоянно вспоминал свою боевую партизанскую юность и на досуге обдумывал, как получше переквалифицироваться в колумбийские управдомы, поскольку американского графа Монте-Кристо из него не вышло.
В США он разлюбил «все и вся» – начиная с огромных машин и уютных пригородов, заканчивая McDonald's и белокурыми красавицами с Мидвеста.
Его понимали почти все заключенные тюрьмы Форт-Фикс, прошедшие через судебную и пенитенциарные системы самой свободной страны мира.
Несмотря на мою жуткую обиду на беспринципные прокуратуру и ФБР, на суд, закрывавший глаза на многие прозрачные факты, на продажных свидетелей, желающих получить американские грин-карты, – все равно категорических выводов об Америке я никогда не делал.
Ибо кто-то весьма мудро сказал: «Там хорошо, где нас нет».
Поэтому я перестал спорить на тему «где лучше» – в Америке или в России – ровно через полгода после своего приземления в нью-йоркском аэропорту JFK 14 мая 1992 года.
Глава 16
Новые тюремные русские
Как и в дни карантина, «первое собрание» нетрудового коллектива – местных русских арестантов, включая меня, состоялось в самом центре тюремного организма, просторной и вонючей столовой. Несколько недель назад «первый бал Наташи Ростовой» прошел успешно благодаря шпрехшталмейстеру Максимке Шлепентоху. На этот раз меня выводила в свет целая тройка соседей по новому отряду 3638. С Сашей, Ромой и еще одним Сашей я успел познакомиться сразу после четырехчасовой переклички.
Как только в допотопный хриплый коридорный репродуктор объявили, что «каунт» прошел без эксцессов и завершен, в дверь моей камеры постучались.
Поскольку туалетов в наших апартаментах не было (сказывалось военное прошлое исправительного заведения), то входные двери на замок не закрывались. После завершения проверки арестантам дозволялось выходить в длинный и узкий коридор.
В соответствии с внутренним этикетом, открывать дверь в жилое помещение без предварительного стука разрешалось только его обитателям. Никто и никогда это правило не нарушал.
Аналогичный тюремный закон о предварительном «тук-тук-тук» действовал и в уборных – там, как и в камерах, замки напрочь отсутствовали.
Тридцать лет назад из наших казарм выехала доблестная американская армия. После реконструкции и новоселья все щеколды и запоры были уничтожены. На их месте красовались дыры, кое-как заделанные подручным материалом: пластиком, жестью или ДСП. Дыра присутствовала и на двери нашей камеры. После вежливого стука в камеру вошла русская троица.
Саша, он же Санька, он же Моряк, был улыбчив, сед и забит. Колхозный пасечник, а не зэк. Приключения пятидесятилетнего худощавого симферопольца очень напоминали похождения бывшего капитана Сережи с Северной стороны тюрьмы.
Слушая их рассказы, читая прессу и рассуждая в духе теории вероятности, я пришел к выводу, что в мировых тюрьмах сидят десятки российско-украинских моряков и рыбаков.
Про кого-то забыли далекие славянские родины, кто-то попал в казематы, благодаря алчным судовладельцам, кто-то вляпался по собственной глупости в желании быстренько обогатиться.
Одним из них и был тюремный дворник и мой сосед по этажу Санька-Моряк.
Саша Степаненко подался в мореплаватели в 1993 году, как только обанкротилось его родное СМУ[156]. Из стандартной «хрущевки», подальше от мегеры-жены, через ускоренные курсы – прямо в пропахший маслом и потом матросский кубрик.
Где-то в южных морях и теплых странах либерийский пароходик с предприимчивым «самостийным» экипажем загрузили злым колумбийским порошком. Через несколько дней в районе Кубы Сашину шхуну задержала американская береговая охрана. Корабль, экипаж и кокаин доставили в Пуэрто-Рико, в полунезависимый американский протекторат, предоставляющий полукомфортабельные туристические услуги полуобеспеченным жителям США.
154
Experience – опыт.
155
Caramba – черт подери, вот это да! (исп.).
156
СМУ – строительно-монтажное управление.