Страница 21 из 46
— И эта богопротивная надпись, ваше величество, — понизил лорд Чирей голос, — подписана ненавистным для каждого великобританца именем. Она подписана: Ка-ра-хан.
Английский король глубоко вздохнул.
— Но это еще не все, — продолжал лорд Чирей, — нам нигде не удалось поймать ни единого агитатора. С своей стороны, сорок восемь профессоров объединенного географического общества обоих полушарий высказались в отрицательном смысле о существовании мыса св. Макара. По словам профессоров, мыс святого Макара не нанесен ни на одну из существующих карт.
— Но, боже мой, тогда нанесите его! — с упреком сказал король.
— Да, ваше величество, но куда, в какой океан? Под какую широту и долготу? Под чей державный флаг? Все это вопросы, на которые нет ответа. Мы вынуждены признать, — лорд Чирей трагически сдвинул брови, — что ни бороться с самой пропагандой, ни разогнать пушками имеющее быть собрание на неизвестном для нас мысу мы не можем.
Английский король вспыхнул от гнева.
— Лорд Чирей, герцог Брисьподстульский! — проговорил он, выпрямляя монаршую спину и меряя взглядом хранителя печати: — если в течение трех дней мыс святого Макара не будет найден, палата лордов лишит вас наследственного места, а Скотланд-Ярд поголовно выйдет в отставку.
Лорд Чирей вышел из Виндзорского дворца темнее ночи. В таком состоянии люди обращаются обыкновенно или к Шерлоку Холмсу, или к его другу, доктору Ватсону, но несчастный Чирей давно уже не верил в английскую мифологию. Он сел в автомобиль, стиснул пальцы и велел везти себя в Гринвичскую обсерваторию, где, как известно, имеется список всех часов, бьющих под какой бы то ни было широтой и долготой.
«Если на этом проклятом мысу хоть где-нибудь повешены часы, — думал Чирей тоскливо, — он найдется в списках!»
Пока герцог Брисьподстульский ломал таким образом руки, сидя в лондонском автомобиле, — на самой людной улице Нью-Йорка пролетал другой автомобиль, где сидел инженер Пальмер, потиравший себе руки с выражением полнейшего удовольствия. Подлетев к роскошному дворцу, он быстро поднялся по мраморной лестнице, вошел в столовую, сверкающую хрусталем и золотом, раскланялся с чистокровной дюжиной янки, жевавших вокруг стола, и громогласно воскликнул:
— Джентльмены, призыв на мыс святого Макара выполнен на все сто процентов. Я только что узнал по радио о появлении надписи в Белуджистане, Триполи, Северной Индии и Персии.
— Мистер Пальмер, — величественно промычал Плойс, — садитесь и кушайте. Сперва желудок, а потом идеологическая надстройка!
Шутка директора Америкен-Гарн была встречена одобрительным мычанием. Механические подъемники десятый раз вознеслись снизу вверх с новой сменой ароматичнейших блюд. Челюсти янки работали. Вентиляторы со всех сторон дышали прохладой и свежестью. Солнце за окном померкло, и тотчас же зажглись люстры. Одновременно с ними стеклянные двери распахнулись на огромную веранду, уставленную тропическими растениями. Дюжина столиков из яшмы выскочила снизу вверх, точно пуговицы из звонка. На столиках появились кофе, ликеры, сигары, сифоны с водой и зубочистки.
— Сядем, мистер Пальмер, — важно проговорил Плойс, завладевая зубочисткой. — Я должен сказать, что ваша новость нам уже известна. Мы интересуемся сейчас другим вопросом: приняты ли вами меры для изобретения универпрода?
— Универпрода? — переспросил инженер Пальмер.
— Ну да, универсального продукта. Вы помните, я предложил вам создать продукт, который заинтересовал бы в одинаковой мере всех директоров нашего треста. Продукт, рассчитанный на кожу, шерсть, лен, паклю, нитки, ткань, кнопки и металлические изделия для наших прикладных фабрик. Вы понимаете, что мы начали рекламу в мировом масштабе совсем не для интересов отдельных фабрикантов ниток или летних тканей.
Инженер Пальмер таинственно улыбнулся.
— Дорогой мистер Плойс, я думаю над универпродом. Мы имеем перед собой потребительский рынок больше чем в пятьсот миллионов душ, если принять во внимание Китай. Сперва я остановился на чемодане. Чемодан, изящный, портативный, в руках у вождя племени Плюю-Плюю, где-нибудь в Никарагуа или Сан-Тимидите, — это может импонировать. Но чемодан громоздок, дорог, не демократичен. Тогда я изобрел подтяжки, что могло бы заинтересовать фабрикантов текстильных, кожевенных, кнопочных, пуговичных, резиновых и бумажных зараз. Но согласитесь, что молодой гонолуловец с подтяжками, но без штанов, производил бы отрицательное впечатление. Вместо универпрода, подтяжка обратилась бы в предмет роскоши. И по зрелом размышлении я пришел к единственному выводу: универпродом может быть только колпак! Колпак всех видов, всех цветов, всех комбинаций! Колпак, выделка которого принадлежала бы дорогому мистеру Дику, весьма удачно к тому же разрешающему для нас тайну нашей рекламы!
Эта таинственная экивока на жирного, маленького фабриканта шляп и мелкой галантереи имела какой-то особый смысл, сокрытый от наших читателей в интересах загадочности и таинственности мирозданья, отмеченной еще некиим Горацио, по-видимому, служившим у Шекспира на предмет составления рекламы. Она пришлась мистеру Плойсу в высшей степени по душе. Следует сказать, что мистер Плойс был в числе тех великих сердцем американцев, кто непримиримо восстал на Чарльза Дарвина и пожертвовал сто тысяч долларов на изъятие теории обезьяны из всех школ Соединенных Штатов. «Потому что, — так сказал мистер Плойс на собрании баптистов, квакеров, пуритан и методистов, — если мы искореним из мира все мистическое и загадочное, то на чем же, скажите, будет держаться торговая реклама?!»
Итак, намек на фабриканта шляп вызвал неистовый, длительный хохот всего собрания, не прекращавшийся в течение десяти минут.
— Ох-охо-хо! — стонал один, падая головой на ликерный столик.
— Ха-ха-ха! — рычал другой, колотя себя по животу.
— Хи-хи-хи! — заливался третий, обнимая своего соседа.
Мистер Плойс ограничился простой улыбкой, способствующей пищеварению.
— Это хорошо, мистер Пальмер, — проговорил он милостиво, — это стоит денег. Будьте добры, приготовьте миллионы плакатов, листовок, объявлений на транспорте, почте, яйцах, бочках, бусах, газетах, конторах и молитвенниках, о том, что
Отгадавшему местоположение
МЫСА МАКАРА
будет выдана бесплатная премия
Глава двадцать вторая
БОБ ДРУК ОПРАВДЫВАЕТ ОБВИНЕНИЕ В ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ И ПОПАДАЕТ В БЕДУ
Утром трясины Ульстера казались далеко не такими страшными, как ночью, и тем не менее Боб Друк, пробираясь мимо них, поднял воротник, точно его знобило. Он шел со всех ног мимо бледных меловых гряд, мутных канав, редкого чертополоха, желтых полос песку, по грязной сырой дороге, где никто не шел, не ехал и не виднелся, кроме него самого, а между тем зубы Боба выстукивали дрожь точь-в-точь, как пионерский барабан.
Он миновал уже с пол пути и рысцой побежал вниз, где в туманной лощине, под порывистым ветром, лежали острые башни Ульстера, как вдруг почувствовал за собой бег другого человека. Кто-то шлепал по дорожной грязи, как он. Друк остановился. Другой человек остановился тоже. Друк судорожно зашагал дальше. Он не смел обернуться. Револьвер в его кармане забит тиной. Другого оружия не было. А увидеть врага лицом к лицу храбрый и отчаянный Боб не мог. Дело в том, что он нес при себе страшнейшую в мире вещь, не прощаемую никогда на свете, и вещь эта написана у него на лице, читается в глазах, кривится в губах.
— Если собаки увидят, что я узнал-таки кое-что про Кавендиша, мне не добраться до Ульстера! — пробормотал он, дрожа как в лихорадке. — Лишь бы только успеть передать об этом ребятам… лишь бы только успеть!
Глаза его тоскливо мерили оставшийся путь. И вдруг, далеко впереди, он увидел симпатичную деревенскую одноколку, управляемую сгорбленным старым крестьянином. Одноколка ехала почти шагом, колеса ее застревали в ухабах. Друк быстрее зайца рванулся вперед и побежал прямо на спасительную точку.