Страница 27 из 62
В моем измерении несколько дюжин яиц Фаберже выжили с тех десятилетий, когда Романовы дарили их друг другу, как подарки на Пасху. В этом измерении традиция продолжалась больше ста лет. Несколько сотен яиц блестят и сверкают со своих мест на длинных полках. Похоже, что я угодила в шкатулку с драгоценностями, но в тысячу раз более ослепительную, потому что каждое яйцо — это уникальный предмет искусства.
На цыпочках я подхожу к одной из полок и выбираю алебастровое яйцо. Мой внутренний голос говорит "не урони, не урони, нет, нет, нет". Серебряный шарнир посередине открывается, и я поднимаю крышку, чтобы увидеть маленькую балерину с часовым механизмом, крошечную куколку, которая начинает танцевать пока играет мелодия. Она такая красивая, такая нежная, что я задерживаю дыхание.
— Не то, что вы обычно предпочитаете, миледи, — тихо говорит Пол.
Сколько раз он приводил меня сюда, когда мне было грустно или одиноко? Я чувствую, что это далеко не первый день, когда мы оказываемся здесь одни.
— Какое я обычно предпочитаю? — я смотрю вверх на серые глаза Пола, бросая ему вызов.
Не сомневаясь, он указывает на яйцо глубокого яркого цвета красного вина, украшенного завитками тонкой золотой филиграни. Я могла бы смешивать краски часами и не добиться такой красоты, как в этом красном цвете.
Я понимаю, почему Пол сдерживается, конечно, ему не дозволяется к ним притрагиваться.
Поэтому я поднимаю подбородок и говорю:
— Принесите его мне, Марков.
Он сомневается только на мимолетное мгновение, потом берет яйцо своими большими руками. Они такие большие, такие сильные. Я думаю, он может обхватить мою талию ладонями. Я смотрю, как он поднимает крышку, чтобы открыть "сюрприз", еще одно произведение искусства, спрятанное в яйце. Здесь это маленькая серебряная подвеска — портрет моей мамы.
— О, — шепчу я. Конечно, это будет вещь, к которой я всегда возвращаюсь, которую я люблю больше остальных. Пол кладет яйцо в мои ладони. Его пальцы скользят по моим всего долю секунды, но мне кажется, что я чувствую его прикосновение еще долго.
Мы стоим там в течение нескольких долгих мгновений, так близко, глядя на тонкую бесценную вещь в моих руках. Я ощущаю молчание Пола, как его грудь поднимается и опускается с каждым вдохом. Мы одни в комнате, которая тянется на дюжины футов со сводчатым потолком в двадцати футах над нашими головами, и всё же наша близость почти невыносимо интимная. Послеобеденное солнце заглядывает через высокое окно, блестит на его знаках отличия и яйце, которое я держу.
Пол говорит:
— Ваша мать была очень красивой, миледи.
Он судит только по портрету. В этом измерении у него, вероятно, не было возможности узнать маму. Я думаю о том, как сильно она его любит дома, и чувствую боль потери — эта связь должна была существовать, но так не случилось.
— Да, была.
— Так же, как и вы, миледи.
Я не могу взглянуть на него. Я не могу вдохнуть.
Почему он так на меня действует?
Но, если быть честной, то, что я чувствую, началось уже давно, выросло из любопытства во что-то, что я даже не могу назвать.
— Ох, — вздрагиваю, и один из зубцов внутри яйца винного цвета падает в оболочку. Мамин портрет больше не будет висеть на своем месте. — Я его сломала.
— Не волнуйтесь, миледи. Ваш учитель сможет это починить, я уверен. Профессор Кейн прекрасно управляется с инструментами часовщика.
Конечно. Дома время от времени папа возится со старыми часами, снова приводя их в рабочее состояние. Его острый ум ученого отверг теоретические глубины мира и повернулся к практике. Здесь он наверняка тоже работает с механизмами.
Наконец, я поднимаю глаза на Пола, и я сияю таким счастьем, что это удивляет его. Но я не могу с собой ничего поделать.
Я только что нашла еще один выход.
Перевод выполнен для сайта https://vk-booksource.net
Глава 13
— Профессор Кейн, — странно называть его как-то кроме папы.
Но что в этом всем не странно?
Папа заходит в Пасхальную комнату, сопровождаемый Полом, который вызвал его по моему приказу. Увидев бордовое яйцо у меня в руках, папа кивает, предугадывая мою просьбу.
— Это тот крючок, не так ли? Действительно, в скором времени вам нужно отдать его ювелирам Фаберже, чтобы они правильно его поставили, Ваше Императорское Высочество, — он запускает руку в карман и вытаскивает кожаный сверток, содержащий инструменты. — Но я могу поставить его обратно, не беспокойтесь.
— Конечно, вы можете, — я улыбаюсь ему, надеясь умаслить его еще для одной услуги. Потом я понимаю, что это в какой-то степени нелепо. Когда ты Великая Княжна дома Романовых, ты не просишь об одолжении, ты отдаешь приказы.
Но это все еще мой отец, и больше, чем когда-либо, я хочу обращаться с ним уважительно.
— У меня есть для вас еще одно дело, если вы заходите взглянуть на него, — я осторожно ставлю сломанное яйцо на маленький столик, потом засовываю руку в карман. Там, бережно завернутые в кружевной носовой платок, лежат части моей Жар-птицы. — Вот, этот кулон сломан.
Папа взглянул на меня и улыбнулся.
— Я полагаю, вы хотите сделать из меня ювелира, чтобы избежать экзамена по французскому.
— Нет, честное слово. Это важно для меня, и он сложный, — я замолкаю прежде, чем начну паниковать. Если папа (или Пол, охраняющий дверь) поймут, насколько я переживаю из-за Жар-птицы, могут возникнуть вопросы, на которые я не смогу ответить. — Кулон нужен не только для красоты. Когда все части будут правильно соединены, он снова будет работать.
— Что он делает? — папа поправляет очки на носу, когда я немного разворачиваю платок, чтобы показать бронзовые детали. — Играет музыку?
— Нет, — что я должна ему сказать? Он вряд ли поверит в правду. — Я боюсь, что не знаю.
— Тогда я сомневаюсь, что смогу правильно собрать его, не зная, как он должен работать. Конечно, я хочу помочь вам, Ваше Императорское Высочество, но это может быть задача, которую лучше доверить профессионалу.
Ох, нет. Если у нас с Полом и будет запасной план того, как выбраться из этого измерения, мне нужен кто-то такой, как отец для того, чтобы поработать над Жар-птицей. Ладно, он застрял в роли учителя в этой жизни, но это не меняет того, что он гений. Он — мой шанс, может быть, единственный.
Нет гарантий, что Полковник Азаренко не выбросит или не продаст Жар-птицу Пола к тому времени, как вернется из Москвы, и если мою не починить, то мы с Полом оба будем заперты здесь навечно.
Чтобы успокоить нарастающую панику, с делаю несколько глубоких вдохов, пока папа работает над яйцом Фаберже. Он искусно работает над крошечной парой зубцов, чтобы придать крючку правильную форму, но то, что он делает дальше, лишает меня способности дышать.
Папа берет подвеску с портретом мамы, купленную царем Александром V, который, вероятно, никогда больше не смотрел на неё. Но папа долго держит подвеску, его глаза впитывают изображение её лица, и в нём я вижу самую большую грусть и тоску, которую я когда-либо видела.
"Я не знала, как выглядит твой отец в первый раз, когда он приехал ко мне", однажды сказала мама, когда мы готовили на заднем дворе, одним ленивым летним днем. "Но я уже наполовину была влюблена в него".
Папа рассмеялся, когда она обняла его со спины.
— И я нашел фотографию с другого факультета, поэтому я думал, что доктор Коваленко гораздо старше, — он поднял её руку и поцеловал. — Все же, мы обменялись некоторыми заманчивыми формулами. Я тоже был наполовину влюблен. Поэтому, вы видите, что это было интеллектуальное ухаживание — поначалу.
— Поначалу, — мамина улыбка была определенно порочной. — Я влюбилась на вторую половину, когда мы встретились в аэропорту и я обнаружила, как ты невероятно сексуален.
— И я тоже, — признал отец. — Я почти затащил тебя в багажное отделение.
Мы с Джози изобразили отвращение, потому что были моложе и думали, что обнимающиеся родители — это отвратительно. Это было до того, как я осознала, насколько большая редкость — наблюдать, как два человека на самом деле остаются влюбленными друг в друга всю жизнь.