Золотой человек

Разыскала я и скалу, в которой самой природой были сотворены гроты, пригодные для жилья. В самом большом из них лежала примятая охапка сена. Когда-то еено служило ложем для моего покойного супруга. Оно перешло ко мне по праву, по вдовьему праву. Устроившись на нем, я накормила дочку грудью; она заснула. Тогда я уложила ее на сене и, прикрыв шалью, сказала Альмире: «Останься здесь и сторожи Ноэми, пока я вернусь». И снова переправилась на лодке на большой остров, чтобы заглянуть в свой старый сад. Веранда нашего летнего домика была покрыта большим холщовым навесом. Я сняла навес — он будет служить нам крышей, а зимой, быть может, пойдет на одежду — и увязала в него то, что оказалось под рукой — посуду, кухонную утварь, садовый инвентарь. Узел получился такой большой, что я с трудом взвалила его себе на спину. Когда-то я подъезжала к дому мужа в коляске на четверке лошадей, теперь же покидала его с тюком на плечах. А ведь расточительной я никогда не была и хозяйство вела очень экономно. Хотя все в узле принадлежало мне, я чувствовала себя почти воровкой. В самом деле, что стоит людям и это расценить как воровство? Все смешалось тогда в моей голове — правда и ложь, понятия о том, что можно и чего нельзя. Я бежала из собственного дома без оглядки. Пробираясь через сад, я срезала с каждого фруктового дерева по ветке, и с фигового дерева, и с ягодников тоже, собрала все ветки в платок и поцеловала на прощание развесистую плакучую иву, под которой столько раз мне снились счастливые сны. Все кончено. Никогда больше я не вернусь сюда.

Больше всего в тот момент беспокоило меня, что на острове в расщелинах водились ядовитые змеи. Я испытывала перед ними безотчетный страх и очень боялась за Ноэми. Кроме того, я понятия не имела, чем буду кормить Альмиру. Сама-то я как-нибудь пропитаюсь — зиму диким медом, каштанами, черепашьими яйцами и ягодами, а Ноэми смогу прокормить грудью, но как быть с Альмирой? Ведь верный пес просто подохнет с голоду. А без собаки мне не прожить. Я просто умру от страха.

Добралась я с узлом до своего нового жилища и первое, что увидела перед входом, — судорожно извивающийся змеиный хвост и чуть поодаль — откушенную голову. Змеиное туловище съела Альмира. Умный пес лежал в ногах у спящего ребенка, махал хвостом и облизывался, словно говоря: «А я уже пообедал». С тех пор Альмира постоянно охотилась на змей. Они стали ее повседневной пищей. Зимой она раскапывала их норы. Мой друг — так звала я собаку — сам нашел для себя пищу на этом заброшенном острове и освободил меня от постоянного страха перед змеями.

О сударь, трудно передать чувство, которое я испытала в первую ночь на этом острове. У меня не было ничего и никого на свете, кроме бога, ребенка и пса. Я не смею назвать это чувство болью, скорее оно было похоже на блаженство. Мы все трое забрались под тяжелую холстину и проснулись с первым щебетанием птиц.

А потом начался труд. Труд первобытных людей. Да, нужда научила меня всему.

Перед рассветом я шла собирать луговую манну, ее колосками я питалась. Жены бедняков хорошо знают растущие на болотах метелки манника, которые они собирают в подол. Ах, эта манна! Поистине манна небесная, божий дар беднякам!

Сударь, два года питалась я этой пищей и каждый день, преклонив колена, благодарила всевышнего, позаботившегося о пропитании своих пичуг.

Плоды диких яблонь и груш, мед лесных пчел, земляные орехи, яйца черепах и диких уток, улитки, сушенные на зиму грибы — вот что было нашей обычной пищей. Слава тебе, господи, за щедрость, с какой накрываешь ты свой стол беднякам!

Жизнь давалась мне не просто. Дни и ночи не покладала я рук. К дикой яблоневой поросли привила ветки, срезанные в нашем прекрасном саду, на перекопанной целине посадила ягодники, виноград, сделала ульи и собрала в них пчелиные семьи. На южном, скалистом, склоне я развела хлопок и сама сучила из него нить, чтобы сшить хотя бы грубую одежду. Уже на следующий год был у нас свой мед и воск, который я тут же пустила в обмен. На остров стали наезжать мельники из окрестных сел, контрабандисты, промышлявшие на Дунае. Они помогали в трудных работах и никогда не обижали нас. Все знали, что у меня нет денег, и платили за провиант трудом, инструментом, — знали, что денег я не беру. И вот когда мой сад заплодоносил, — о! — тогда я действительно стала счастливой. На благодатной девственной земле деревья росли вдвое быстрее. У меня есть грушевые сорта, которые дают два урожая в год. Молодые деревца гонят новые ветки вплоть до Иванова дня. Деревья на острове плодоносят ежегодно и очень щедро. Я изучила тайны природы и убедилась, что от уменья садовода во многом зависит, какой будет урожай.

Животные понимают язык людей, если с ними обращаться, как со своими друзьями. И мне думается, что у деревьев тоже есть глаза и уши для тех, кто за ними любовно ухаживает, кто понимает их тайные помыслы. Деревья горды, если они доставляют радость и счастье людям, разумеется тем, которые лелеют их. О, деревья — умные существа! В них тоже живет душа. Тот, кто рубит плодоносящее дерево, — настоящий убийца. Деревья — мои друзья! Я люблю их. Я живу ими и благодаря им. Все, что они приносят мне из года в год, я отдаю жителям соседних сел, которые в обмен снабжают меня всем необходимым. Я не признаю денег, они противны мне! Деньги изгнали меня из общества людей, они свели в могилу моего мужа. Мне ненавистен один их вид, я не желаю их больше видеть!

У меня хватило сообразительности сделать запасы на черный день. Ведь заморозки, град или засуха могут свести на нет все усилия и весь труд человека. В пещере под скалой и в расщелинах у меня хранится вино, мед, шерсть и многое другое, что не портится. В случае неурожая запасов этих мне хватит года на два. Видите, хоть и нет у меня денег, я могу смело сказать, что богата. Богатства мои припасены на черный день. А ведь ни единый грош не проходил через мои руки за эти двенадцать лет.

Да, вот уже целых двенадцать лет живу я на этом острове. Мы живем здесь втроем: Альмира — полноправный член нашей семьи. Ноэми иногда уверяет, будто нас четверо — она и Нарциссу причисляет к нашему семейству. Глупый ребенок!

Многие, очень многие знают о нашем существовании, но в этом крае не водится предателей. Никто не вмешивается здесь в дела ближнего, здешние люди крепко хранят доверенную им тайну. А границы тут наглухо закрыты, так что никакой секрет не дойдет ни до Вены, ни до Буды, ни до Стамбула.

Да и к чему людям доносить на меня? Я никому не причиняю зла, никому не становлюсь поперек дороги! Я собираю плоды на этом забытом клочке земли. Ведь она — ничья. Бог и Дунай предоставили мне этот остров, и я каждый день не устаю благодарить их за это. Слава тебе, боже! Слава и тебе, властитель мой — Дунай!

Я и сама не знаю, верю я в бога или нет. Вот уже двенадцать лет, как я не видела ни попа, ни церкви. А Ноэми не имеет обо всем этом ни малейшего понятия. Я сама научила ее читать и писать; я рассказала ей о боге, об Иисусе, о Моисее так, как сама представляю их: бог — добрый, справедливый, всепрощающий, всемогущий, вездесущий; Иисус — великий в своих страданиях, божественный в своей человечности; Моисей — глашатай братской любви и благородства, спаситель народа своего, который предпочел бродить в пустыне, страдать от голода и жажды, чем быть рабом. Но моя дочь ничего не знает о кровожадном, злобном, мстительном боге, боге избранных, требующем жертвоприношений и «выкупа за душу свою господу», пребывающем в роскошных храмах; не знает она и об Иисусе, который преследует своих братьев и требует слепой веры в него одного, не знает о Моисее — корыстолюбце и человеконенавистнике, о себялюбце, как о нем пишут в книгах, вещают в проповедях и поют в псалмах.

Вот вы и узнали, кто мы такие и что здесь делаем. А теперь послушайте, чем угрожает нам этот человек.

Я уже говорила, что он — сын того негодяя, из-за которого погиб мой муж, а мы покинули людей и живем отшельниками.

Мальчику было всего тринадцать лет, когда мы разорились. Судьба тоже наказала его, оставив без отца. Не удивительно, что из мальчика вырос негодяй.