Тайна Камня друидов

– Что за ребячество, Джеймс! – Его тетка стала опасно раздуваться от гнева. – Разве нам не нальют свежий чай? Изволь вернуться к остальным своим гостям. А мы с мистером Грейлингом пойдем к викарию, чтобы узнать правду о Руперте.

– Правду о Руперте? – Джим Редси беспомощно уставился на нее. – Что вы говорите? Священник не знает правды о Руперте! Правда о Руперте? Ха-ха! – И он закатился истерическим смехом, разлетевшимся сумасшедшим эхом по всему лесу.

Тетка взирала на него с ужасом, адвокат – с сочувствием.

– Ты смешон, Джеймс! – провозгласила миссис Брайс Харрингей. – Возьми себя в руки! Что за дурацкое представление?

Теодор Грейлинг схватил молодого человека за руку:

– Идемте, мистер Редси! Идемте!

– Только не к викарию! – взмолился Джим. – Вас ждет чай!

– До дома викария, – заметила тетка, презрительно глядя на племянника, – всего лишь…

Джим стиснул челюсти. Истерический приступ прошел.

– Послушайте, тетя Констанс, – произнес он, – не ходите сейчас к викарию. Зря потратите время. Уверяю вас… Поверьте мне, викарий ничего не знает о Руперте, ровным счетом ничего!

Он повернулся к Теодору Грейлингу с доверием мужчины к представителю своего пола.

– Уверяю вас, мистер Грейлинг… – Его взгляд молил о понимании.

– Не возражаю. С удовольствием! – ответил тот, не видя возможности изменить почтенной традиции. – Хорошо, чай так чай. Идемте, миссис Харрингей. – И он подал ей руку.

– Позднее мы викария не застанем, – возразила миссис Брайс Харрингей, полная решимости осуществить свое намерение. – В третий понедельник месяца у него класс пения для мальчиков в Боссбери. После пяти вечера он никогда не бывает дома.

– Раз так, – промолвил Теодор Грейлинг, радуясь шансу простым способом выйти из сложного положения, – то, боюсь, мы его уже не застанем.

Он достал массивные золотые часы – подарок благодарного клиента – и показал их миссис Брайс Харрингей. Та посмотрела на часы, зло фыркнула и позволила адвокату проводить ее обратно к беседке. Джим семенил за ними, загораживая тропинку, словно боялся, как бы им снова не взбрело в голову устремиться к дому викария. При этом он отчаянно потел – не мог поверить, что все обошлось.

Фелисити Брум и Обри Харрингей, стоявшие на старой наблюдательной вышке, переглядывались с веселым изумлением.

– Зачем ему лопата? – спросила Фелисити.

– Приоделся, но не пошел дальше конюшни! Держу пари, с наступлением темноты он намерен выкопать зарытые сокровища, – сказал Обри.

– Может, у него солнечный удар? – тревожно предположила Фелисити. – В такую погоду опасно для здоровья метаться по парку! Что все-таки, по-твоему, с ним приключилось?

– Бог его знает, милое дитя, – важно произнес Обри, опасно взгромоздившийся на чугунную ограду площадки, на которой они стояли. – А если он собирается зарыть в кустах фамильные ценности? Как тебе такая идея? А моей матушке, допустим, положено его прикрывать.

– Смотри, еще выпачкаешься об эту ограду. Лучше идем умоемся, а то останемся без чая, – отозвалась Фелисити, хихикая при мысли, что величественная миссис Брайс Харрингей станет кого-то прикрывать собственным телом с какой бы то ни было целью. – Интересно, явится ли к чаю Руперт? Где он, кстати, сегодня? Не валяется же в постели!

– Пока его нет поблизости, мне безразлично, куда он запропастился, – сказал Обри, отказавшись от опасного балансирования на ограде и начав спускаться по ступенькам. Перепрыгнув одним махом сразу через восемь нижних, он оглянулся и добавил: – Лично мне на Руперта наплевать, главное, что он не рядом со мной. Терпеть его не могу! Это самый отвратительный тип, какой когда-либо топтал землю. Ужасный пройдоха, а его дружки и того хуже. Меня мутит оттого, что мамаша засунула меня сюда. Когда появляется возможность сэкономить за счет других, она обрастает кожей гиппопотама!

– Ну и язык у тебя, Обри! – возмутилась Фелисити, не устававшая ужасаться язвительной откровенности юнца.

– Ясное дело, я люблю мать, но не могу не замечать ее слабостей. Представь, она не оставляет чаевых водителям такси и ворчит, когда их оставляю я! А здесь меня с души воротит есть ту гадость, какой нас потчует этот тип, спать в его загроможденных спальнях, разъезжать в паршивой машине, пользоваться мерзкими услугами и притворяться благодарным!

– Я весь день его не видела, – вернулась Фелисити к первоначальной теме. – Он куда-то уехал?

– Не знаю. Выше голову, ангел! – Обри заметно оживился при виде «гадостей», которыми манил со вкусом накрытый стол, заслоненный от солнца полосатым козырьком. – Что я вижу? Сандвичи с огурцом!

Глава III

Безумие в разгар лета

Ночь выдалась душная. Фелисити Брум металась на своей узкой кроватке в доме отца-священника и никак не могла уснуть. Напрасно она считала овец, перебирала в мыслях события дня, представляла сначала воображаемую партию в теннис, потом свой туалетный столик со всеми милыми недорогими безделушками, подаренными ей по разным случаям – то к празднику, то ко дню рождения. Все тщетно: ей было жарко, сна не было ни в одном глазу. Она сбросила с себя сначала одеяло, потом простыню, села и вступила в бой с подушками. Сколько она их ни мяла, ей все равно казалось, будто у нее под головой сучковатые поленья, а не мягчайший пух. Оставалось стонать и жалеть себя.

По главной дороге проехала машина, где-то в доме звучал мужской голос. Фелисити знала, что это ее отец: викарий редко ложился спать раньше полуночи. В комнату влетела летучая мышь, неуверенно и испуганно попархала под потолком и опять вылетела в темноту. Откуда-то донеслось уханье совы. Мимо дома прошли, громко топая, двое неизвестных. Ночь была безлунная, но в широко распахнутое окно без занавесок Фелисити видела в ясном ночном небе россыпи мерцающих звезд. Она сползла с кровати, подошла к окну, высунулась в завораживающую тьму.

Слева раскинулся густой лес – парк Мэнор-Хауса. Деревья казались сейчас плывущим облаком, она не столько видела, сколько чувствовала их. Они загадочно манили ее – тенистые, пугающие, волшебные.

Фелисити провела расческой по коротким черным волосам, мягким и блестящим, как шелк. Пригладив их ладонью, надела спортивные тапочки на резиновой подошве, затянула шнурок на пижамных штанах, продела руки в рукава старой школьной куртки и по-кошачьи спрыгнула на клумбу.

Отцовский кабинет находился, к счастью, сбоку дома. Интуиция подсказывала Фелисити, что при всей широте ума викарий вряд ли одобрил бы сейчас одеяние сироты-дочери. Фелисити бесшумно пробежала по лужайке, перемахнула через низкую каменную стену, отделявшую сад викариата от кладбища при церкви, и заскользила, как тень, между поблескивающих надгробий. Осталось перелезть через старые крытые ворота для вноса гробов – и вот она уже на дороге. Вернее, это был песчаный проселок, параллельный главной дороге, связывавшей Боссбери с Лондоном, зато тянувшийся прямо через деревню Уэндлз-Парва.

Вокруг нее, над головой, под ногами, спереди и сзади теснились запахи, звуки, безмолвие ночи. Фелисити вбирала все это в себя, с наслаждением глотая. Длинная извилистая дорога, неподвижная живая изгородь наполняли ее восторгом, которому она затруднялась присвоить название. Она с радостью дошла бы так до самого края света, до тех полей нарциссов, которые окружают рай юных душ.

На дороге не было ни души, машины тоже отсутствовали. Огни деревни пропали за изгибом дороги, но ей именно этого и хотелось: само одиночество было приключением.

Через пять минут ноги принесли ее к калитке, за которой чернел парк Мэнор-Хауса. Фелисити толкнула калитку, но она сначала не поддалась, хотя не была заперта. Стоя на пороге очарованного края, так манившего ее только что, она чувствовала, как ее покидает отвага. Лес был дремучий, пугал тенями. Здешнее одиночество было уже не манящей волей, даже не одиночеством смерти, оно страшило жизнью, чьи мысли превосходили ее понимание. Истинное колдовство леса летней ночью, когда ветви деревьев сгибаются от тяжести листвы, а каждый лист, даже при неподвижности, обладает собственным голосом и таит собственные секреты, волновало и пугало Фелисити. Она уже хотела повернуть обратно, променять это языческое капище на надежность христианской подушки. Но ее раздразнила застрявшая калитка: Фелисити не простила бы себе, если бы малодушно спасовала перед такой безделицей. Разбежавшись, она перемахнула через калитку, всего на мгновение опершись об ее верх.