Страница 6 из 20
Смиренный монах, казалось, не слушал голоса свевского барона. Он глядел, как пестреют на солнце влажные от росы цветы, полные божественной любви. Может быть, он прислушивался к щебетанью ласточек и синичек. Почему так пугливы и робки эти братья из воздушного царства? «Тише, тише!», казалось, звучало в кустах. И птицы все замолкли.
Германец, в страхе, тоже замолк. Отшельник вдруг поднялся и выпрямился. Вслед за ним поднялся Волк, и оба они смотрели на германца, величественные и грозные.
— Волк, брат мой, хватай его. Я запретил тебе быть кровожадным. Ты не можешь растерзать его. Но прогони его прочь! Это не человек! Это — дьявол! Ты слышал? Устами его говорит враг рода человеческого. И ты в нем узнал злого духа, потому что он глух к добру, и только гордость свою, как яд, он разливает всюду. Не живое сердце, а камень у него в груди.
О, Волк, брат мой, зубы твои еще крепки. Не убивай его, но встряхни и гони его прочь. Пусть он уйдет прочь. Путь далек, но пусть он уйдет, уйдет к далеким ущельям Альп. Гони его туда и даже дальше! Там, где чернеют еловые леса среди вечных снегов, там покинь его. Пусть уйдет от нас это ужасное существо, и да развеет ветер тот яд, который он разливал вокруг.
Все умолкло. Молчало небо, молчал охваченный ужасом лес, и только ручеек тихо журчал меж камней.
Германец широко раскрыл свои прозрачные глаза и попробовал бежать. Но Волк прыгнул к нему и слегка схватил зубами его жирную шею. Указывая ему дорогу, он слегка прикусил ему левое ухо. Потом должен был повторить то же и с правым.
Вперед! Путь далек! Надо пройти леса, долины, селенья. Нужно давать ему отдых ночью, этому лентяю, нужно позволять ему утолять голод вареной картошкой. А потом опять идти и идти. И Волк, подгоняя его, рычал: «Вперед, вперед!».
Когда они перешли Альпы, Волк позволил германцу растянуться на снегу. Ели и сосны темным кольцом окружали их.
Тогда Волк завыл, призывая германских волков прийти к нему и утолить голод.
Но они не пришли. Может быть, они не поняли языка своего итальянского брата… Может быть, не доверяли ему…
И Умфрид Аупф остался жить и от него произошли потомки…
Артур Мэйчен
ЛУЧНИКИ
Случилось это во время «Отступления восьмидесяти тысяч», и требования цензуры в достаточной мере оправдывают отсутствие прочих подробностей. Но было то в самый страшный день этого страшного времени, в день, когда гибель и злосчастие приблизились настолько, что тень их пала на далекий Лондон, и сердца людей, напрасно ждавших известий с фронта, содрогнулись в тоске и унынии, словно агония армии на поле боя охватила их души.
В этот ужасный день, когда триста тысяч вооруженных людей со всей их артиллерией ринулись, подобно потопу, на ничтожные английские силы, одно из укреплений на нашей передовой линии оказалось на некоторое время в жесточайшей опасности, под угрозой не просто поражения, но полнейшего уничтожения. С разрешения цензуры и военного эксперта это укрепление, вероятно, можно описать как значимое; будь оно сломлено и покорено, вся английская армия очутилась бы под ударом, левый фланг союзников был бы смят — и разгрома, подобного Седану[4], избежать уже было бы невозможно.
Все утро грохотали немецкие пушки; снаряды, визжа и воя в воздухе, обрушивались на укрепление и гарнизон, состоявший примерно из тысячи человек. Солдаты подшучивали над снарядами, придумывали для них забавные имена, делали на них ставки и приветствовали их куплетами из мюзик-холла. Но снаряды продолжали падать и взрываться, и разрывали смелых англичан на куски, и разлучали брата с братом; становилось все жарче, и все яростней делалась эта чудовищная канонада. Помощи, казалось, ждать не приходилось. Прицел английской артиллерии был точен, но ее и близко не хватало, а немцы планомерно били по пушкам, обращая их в железный лом.
На море, во время бури, порой наступает минута, когда люди говорят друг другу: «Это самое худшее; сильнее нельзя и представить»; но после ветер начинает яриться с удесятеренной силой. Так было и в британских окопах.
Мир не знал сердец отважней, чем сердца этих людей; однако и они ужаснулись, когда семикратный ад германской канонады обрушился на них, сминая и уничтожая. В тот миг они увидели, что на их окопы движется непредставимое воинство. Из тысячи в живых оставалось пятьсот, и со всех сторон на них наседала немецкая пехота, колонна за колонной — серое скопище людей, десять тысяч, как потом подсчитали.
Последняя надежда угасла. Некоторые обменялись рукопожатиями. Кто-то запел только что придуманные на мотив боевой песни слова: «До свиданья, прощай, Типперери»[5] — и закончил: «И мы не увидим тебя». И они продолжали непрерывно стрелять. Офицеры говорили, что такая удобная возможность для первоклассной стрельбы едва ли вновь представится; немцы падали один за другим, линия за линией, и затейник, что пел о Типперери, заметил: «Прямо как на Сидней-стрит»[6]. Несколько оставшихся пулеметов также делали свое дело. Все понимали, однако, что дело это безнадежно. Мертвые серые тела громоздились ротами и батальонами, но другие все наседали, приближались, роились и перестилались грозной тучей до самого горизонта.
— И вечный мир. Аминь, — немного не к месту сказал один из британских солдат, прицелился и выстрелил. Затем он вспомнил — как он уверяет, непонятно почему и в связи с чем — чудной вегетарианский ресторан в Лондоне, где он раз или два ел эксцентричные блюда наподобие котлет из чечевицы или орехов, притворявшихся отбивными. На всех тарелках в этом ресторане был изображен святой Георгий в синем одеянии и написан девиз: «Adsit Anglis Sanctus Geogius» — «Да поможет англичанам святой Георгий». А этот солдат случайно знал латынь и прочие бесполезные вещи, и сейчас, выбрав мишень в серой близящейся массе в 300 ярдах от окопа, он произнес вслух благочестивый вегетарианский девиз. Он продолжал посылать пулю за пулей, пока Билл, по правую руку, не остановил его шутливой затрещиной, указывая, что королевская амуниция стоит денег и не к чему тратить ее на изысканный орнамент из дыр в телах мертвых немцев.
Стоило нашему латинисту произнести свое заклинание, как он ощутил нечто похожее на дрожь или удар электрического тока. Рев сражения превратился в его ушах в еле слышимый рокот и вместо шума битвы, по его рассказу, он услышал величественный голос и громоподобный возглас: «Стройся, стройся, стройся!»
Его сердце раскалилось, как горящий уголь, и тотчас пронзило грудь холодом, как лед, ибо ему показалось, что тысячи голосов ответили на его призыв. Он слышал или думал, что слышит, их крики:
— Святой Георгий! Святой Георгий!
— А! мессир! Ах, милостивый святой, даруй нам избавление!
— Святой Георгий за добрую старую Англию!
— К бою! К бою! Монсиньор Георгий, на помощь!
— А! Святой Георгий! А! Святой Георгий! Длинный лук, крепкий лук!
— Небесный воитель, помоги нам!
И солдат, слыша эти голоса, увидел перед собой, перед окопом, длинный ряд облеченных в сияние форм. Они походили на воинов, натягивающих луки. И вновь вскричали они, и облако их стрел запело, звеня в полете, и ринулось к немецким ордам.
Его товарищи в окопе все время стреляли. Надежды у них не осталось, но они спокойно целились, как на стрелковом поле в Бизли[7]. И вдруг один из них разразился восклицаниями, не выбирая слов:
— Господи спаси! — крикнул он своему соседу. — Что за чудеса творятся! Глянь-ка на этих серых… господ, только погляди! Видишь? Так и валятся — не десятками, не сотнями, а тысячами, вот что я тебе скажу! Смотри! Целый полк рухнул, пока я с тобой разговаривал!
4
…разгрома, подобного Седану — Битва при Седане (1 сент. 1870) во время Франко-прусской войны завершилась полным разгромом французских войск и пленением Наполеона III.
5
…на мотив боевой песни… Типперери — Имеется в виду ставшая маршевой песней британской армии в годы Первой мировой войны песенка «Долог путь до Типперери», изначально написанная для мюзик-холла в 1912 г.
6
Прямо как на Сидней-стрит — Ироническая отсылка к т. наз. «осаде на Сидней-стрит» — перестрелке в лондонском Ист-Энде в январе 1911 г. между силами армии и полиции и группой латышских анархистов.
7
…как на стрелковом поле в Бизли — В Бизли с 1890 г. располагалось крупнейшее национальное гражданское стрельбище.