Страница 14 из 46
Через минуту соседний бродяга был подхвачен ею под-руки и водворен в темном уголке, между большой кадкой, с пальмой побитой красным эстрадой, с которой несся визгливый, острый, тоскующий джаз-банд. Бродяга усиленно подливал ей и подкладывал на тарелку, поглядывая вокруг себя внимательными глазами и мало обращая внимания на то, ест или нет его непрошенная подруга. Когда спустя полчаса она упала на стол головой и захрапела, он с жестом отвращения оттолкнул ее руку, вцепившуюся ему в рукав, и кивнул головой слуге.
Тот подошел качающейся походкой инвалида. Старые подслеповатые глаза его были белы от усталости.
— Уберите эту женщину, — брезгливо пробормотал бродяга, царственным жестом указывая на проститутку.
— Ладно, успеешь, тоже не велика птица, — пьяным голосом ответил служащий, отходя к стойке.
Бродяга вскочил, но в ту же минуту сел снова. Навстречу ему из глубины кабачка шел незнакомец, шатаясь, как его собственное зеркальное отраженье.
— Фламинго? — прошептал он вопросительно.
— Готовы к отлету, — тихо ответил первый бродяга, — эта женщина спит, не бойтесь.
Подошедший тронул женщину кончиком своей палки. Спящая не шевельнулась. Храп равномерно вырывался из ее стиснутых зубов. Тогда он сел, придвинул губы к уху первого бродяги и шепнул по-французски, с явным английским акцентом:
— Вот вам две главных новости: Англия потворствует культу Кавендиша, под видом его преследования. И кроме того… кроме того — собака не найдена. По-видимому, — она жива.
— А! — сквозь зубы вырвалось у бродяги. Он уже встал чтоб уйти. Но в ту же секунду он увидел в маленьком косом зеркале нечто такое, что заставило усы его шевельнуться. Маленькая проститутка не спала: она лежала, прикрыв ладонью пару трезвых голубых глаз, так и впившихся в каждую черточку его собственного лица.
— Нас подслушали, — холодно сказал он по-немецки, нагибаясь к проститутке и окидывая ее жестоким взглядом, — будьте добры предупредить Гонореску.
С этими словами он продел свою руку через руку незнакомца, и два грязных, оборванных, шатающихся, пьяных, отвратительных полунощника вышли из кабачка самой подозрительной походкой, какая только может смутить в этом месте человеческое воображение: походкой чистокровных джентльменов.
У подъезда они тотчас же разошлись. Незнакомец юркнул направо, бродяга налево, где стояла группа полицейских.
— Франц, дайте мне огня, — лениво проговорил бродяга, останавливаясь перед полицейскими и поджидая, пока десяток рук протянутся к нему со спичками: — в чьей карете приехал Дельсарт — вы не заметили?
— Как же, ваше превосходительство, — прошептал полицейский, — в экипаже американского посланника.
Пока этот замечательный разговор происходил под покровом ночи, девушка с голубыми глазами, похолодев от ужаса, сидела в глубине кабачка. Ей казалось, что странные полосатые стены сдвигаются, странные полосатые лица расплываются во все стороны, желтый кошачий глаз с потолка бросает на нее целый сноп черно-желтых пронзительных взглядов и джаз-банд взмахивает над нею чем-то вроде хлыста с окровавленными зазубринами. Озноб потряс ее худенькое тельце, она вытянула перед собой руку, встала и — как подкошенная свалилась вниз.
Глава четырнадцатая
ГДЕ СОРРОУ ОБЕЩАЕТ ПРЕМИЮ ЛЮБОЙ ВЕЧЕРНЕЙ ГАЗЕТЕ
— Сорроу, — пробормотала девушка, вторично приходя в себя в темной каморке и увидя наклонившееся над ней лицо со старыми белесоватыми глазами, — что это за место? Кто его держит? Зачем вы здесь? Как вы успели сюда пристроиться?
— Ну, Минни, — сердито ответил Сорроу, приподнимая девушку и похлопывая ее по спине, — это следовало бы спросить мне, а не тебе. По твоей милости я должен прервать свою слежку, потерять место и выпустить из рук хорошую дичину, не успев даже толком разобрать, чем она пахнет.
— Не ругайтесь, дядя, — ответила Минни, — я три дня не спала, не ела. Меня вытащила из тюрьмы сумасшедшая английская леди, по имени мистрис Кавендиш, и бросила на перекрестке, окруженную четырьмя шпиками. Эти люди, дядюшка, любят получать суточные. Они меня гнали, как мышь. Я прикатила в Вену, чтобы не подвести наших ребят, и свалилась тут поблизости ни жива, ни мертва от голода. По правде сказать, ваше место наводит меня на размышление. Разговор, который вели эти самые бродяжки…
— Придержи-ка балаболку, — прервал Сорроу, нахмурившись, — английская лэди Кавендиш… это, Минни, интересная история. Валяй все, что с тобой случилось, по порядку.
Минни Гербель уселась поудобней, скрестила худенькие ручки на животике, что было ее излюбленной позой, и обстоятельно рассказала Сорроу все свои приключения.
— Гм! — разразился, наконец, Сорроу после долгого молчания: — Кувыркалась под потолком! А бродяги, ты говоришь, вели прелюбопытный разговор?
— Ну да, они интересовались майором да еще какой-то собакой, про которую узнали, будто она жива.
Сорроу вскочил, как ошпаренный.
— Собака! — пробормотал он взволнованно: — Э-ге-ге-ге-ге, голубчики! Минни, сиди тут безвыходно и не отворяй, кто- бы ни постучался. В шкафу — хлеб и колбаса, в углу — корзина с бутылками. Они, положим, пустые, но если опрокинешь каждую из них в глотку, так что-нибудь перекапнет.
С этими утешительными словами он схватил шапку, нахлобучил ее, заложил руки за спину и только направился к двери, как Минни сердито преградила ему путь.
— Эй, дядя Сорроу, — шепнула она укоризненно, — вы оставляете меня без всякого разъяснения. Что это за место? Кто его хозяин?
Сорроу посмотрел на девушку сверху вниз, как глядят на воробья, подскочившего к самому носу, и медленно ответил:
— Что это за место? Кабачок «Кошачий глаз» в городе Вене, на углу Штумгассе, возле Гагенских оврагов. А кто его хозяин? Это, девушка, хотел бы я пожертвовать любой из наших вечерних газет, живущей на премии, в виде хо-о-ро-шенького вопроса своим подписчикам. Смело можно пообещать за разгадку десять тысяч пар подтяжек, дюжину велосипедов, тринадцать зубоврачебных кресел и даже полное прекращение своей собственной газеты, без всякого страха, чтобы хоть одна живая душа могла когда-нибудь разгадать.
Оставив Минни с открытым ртом не столько от смысла этого спича, сколько от необычайности подобного красноречия в его устах, он быстро выбежал из каморки.
Маленькая комсомолка задумчиво покачала головой… Положение вещей начинало ей сильно не нравиться. Прежде всего она заперла дверь, насторожила уши и убавила свету в крохотной газовой горелке. Потом полезла в шкаф и вытащила оттуда огромный кусок колбасы с крохотной корочкой хлеба. Прикинув одно к другому и философски сощурившись, Минни решительно перерезала колбасу пополам, раскрыла ее, спрятала в серединку хлебную корочку и, устроив себе таким образом бутерброд, хотя и противоречащий всякой теории, но зато отлично согласованный с практикой, запустила в него обе половинки челюсти. Съев бутерброд, она перешла к пивной корзине, как вдруг в дверь раздался тихий и вкрадчивый стук.
«Стучи себе, сколько влезет!» — подумала Минни.
Стук повторился.
Минни преспокойно опрокидывала одну бутылку за другой над собственным ртом и, сев на кровать, слушала стук точь-в-точь с таким видом, как если б это была воскресная проповедь социал-демократа. Губки ее сложились в бантик, глаза прищурились, одну прядь волос она положила себе в рот и прикусила зубами.
— Тук-тук-тук!
— А ну тебя!
— Тук-тук-тук!
Неожиданно, как начался, стук прекратился. Минни насторожилась. За дверью послышались тихие, крадущиеся шаги.
Минни вздрогнула.
— Сиди смирно! — цыкнула она сама на себя и хотела было залезть на постель, как вдруг вместо этого подобрала со стола длинный ножик, которым резала колбасу. Потом шагнула к двери, скинула крючок и, — это западня, — сказал кто-то в самой глубине ее сознания, прежде чем она перешагнула через порог. Ножка Минни Гербель, поднятая вперед, тотчас же дернулась обратно, руки снова схватили крючок, но было поздно. Чья-то страшная, мясистая туша ввалилась в комнату, опрокинула ее на пол, затоптала ногами, отыскала горло, открыла ей рот и забила его отвратительным кляпом. Не прошло и секунды, как Минни Гербель была связана по рукам и ногам и в светлеющем предрассветном сумраке перенесена через пустынную, грязную уличку.