На далекой звезде Венере

Михаил Савеличев

На далекой звезде Венере…

На Венере, ах, на Венере

Нету смерти терпкой и душной,

Если умирают на Венере —

Превращаются в пар воздушный.

1. Прибытие

Она висела в пустоте и темноте. Свернувшись, будто эмбрион в утробе матери. Может, так оно и было? Может, она – всего лишь зародыш? И предстоит пройти долгий путь превращений, пробежать миллиарды лет эволюции за каких-то девять месяцев, чтобы стать ревущим, сосущим, пачкающим младенцем?

Нет. Не так. Зародыши не умеют думать. Не могут осознавать себя. Они – заготовки личности, но не сами личности.

Я – это я. Я присутствую в этой пустоте и темноте. Осознаю себя. Осознаю свою телесность. Я даже знаю, как выгляжу. Там, где нет пустоты и темноты.

Я – женщина. Некрасивая. Взрослая. Умная.

Последнее – лишнее. К внешности не имеет отношения. Капля лести самой себе. К чему? Перед кем? Ведь вокруг – никого и ничего.

Хочется свернуться еще крепче. Но тело не дает. Тело обитателя Земли. Отнюдь не божественных пропорций.

Дышать? Но ведь я дышу. Хотя и чувствую в этом странность. Будто с каждым вздохом вбираю не воздух. Что-то иное. Более плотное.

Жидкость! Да, точно. Перенасыщенную кислородом жидкость. Такой дышат космисты.

Никуда без воды. Даже эмбрион в утробе матери плавает в воде. Океанической воде. В воде первоокеана. Мы начинаем из него свою жизнь. В нем мы выходим из нашей космической колыбели.

Так где же я?

И где я была до этого?

Нет, не смерть. Это точно не смерть. Стучит сердце. Работают легкие. Чувствую тело. Руки. Пальцы. Мои пальцы.

В пустоте возникает движение. Что будет, если открыть глаза?

Пустота имеет цвет. Багровый.

Есть верх. Есть низ. Мне надо вверх. Уверена в этом. Приходится расцепить пальцы, распрямить тело и сделать несколько движений, нарушив равновесие.

Я больше не парю. Я плыву. Вверх. Плыву и дышу. Дышу и плыву. Ужасно долго и скучно.

И выплываю. Вырываюсь на поверхность. И поначалу не понимаю. И начинаю задыхаться. Откашливаюсь.

Внешняя гидравлика оказалась отключена, поэтому, когда перепонка люка лопнула, Ариадна получила болезненный толчок в спину. Внутреннее давление почти выкинуло ее из шлюпа, и если бы кто-то не подхватил поперек тела, лежать бы ей на поелах, как выкинутой на берег беспомощной рыбке.

С головы сдернули дыхательную маску и почти сунули в водоприемник, который на сленге космистов величался «блевотницей». Что, собственно, соответствовало истине. А как иначе назвать мучительный и физиологически неприятный процесс избавления легких, а заодно и желудка от перенасыщенной жидкости, которой дышали все космисты?

– Спа-си-бо… – ухитрилась проговорить Ариадна между приступами рвоты. Она не видела своего добровольного помощника, так как головой продолжала торчать в видавшей виды «блевотнице», которую вряд ли кто чистил или дезинфицировал в последнее время. Когда-то блестящий раструб покрывали ржавые потеки, а из сливного отверстия воняло так, что выворачивало наизнанку.

– С вами все в порядке? – Голос снаружи приобретал в раструбе гулкость.

– Да… да, спасибо. – Она сплюнула последние остатки красноватой дыхательной жидкости и выпрямилась.

Меньше всего Ариадна ожидала обнаружить себя в центре внимания сотен человек.

– Кто это? – невольно вырвалось у нее.

– Пожалуйста, прошу вас… – Тихий, жалкий голос, осторожные касания. – Шлюп… Нам нужен шлюп…

– Они – дезертиры, – с презрением сказал огромный черный человек.

И тот, кто хватал Ариадну за локоть, не дожидаясь, пока она освободится от управляющих нитей шлюпа и стащит с головы командный шлем, съежился, отступил на шаг. Однако продолжал протягивать в горестной мольбе руки, неприятно напоминая нищего с картин Брейгеля.

Ариадна наконец-то содрала шлем, пучки нитей истончились, пожелтели, принялись надрываться. Разрыв связи со шлюпом порождал в теле зуд.

– Вы не в праве их обвинять, – Ариадна протянула шлем и вложила его в молящие руки. – Посадите в шлюп женщин и детей…

– Да-да, конечно, – забормотал страждущий. – Женщин и детей…

Огромный черный человек с отвращением смотрел, как тот побрел по залу, где прямо на полу сидели люди. Подчиняясь его безмолвным знакам, поднимались женщины, подзывая как можно тише детей. Словно никто не решался нарушать безмолвие Лапуты, разбавляемое лишь гулом работающих атмосферных двигателей.

– Народный комиссар проекта ТФВ Телониус. – Черный человек повернулся к Ариадне. – Но вы это знаете.

– Народный контролер проекта ТФВ Ариадна, – в тон ответила она. У нее чесался язык добавить, что и Телониус это знает – кто еще мог прибыть на шлюпе с орбитальной базы вне расписания, да еще так просто распорядиться кораблем. – Сколько здесь людей?

Телониус дернул могучими плечами, скривился. Ариадне на мгновение показалось, что он сейчас выругается, но нарком сдержался, процедил:

– Здесь нет людей. Только «возвращенцы». И какая разница – сколько? Все они – лишние.

– Когда «возвращенцев» направляли сюда на работу, вы не считали их ни лишними, ни обузой, – заметила Ариадна в широченную спину Телониуса, двигаясь вслед к выходу из зала.

– Они шли добровольно, так как знали – десяткам миллиардов воскрешенных понадобится новая Земля.

Идти пришлось медленно, переступая через пожитки, вытянутые ноги, а то и через скрюченные неудобным сном фигуры людей. Некоторые из ожидавших облачены в скафандры, чьи колпаки свешивались на спину сморщенными масками, похожими на театральные личины смеха и печали – у кого как. При этом системы индивидуальной вентиляции работали на полную мощность, разгоняя духоту не только под оболочкой, но и вблизи, облегчая участь ожидающих.

– Послушайте, Телониус, а нельзя задействовать дополнительные кондиционеры? Дайте взрослым и детям продышаться.

– Правильно, товарищ! Мы будем жаловаться! Всем нужен свежий воздух! Сколько можно терпеть! – немедленно раздались голоса в поддержку Ариадны. Несмотря на показное равнодушие, она находилась в центре внимания.

– Не говорите чепухи! – перекрыл чей-то рык жалобные голоса, и Ариадна было подумала, что это Телониус, но наткнулась на бешеный взгляд стоящего у самого выхода человека в форме администрации проекта. Шевроны оказались неряшливо спороты, поэтому точно определить его бывшее звание оказалось невозможно. – Энергии хватает лишь на минимальную жизнедеятельность Лапуты! Если уж драпаем, то не будем создавать проблем остающимся!

– Мы в аду! – Истошный крик перекрыл разноголосицу, и словно волна прокатилась по «возвращенцам». Они вскидывали опущенные головы, привставали, пытаясь разглядеть – кто кричал.

Ариадна тоже не сразу заметила ее – тонкая тень, возникшая над сидящими.

– Вы не понимаете?! Мы – умерли! Нет никакого воскрешения! Нет Федоровского процесса! Мы в царстве мертвых! Отсюда нет возврата… нет…

Женщину потянули вниз, но она кричала и отбивалась, и Ариадна увидела, что у нее нет кистей, их заменяли примитивные механические протезы. К бьющейся в истерике женщине подбежал человек в комбинезоне медицинской службы, на ходу стягивая рюкзак с большим красным крестом.

– Кто она? – спросила Ариадна.

– Нерис, – сказал Телониус. – Соломея Нерис.

– Та самая? – не поверила своим ушам Ариадна и еще раз посмотрела туда, где уже толпились люди, скрывая женщину с протезами. – Художница?

– Бывшая, – мрачно уточнил Телониус. – Вы ведь знаете, у «возвращенцев»…

– Да, – прервала его Ариадна. – Знаю.

И поежилась. Ей почудилось, будто она догадалась, почему у Соломеи оказались столь грубые протезы.