Тысяча осколков тебя (ЛП)

Я поворачиваюсь к Полу, готовая начать, но он говорит:

— Гладкий пол лучше подойдет, миледи.

Конечно. В танцевальных залах никогда нет ковров.

Поэтому я следую за ним в часть комнаты с окнами, где нет ковра. Квадраты под нашими ногами кажутся полосатыми, собранными из различных пород дерева. Свет из узких окон мягко падает на нас, и волосы Пола отблескивают рыжеватым.

— Разрешите, миледи, — он немного натянуто вытягивает руку, близко ко мне, но не прикасаясь, и я понимаю, о чем он просит. Ему нужно разрешение, чтобы дотронуться до меня.

Я поднимаю к нему лицо и понимаю, что он хочет дотронуться до меня.

Каким-то образом я говорю:

— Разрешаю, Марков.

Он берет мою ладонь в свою. Моя рука ложится ему на плечо, это всё, что я знаю. Его левая рука обхватывает изгиб моей талии, я чувствую тепло даже через белый шелк своего платья.

Мне тяжело встретиться с ним глазами, но я не отворачиваюсь. Я не могу.

Потом Пол начинает вальсировать. Это простые шаги — РАЗ-два-три, РАЗ-два-три — и всё же первые несколько секунд я чувствую себя неловко. Танцы сложнее имитировать. Но я вспоминаю то, что моя мать однажды сказала про танцы, она сказала, "ты просто должна следовать туда, куда тебя ведет мужчина. Ты должна полностью подчиняться, позволить ему направлять тебя каждую секунду."

Обычно я плохо умею передавать ответственность. Но сейчас я это делаю. Я позволяю Полу руководить.

Теперь я чувствую легкое присутствие его руки у себя на спине, он не толкает меня, а нежно, очень нежно подсказывает, в каком направлении он повернет. Наши сомкнутые руки вместе опускаются, и моя поза меняется так, что я позволяю его немного наклонить меня назад. От наклонов и танцев у меня немного кружится голова, но это почти мне помогает. Сейчас я могу ему подчиниться. Я могу перестать думать, перестать волноваться и существовать только в танце.

Увидев перемену, Пол становится смелее. Мы описываем более и более широкие круги. Моя длинная юбка развевается вокруг меня, я смеюсь от радости и меня награждает его улыбка. Как будто все мое тело понимает, какое движение он сделает в следующее мгновение, и мы увлеченно танцуем только ради удовольствия от танца. Рука Пола напрягается у меня на спине, прижимает меня ближе...

И песня заканчивается. Мы дергаемся и останавливаемся, и музыка пропадает. Остается только шипение.

Несколько секунд мы еще стоим в танцевальной позе, которая превратилась в объятия. Потом Пол отпускает меня и делает шаг назад.

— Вы великолепно танцуете, Ваше Императорское Высочество.

— Благодарю вас, Марков.

Так должна вести себя принцесса? Уйти от партнера по танцу и даже не оглянуться? Я надеюсь, что да. Я сажусь за свой стол, притворяясь, что могу читать письма, разложенные передо мной, что каждая частичка меня не ощущает присутствие Пола, опять стоящего на страже у двери.

То, как он танцует со мной, смотрит на меня, я должна это понять. Что произошло между Маргарет из этого измерения и Лейтенантом Марковым?

В тот вечер, пока я жду, что появятся служанки и приготовят меня к балу, я копаюсь в вещах Великой Княжны Маргариты, в поисках любовных писем, дневника, чего-нибудь. Увидев папку с рисунками, мое сердце переворачивается. Она тоже художница! Я бы все отдала сейчас за свои масляные краски.

Но эта Маргарет не пишет маслом, она — графист.

Карандаши и уголь — вот её инструменты, которые я обнаружила в маленьком кожаном чехле. Мой собственный огромный интерес с цвету и глубине не отражен в её работах, вместо этого она увлечена деталями, точностью. И всё же я узнаю в её работах некоторые фрагменты, как свои собственные.

Вот Питер, читающий книгу, его брови завороженно приподняты, Катя, так сильно пытающаяся выглядеть по-взрослому, что это кажется нелепым...

И, Пол.

Сидя на вышитом ковре у себя в спальне, я переворачиваю листы бумаги и вижу два, три и даже больше набросков Пола Маркова. Вспомнив его разрезанный портрет, я чувствую, прилив стыда, не только из-за того, что уничтожила свою работу, потому что я верила в то, что было неправдой, но и потому, что я не смогла поймать его характер на картине. Мой портрет не сравнится с портретом этой Маргарет — она очень хороша.

Она поймала что-то почти неощутимое в его портрете в профиль, то чувство предназначения, которое Пол излучает каждую секунду, не важно, насколько это обычно для него. Этот набросок изображает Пола, стоящего во внимании, его плечи нарисованы с любящим сниманием к деталям, что говорит мне о том, что она замечает то, как форма облегает его тело, как он двигается.

Наконец, я поднимаю рисунок, на котором изображена Пасхальная комната. Я не знаю, добровольно ли Пол позировал для остальных, но для этого он точно не позировал. В портретах, написанных по памяти, есть что-то более мягкое, одновременно более страстное и неуверенное. Она поймала легкий наклон его головы, означающий, что он внимательно наблюдает, штормовой оттенок его глаз. Позади него нарисованы яйца Фаберже, больше похожие на тени хотя я вижу, что она нарисовала несколько деталей, намек на эмаль в одном, искру света на другом.

Я пытаюсь рассмотреть их, а не то, как она нарисовала Пола, смотрящего прямо на художника с выражением, показывающем в равной мере боль и надежду.

Он смотрит на меня. Всегда, всегда смотрит на меня.

Я быстро складываю рисунки, разбросанные у меня на коленях, и вставляю их обратно в папку. Карандаши и уголь остаются, но, пока я здесь — никаких портретов, думаю я. Может быть, пришла пора попробовать пейзажи для разнообразия.

Что за черт, думаю я. Если я застряну в этом измерении, то смогу быть тем, кто изобретет абстрактное искусство.

Но я не застряну здесь. Нет. Если всё остальное не удастся, папа сможет меня спасти. Я должна в это верить.

Если я здесь не застряну, мне не придется снова и снова спрашивать себя, что за чувство заставило эту Маргарет снова и снова рисовать Пола. То, что она видела в нем позволило ей поймать его душу более полно, чем когда-либо удавалось мне.

Или думать о том, что душа Полка кажется всё такой же.

Мои служанки превзошли сами себя в приготовлениях к балу. Моё сегодняшнее платье — чистое серебро, шелк, вышивка, бусины, пришитые вдоль глубокого квадратного выреза, на манжетах и подоле. Они снова помещают рубиновую тиару мне в волосы, закрепляют бриллиантовые серьги, такие тяжелые, что я не могу представить, как смогу проходить в них весь вечер. Моё отражение в зеркале поражает меня.

Почему я так выгляжу в измерении, где нет камер на телефоне? Думаю, я в отчаянии, поворачиваясь то одним боком, то другим. Я бы делала селфи целый час, и это были бы единственные фотографии, которые я использовала бы до конца жизни.

Но выходя из своей комнаты, я вижу свое истинное отражение в глазах Пола.

Он резко вдыхает, потом говорит почти шепотом:

— Миледи.

— Лейтенант Марков, — даже несмотря на то, что я знаю, что он должен проводить меня на бал, это всё что я могу сделать, чтобы не протянуть к нему руки и не пригласить на следующий танец.

Можем ли мы сегодня потанцевать? Вероятно, я должна буду сначала потанцевать с дворянами, и Владимиром, конечно, потому что если он танцевал с Катей, то он потанцует и со мной...

— Конечно, вы не имеете в виду, что я не приглашен?

Мужской голос звенит по коридору, когда мы с Полос спускаемся по лестнице. Из того, что все вокруг меня застывают, я понимаю, что это плохие новости.

Катя топает по лестнице позади меня, неуклюжая, даже не смотря на свое длинное белое платье.

— Он пришел, — шепчет она. — Говорили, что не придет.

— Всё хорошо, — говорю я, хотя я не знаю, так ли это.

Пол поворачивается ко мне.

— Если в любую минуту этого вечера вы почувствуете себя в опасности...

— Я приду сразу к вам, — обещаю я.

Потом появляется Владимир с угрюмым выражением лица, которое контрастирует с его отутюженной формой и сияющими медалями.