Страница 3 из 4
Возле противоположной стены – нехитрый кухонный гарнитур и закруглённый с одного конца стол; в этой части дома Вячеслав старался вести себя очень осторожно: одно неверное движение, и мир банок с вареньем десятилетней давности и склянок со специями, яичной скорлупой и чёрт-его-пойми чем лопнет, как мыльный пузырь. Скучало в своих ножнах почерневшее от времени оружие кухонного воина – черпаки и пузатые котелки. Здесь же были два небольших окна (третье располагалось рядом с дверью), в обычное время закрытых ставнями. Марина сняла их и внесла в дом, чтобы обеспечить себе немного света. Над окнами, у потолка, висели иконы, похожие на чёрные дыры в стене.
– С какой стороны вы пришли?
– Я уже сказала. От моря.
– Наверное, попали под дождь?
Марина не ответила. Она задумчиво рассматривала сложенные стопками книги.
– Интересно думать о людях, которые здесь жили, через призму этих кирпичиков. Смотрите, я кладу их друг на друга, как заправский каменщик. Получаются чужие жизни. В таком порядке читали их ваши родственники? Я угадала – или нет?
Вячеслав сощурился, глядя на потемневшие от времени корочки. К художественной литературе, в особенности советского периода, он относился с плохо скрываемым презрением.
– Сомневаюсь, чтобы кто-то вообще их открывал. Там есть несколько книг по фотографии – мой двоюродный дядя знал всё о затворах и объективах, разбирался в «Зенитах» и «Сменах» не хуже ребят, которые их собирали, – но это всё, что вы сможете найти там любопытным.
Женщина поджала губы:
– Не бывает такого. Если книги есть, значит, их читали. А значит, можно найти и пометки на полях, случайно забытые или даже спрятанные между страниц записки, закладки, служившие кому-то посланиями.
– Если найдёте, обязательно покажите мне, – сказал Вячеслав с улыбкой. – Уважаю ваш романтический настрой, но вы очень ошибаетесь, думая, что здесь кипела жизнь. Мои родственники были довольно скромными людьми. Замкнутыми. Они даже след на земле боялись оставить, не говоря уж о пометках в книгах. Ни с кем не общались… а с кем им в этой глуши общаться? До ближайшей деревни километров пять. И народ, который там обитает, ещё помнит русско-финскую войну. Некоторые затруднятся ответить на вопрос, в какой стране они живут, спроси вы их об этом.
Он запнулся, пожевал губами и вдруг спросил:
– Быть может, вы пришли оттуда? Потому что вам больше неоткуда появиться. Здесь, в округе, нет больше ничего, кроме железной дороги. Разве что сошли станцией позже и полтора километра топали по болоту.
Он ухватился за эту версию, как утопающий за соломинку, но женщина опровергла её без тени улыбки:
– Может, я появилась из утреннего тумана? Открыла глаза и обнаружила, что милостивое провидение подарило крышу над головой.
Вячеслав засмеялся, похлопывая веником по клеёнке, на которой скопилась пыль.
– Появилась из тумана… чайкой прилетела… Норвежское море… вы в высшей степени необычная натура. Встречать таких посреди таёжного леса мне не приходилось… и, если хотите начистоту, не приходилось вовсе.
– Только не вздумайте в меня влюбиться.
Под пронизывающим, как ветер, взглядом Вячеслав почувствовал себя неуютно. Ему вдруг показалось, что рот женщины наполнен размокшей от слюны и утренней росы землёй, что стоит ей рассмеяться или, скажем, запеть, как она комками начнёт сваливаться с языка. Каркающим голосом он сказал:
– Здесь холодно. К вечеру будет совсем плохо. Если не возражаете, я затоплю печь.
Женщина рассеянно кивнула. Кажется, она каким-то непостижимым образом хранила целомудрие и не пускала под тонкую ткань анорака ладони ноябрьского холодка.
Работа помогла разогнать по венам кровь. Вячеслав проверил, не отсырели ли сложенные рядом с печью дрова, нашёл в платяном шкафу топор и точильный камень, привёл в порядок лезвие. Потом вышел наружу, под холодный листопад, углубился в лес и срубил несколько гнилушек. Молодым деревцам в тайге часто не хватает света и пространства, чтобы раскинуть сеть корней. Они чахнут, как тонкие, статные девы, которых недобрые родственники бросили в темницу. Когда Вячеслав нёс их обратно, они стукались, как старые кости. Он думал, что, наверное, задремал, присев после долгой дороги на стул, и что, вернувшись, обнаружит дом пустым и молчаливым.
Конечно, гостья никуда не делась. Она прошла за обеденный стол (перетащив туда стул) и одну за другой выставила на него баночки со специями. Отвинчивая крышки и втягивая носом запах, она то и дело сотрясала воздух громким чихом и говорила что-то вроде:
– Ну надо же, куркума! Хозяйка здесь была затейницей… и откуда только здесь, в глуши, взялись такие вещи? Ведь раньше её не так просто было достать.
– Вы не думаете, что я мог привезти что-то с собой, уже после их смерти? – не слишком приветливо спросил Вячеслав.
– Так это вы?
– Не я. Почти ничего здесь не трогал с того момента, как умерли дядя с тётей. Здесь и без моих инициатив неплохо.
Когда в жерле печи заморгали сонные глаза живого огня, стало уютнее. В паутине по углам засеребрился странный свет, Вячеслав было хотел её убрать, но потом передумал. Он вычистил умывальник на веранде, выбил клеёнку и решил поговорить с Мариной начистоту. Вернувшись в дом, он спросил:
– Послушайте. Будет неплохо, если вы расскажете мне, что ищете.
Женщина отставила очередную баночку в сторону:
– Я никоим образом не хотела нарушить ваш покой. Если хотите, я прямо сейчас исчезну.
Вячеславу стало неуютно под пристальным взглядом зелёных глаз. Нет, пожалуй, первый раз он не ошибся: ей не может быть меньше сорока. Не двадцать, нет. Такой взгляд, взгляд, исполненный какой-то мудрой усталости, не может принадлежать молодой девушке.
– Вы достаточно хорошо знаете историю своей семьи? – спросила она.
– Ну… я уже говорил, что семья, которая здесь жила, к моей имеет мало отношения. Моя мать умерла при родах. Отец много мотался по тюрьмам и в конце концов в одной из них и сгинул – ни разу его не видел. Даже фотографий. Я вырос у бабушки с дедушкой по материнской линии – они-то и стали мне роднёй.
Вячеслав говорил торопливо, сутулясь и недоумевая: почему он так боится? Женщина слушала, склонив голову набок, а потом выдохнула:
– Жить в доме и не знать его истории…
– Я просто за ним присматриваю. Этот дом – как живое существо. Только беззащитное, знаете… беззубое. Он, как старуха… да, точно, старуха, которой нужен уход. Если хотите, я проведу для вас небольшую экскурсию. Большая не получится, по той лишь простой причине, что смотреть здесь решительно не на что.
Она встала со стула, с которым, казалось, была связана какой-то общей тайной, вроде как убийца с местом убийства, – от неожиданности Вячеслав шарахнулся назад и больно ударился головой о дверной косяк. Потянулась через стол к дальнему его концу и, взяв двумя пальцами, как икону, продемонстрировала небольшую фотографию в овальной рамке.
– Кто это?
Вячеслав прищурился. С чёрно-белой фотокарточки на него смотрела старомодно одетая женщина лет пятидесяти, с морщинами вокруг глаз и неожиданно улыбчивым, светлым лицом. Из-за монохрома её кожа имела оттенок свежевыпавшего снега. Возможно, это просто игра света, причуды чёрно-белого снимка, но скорее всего женщина на самом деле очень бледна. Вячеслав узнал спинку стула – на нём только что восседала Марина, – а также окно за спиной женщины, в которое стучались ветвями сливы. Конечно, сейчас никаких слив там нет. Те невероятные заросли, в которые они превратились, Вячеслав вырубил лет пять назад. Кудрявые её волосы, ничем не сдерживаемые, потоком спускались на грудь, и Вячеславу вдруг показалось, что эти пряди касаются его затылка и щекочут шею. Будто женщина с фотографии, вытянувшись в высоту раза в полтора-два, склонилась над ним и хочет прошептать что-то на ухо. Или смотрит на саму себя через его плечо.
Конечно, это всего лишь просочившийся через приоткрытую дверь холодок. Вот и огонёк лампы пустился в пляс, как будто надеялся таким образом сбросить свои стеклянные оковы…