Страница 16 из 45
Основные пятачки, местечки, скамейки и столики закрепились за той или иной этнической общиной или на худой конец группой по интересам. Переменить негласного собственника могли только военные действия.
Дима Обман мне объяснил:
– Лева, пойми. Нас здесь мало, но кто на нас с мечом пойдет, от меча и погибнет! И ты конкретно должен делать все, чтобы русских на зоне уважали. Не только сейчас, но и на годы вперед! Ты меня послушай, Дима плохого не скажет и плохому не научит!
Мои уши все больше и больше превращались в авиационные радары. Я начинал понимать, что внешнее спокойствие и тюремная идиллия – явления очень относительные. Устоявшийся «статус кво» и политика мирного сосуществования были субтильны и хлипки – в любой момент снизу и сверху, слева и справа могла начаться очередная Пуническая война.
Именно так много раз потом и случалось.
Но только не Четвертого июля. Народ барствовал, переваривал курочку, ждал концерта и вечернего салюта.
Несмотря на праздничный день, карточные баталии не прерывались. Я, пожалуй, был единственным «русским», кто относился к картам совершенно равнодушно. Пока за столами проигрывались очередные несуществующие коровы, я сидел неподалеку с книжицей.
И в начале срока, и потом читалось мне легко – обычно книга «улетала» за несколько дней. В какой-то степени я даже наслаждался возможностью немного расслабиться и хотя бы недолго побыть эгоистом. Пожить, не о чем не думая. Как в детстве.
Три года борьбы с «нечистой силой» – крысоподобной прокуроршей и всемогущим ФБР – порядочно истощили Леву Трахтенберга и загнали начинающего сидельца в несвойственную ему депрессуху.
Поэтому я тихо радовался и проглатывал книжку за книжкой.
Степень восприятия прочитанного возросла в сотни раз. Три года назад, в своих первых следственных изоляторах, читалось мне на «слабую троечку».
Тогда это занятие походило на название ленинской работы: «Шаг вперед, два шага назад». Прочитав страниц десять любой книги, я вдруг понимал, что совершенно не врубаюсь в ее содержание. Приходилось возвращаться и перечитывать.
В то время мои мысли плавали в совершенно другом измерении – все еще только предстояло.
Как только судебная тяжба и «Mein Kampf»[56] прекратились, я вновь начал читать запоем. Как в студенческие и раннеперестроечные годы.
Три года назад моими первыми тюремными книжками стали жизнеутверждающие «12 стульев» и «Похождения бравого солдата Швейка». На этот раз в репертуаре появились Татьяна Толстая, Леон Урис, Людмила Улицкая, Василий Аксенов, Дина Рубина, Ромен Гари, Оскар Уайльд и неизвестно откуда взявшийся Аркадий Петрович Гайдар.
В тот день я ностальгически перечитывал «Чука и Гека». Неожиданно у моего уха раздался голос Бори Глухмана, бензинового жулика и хорошего человека:
– Слушай, Левка, я что-то подустал дуться в карты, пойдем лучше погуляем. Тебе как прокатчику артистов будет интересно. Ты такого никогда в жизни не видел – концерт художественной самодеятельности! В тюряге! Пойдем, не пожалеешь.
– Конечно! Здорово! Кстати, а ты знаешь, что в Москве проводят настоящий песенный конкурс «Калина красная»? Я сам по телику недавно видел, в российских новостях показывали. Но самое главное – трех победителей выпускают из тюрьмы прямо на сцене. Представляешь, если такое устроили бы здесь? – предавался я праздным разговорам.
– Я вам не скажу за всю Одессу, но впечатления от концерта в Форте-Фикс обещаю, – сказал улыбающийся Боря. – Все, хватит, еще начитаешься!
Он протянул руку и сильным рывком поднял меня с травы.
Мы пошли в сторону тюремного спортзала и тренажерки. Именно там, на центральной площади, происходило праздничное действо.
В отличие от «Славянского базара», Евровидения и конкурса «Американский Идол» в Форте-Фикс сценой и не пахло. Выступление десятка тюремных ВИА проходило на фоне побитого временем спортзала и двух баскетбольных вышек.
На безрыбье и рак рыба.
Метрах в пятидесяти от «концертного зала» начинался первый из пяти заборов, сделанных из особо прочной сетки. Над ними закручивалась спиралью колючая проволока, утыканная острейшими стальными лезвиями.
Она празднично блестела на солнце и красноречиво предупреждала: «Не влезай – убьет».
Серебряная колючка окружала нас повсюду. Как будто мы находились на съемочной площадке старой советской киносказки «Снежная королева».
Вообще цветовая палитра этой тюрьмы легко умещалась в шести основных красках: серебряной (колючая проволока и заборы из сетки), бордовой (кирпичные стены всех построек), зеленой (пожухлые лужайки и спортивное поле), серой (бетонные дорожки и площадки), хаки (официальная форма заключенного) и белой (футболки зэков на выходных).
Как правило, отклонений в этой веселенькой радуге-шестицветке не случалось. Любая цивильная одежда (даже самая простая: джинсы и цветная майка), которую мы видели на тюремных посетителях, воспринималась нами как крутой многокрасочный экспрессионизм.
Мы с Борей влезли в потную толпу зрителей, стремясь спрятаться под огромнейшим платаном – единственным на площадке деревом.
В это время тюремные группы выдавали американские эквиваленты «Мурки» и «Не жди меня, мама». На моем лице появилась глупейшая улыбка, которая не сходила с лица до самого конца этого запредельного концерта.
Сама ситуация казалась мне невероятным «сюром»: еще недавно я был на свободе, а теперь – на шоу-программе в тюрьме.
Американская зона, русские зэки, многочисленные негры, праздничная курица, необыкновенный концерт с участием иноязычных ВИА и предполагаемый вечерний салют. Такая жуткая жуть могла свести с ума любого начинающего арестанта.
Тем более меня, с пока еще неустоявшейся психикой.
Я невольно сравнивал российский и американский тюремный шансон. Отличие было налицо – никакой трагедии и надрыва, полнейшее отсутствие образа «старушки-матери» и «стервы-жены».
Наоборот – да здравствует жизнь!
В ритме рэпа, рока и латиноамериканских напевов. Песни – на любой цвет кожи и этнические корни. Практически на все вкусы.
Плавильный котел по-форт-фиксовски.
Каждая группа музыкантов развлекала ликующую и танцующую на жаре публику минут пятнадцать. Программу вел настоящий конферансье – здоровенного вида доминиканец. Похоже, что народ его знал и любил.
Как и положено, он активно шутил и развлекал публику во время смены коллективов.
Отыграв свое, «артисты» моментально растворялись в толпе. На их место сразу же залезали участники и техперсонал следующей группы.
Процесс лениво контролировали несколько местных «секьюрити». Толстозадые ВОХРовцы получали по случаю праздника двойное жалованье.
Воспользовавшись сменой караула, я внимательно рассмотрел концертную площадку – «Зеленый театр» Форта-Фикс.
Под бордовой кирпичной кладкой соседнего спортивного зала, как кубики, одна на другой стояли колонки. На «сцене» – настоящие подзвучки для выступающих и несколько микрофонов на стойках. В глубине расположилась скукоженная ударная группа и нагромождение разновеликих барабанов-конго. Слева – электропианино.
Вся аппаратура дышала на ладан. Тем не менее и вопреки всякой логике звук по каким-то непонятным причинам получался вполне приличным.
А может, мне так хотелось…
Периодически мы с Борей обменивались комментариями по поводу происходящего.
Во мне продолжал говорить промоутер: «Вот такое тюремное шоу из Америки взять и покатать бы по России. Что-то типа: «от нашего стола – вашему столу»… А назвать так – первый российско-американский фестиваль тюремной песни и пляски имени графа Монте-Кристо. В финале все участники, одетые в тюремные формы, размахивают горящими зажигалками. Американцы поют попурри из песен «Лесоповала» и Миши Гулько, а русские – рэп из жизни страдальцев Южного Бронкса.
– А если бы туда добавить и подтанцовку… Вороваек таких с сиськами шестого размера… Представь: голые бабы и все – в наручниках! – подхватил мою мысль Боря.
56
«Моя борьба» – перевод с немецкого.