Страница 16 из 70
Но, разумеется, никаких любовных интриг между ними не было. Они смеялись и дурачились во время дойки и кормления скота, в маслобойне и за изготовлением сыра.
Дни проходили весело и беспечно.
Для сбора меда они дождались возвращения Тома. Том ненавидел пчел, а они ненавидели его, но он был храбрым парнем. Появились специальные вуали, шапки, перчатки, гамаши и, потешаясь над собственным видом, молодежь, вооружившись гонгом, с громким смехом отправилась на работу. Том должен был командовать издали; он обкуривал пчел. Грейс и Моника весело вынимали из улья соты и клали их на блюда, которые мальчики затем уносили в дом.
— Ай, — завопил вдруг Том, — ай!
Туча рассвирепевших пчел окружила его голову. Он с криком стал размахивать руками, уронив при этом котелок с дымящими углями, тряпку и раздувальный мех. Но чем больше он метался, тем гуще становился рой. Умирая от страха, он на полусогнутых пустился удирать. Девочки и дети умирали со смеху. С криком и хохотом они помчались за Томом. Головы его не было видно от пчел, руки мелькали как крылья ветряной мельницы. Он бросился в спальню — пчелы за ним. На миг его растерянное лицо показалось в окне, затем он снова выскочил, все еще преследуемый пчелами. Джек молча переглянулся с девочками. На Монике были надеты мужские брюки и какой-то старый, по горло застегнутый, мундир; поверх башмаков были натянуты носки, а на голове красовалась китайская шляпа с вуалью, завязанной подобно колпаку от мух. Джек улыбнулся ее забавному виду. Но внезапно что-то в ней увиделось ему волшебным и непохожим на других девушек. Ему неожиданно раскрылась неведомая глубина — загадочная, чарующая глубина женской натуры. Он не отдавал себе в этом ясного отчета. Но при виде Моники в таком костюме, в этих фланелевых штанах и колпаке — в нем проснулось сознание приближающегося чуда. Еще так недавно, стоя на вершине горы, он вглядывался в голубую, таинственную даль австралийской равнины. Теперь он стоял перед другой тайной — тайной женщины, молодой, прекрасной женщины.
— Ай, ай, ай, Ma, Ma! — Том бросился из кухни в сад, к колодцу. Он освободил ворот, ведро скользнуло в глубину, а он схватился за веревку, обвил ее ногами и медленно заскользил в прохладную темную глубину.
Дети вопили от восторга, Джек и девочки тряслись от безудержного смеха. Пчелы были озадачены. Они покружились над колодцем, исследовали отверстие и в недоумении снова поднялись выше. Затем они стали понемногу разлетаться и наконец исчезли в жарком воздухе. Тогда девочки с помощью Джека начали вытаскивать из колодца разъяренного, промокшего Тома; тянули неуверенно, раскачивая эту почти непосильную для подъемника тяжесть.
Ma и Элли завладели бедолагой и угостили его чаем и хлебом с вареньем.
Напоследок разыгралась другая пчелиная трагедия. Элли, не имевшая к пчелам никакого отношения, влетела в комнату с испуганным возгласом: «у меня в волосах пчела!» Моника схватила ребенка и Джек вынул пчелу из шелковистых, золотых волосенок. Подняв глаза он встретился с желтыми глазами Моники. И тот, и другой обменялись мимолетным взглядом, полным взаимного понимания, близости и скрытого смущения, после которого оба стали невольно избегать друг друга.
Под Новый год поселенцы всей округи обычно собирались в Вандоу. Ведь надо же было где-нибудь собираться, а Вандоу считалась самой старинной и цветущей фермой. Она находилась на берегу зачастую безводной реки, но многочисленные колодцы получали из подземных ключей неиссякаемый приток пресной воды. Поэтому Вандоу и отдавалось предпочтение.
— Что мне надеть? — испуганно спросил Джек, узнав про этот обычай.
— Что хочешь, — ответил Том.
— Ничего, — добавил Ленни.
— Твой новый верховой костюм, — сказала Моника, время от времени проявляющая свою власть над ним. — А ты лучше помалкивай, Лен, — язвительно продолжала она, — все равно тебе придется надеть новый, выписанный из Англии костюм, сапоги и носки!
— Убийственно! — застонал Лен.
Делать было нечего. Его облекли в туго сидящий полотняный костюм, с множеством перламутровых пуговиц на животе, штаны, спускающиеся до половины икр, высокий накрахмаленный воротник. Гарри был в таком же одеянии, а близнецы в матросках перещеголяли своим великолепием Соломона. Том недурно выглядел в старых теннисных брюках отца и в новой полотняной куртке. Но увидев Джека в настоящем верховом костюме, он невольно воскликнул:
— Как ты великолепен!
— Не слишком ли я разряжен? — испуганно спросил Джек.
— Нисколько! Прекрасно! «Рыжие» всегда появляются в верховых костюмах, правда смахивая при этом на спортивных обезьян. А теперь пойдем. Сейчас сюда ворвутся бабы и дети со всей окрестности и будут здесь прихорашиваться.
— Разве они не войдут в дом?
— Этого еще не хватало! Только родственники подымутся наверх. Общество соберется в «отходной», а женщины все заберутся сюда.
— Силы небесные!
— Ничего не поделаешь. Все поселенцы экономят к новогоднему торжеству и все принаряжаются.
В десять часов двор был похож на ярмарку. Лошадям был задан корм, всевозможные экипажи загромождали все, повсюду толпились девочки в муслиновых платьях и лентах, мальчики в лихо надетых набекрень шапках и обутые в сапоги, мужчины в чистых рубашках и ярких галстуках; мамаши в обшитых воланами платьях, старые дамы, молодые бородатые фермеры и бритые горожане, специально приехавшие из Йорка. Ребятишки без устали шныряли среди конфетных фантиков, апельсиновых корок, корзин со съестными припасами, ореховой скорлупы, усеявшими весь двор.
— Рождество!
Том попросил Джека организовать партию в крикет, чтобы сыграть против «рыжих». «Рыжие» были опасными противниками и первыми щеголями дня. Они прекрасно выглядели в своих верховых костюмах, гамашах и сапогах на резиновой подошве, белых рубашках и широкополых шляпах. Безусловно стильная компания колонистов.
Джек ненавидел «рыжих» со всей здоровой ненавистью своих восемнадцати лет. Вон они выступают с таким видом, как будто бы вся ферма принадлежит им! Исключительная самонадеянность резко отличала их от всех остальных австралийцев. Они были коренастые мужики — все старше Джека. Казу было, вероятно, более тридцати, он был холост и имел дурную репутацию среди женщин-колонисток. Однако, успехом он пользовался. Его спокойная, скупая на слова самоуверенность, многообещающая улыбка, с которой он вразвалку подходил к девушкам, казалось, были неотразимы. Все женщины краем глаза наблюдали за ним. Они не любили его, но чувствовали его мощь.
Да, мощь в нем была. И Джек сознавал, что именно ее ему недостает. Джек обладал быстротой интуитивного понимания и сообразительностью, но в нем не было мощи Казу.
Подошла Моника и с внезапной импульсивной благосклонностью взяла Джека за руку. Увлекая его за собой, она предложила: — Пойдем посидим под деревом. Мне хочется отдохнуть. Все эти люди изводят меня.
К искреннему своему удивлению и отвращению Джек почувствовал, что прикосновение девушки волнует его. Он покраснел и шел в надежде, что никто его не заметит. Но Моника крепко сжимала его ладонь своей легкой, упругой девичьей рукой, и ему было трудно казаться непринужденным. И снова странные электрические искорки перебежали к нему от ее нежных пальцев. Очень хороша она была в этот день, мила и соблазнительна. Она завела опасный флирт с Казу и сбежала, испугавшись, что слишком далеко в нем зашла. Пококетничала и с Стоклеем, — по прозвищу «Перси с розовыми глазами», — по которому все девчонки сходили с ума; но он ей не особенно нравился. Казу, наоборот, ей нравился. Но она не любила его. Поэтому-то и прибежала к Джеку, к которому очень благоволила. С ним ей было спокойно и хорошо. Ей нравилась его суровая английская нетронутость, его робость и прирожденная чистота. Он был чище ее. Поэтому ей хотелось влюбить его в себя. Наверно он уже влюблен в нее. Но это была такая робкая любовь, которая ее только злила. Она уселась напротив, приблизив к нему свое хищное молодое лицо; казалось, ее влекло к Джеку, как влечет молодого тигра. Порою она касалась его руки, порою, оскалив как хищный зверек свои острые зубки, заглядывала ему в глаза, как будто что-то ища в них. А он разгорался дурманным восторгом, не желая поддаваться ему, и все же настолько был отуманен, что позабыл и о празднике и о ненавистном Казу.