Страница 12 из 14
- Пока не нашли. В городе, в поселках никто его не видывал. Вот в Криничном и потолкуй о жителями. Тебя знают, больше расскажут.
- Товарищ майор, надо бы в Сладковку съездить.
- Зачем?
- Та я показывал фотку Саманюка знакомым рыбакам. Вы Панасюка, мабудь, помните? Он в прошлом годе леща словил на пять кило. Так Панасюк признал, что тот гражданин у них в Сладковке жил. Каже, точно он. У бабуси жил, у Кирилихи.
- Бевза, и ты еще жалуешься, что улов плохой! Это, братец мой, такой улов! Сладковка, четырнадцать верст! Скажи Ляхову, пускай ждет Ушинского и едет с ним в Криничное. А мы давай в Сладковку.
Бабуся Кирилиха проживала одна-одинешенька в своей хатке на краю большой деревни Сладковки. Два сына в Харькове, но ехать из родных мест к ним Кирилиха не пожелала. Копалась старушечьим делом в саду и на огороде, нужды ни в чем не ведала, жила себе тихонько. Долго квартировал у нее учитель, потом женился и уехал, осталась опять Кирилиха одна. Разве из приезжих кто на день-другой, а то и неделю у Кирилихи приткнется.
Бабуся охотно рассказала Авраменко и Бевзе о житье-бытье, угостила прошлогодними яблоками из своего сада. Довольна бабуся, что к ней приехали, сидят слушают бравые милицейские из райцентра. Грехов за собой не чуяла, законы отродясь не нарушала, так чего ж не поговорить с хорошими людьми.
- Бабуся, а сейчас у тебя живет кто-нибудь? - хрустя яблоком, спросил Авраменко.
- Есть квартирант. В совхоз устроиться хочет, да пока так гуляет. Городской, боится крестьянской работы. Молодежь ноне разборчива пошла.
- Где он сейчас?
- Бог его знает, милые. Который день не приходит. Мабудь, в районе где место нашей, чи вдова яка приласкала. Последни вечера он подолгу гулял, приглядывал какую-нито. Хлопец гарный.
- Вещи его остались?
- Яки вещи у холостого. Чемодан вон стоит, и все, Авраменко достал из кармана несколько фотографий.
- Посмотрите, тут есть квартирант ваш?
Кирилиха пошла к комоду, взяла очки, надела, согнулась над столом, пальцем водит. Нашла, обрадовалась:
- Вот же он, Миша-то? Ишь гарный хлопец який. - Обеспокоилась: - На что он вам?
- Такая у нас работа, бабуся. Ведь без прописки жил?
- Милые, коли б в совхозе остался работать, то и прописала бы. А пока, думаю, нехай так поживет. Тихий, к старшим уважительный, вреда никому не делает...
- Вспомните, когда он у вас появился?
Кирилиха долго перебирала знаменательные даты: у Фроськи Исаченковой корова отелилась через два дня, как принесли пенсию, а с пенсии Кирилиха купила новый платок, и было то в субботу, и встретился ей в магазине дед Куренок и приглашал во вторник на какой-то актив, но на актив во вторник не пошла, потому что болела спина, а в тот самый день и пришел Миша проситься на квартиру. В результате бабкиных расчетов точно выходило, что Михаил Саманюк появился в Сладковке 28 марта и с тех пор жил здесь, пока не исчез куда-то.
Бабусю поблагодарили, чемодан взяли с собой.
8
Саманюк постоял неподвижно около минуты, чувствуя за спиной замкнутую дверь. Вытер рукавом потный лоб и вдруг повалился ничком на топчан, вцепился зубами в набитую соломой подушку. Попутали, обложили кругом, стиснули! Засыпался, вот уж влип так влип, будь все проклято!
Он не думал о том, как взламывал сейф, как грабил прохожих, как ударил ножом Чирьева. Ну было это, было, ну и что, под расстрел теперь?! Нет, нет! За что расстрел?! Высшая мера - исключительная, в особых случаях только! А у него разве исключительный случай? Самый обычный, случайность...
Как зажали на допросе! Никаких ведь вроде улик не было - и вдруг сошлись все улики разом. Старуха, у которой жил в Сладковке, опознала - и полетело к черту алиби. Федьку Габдрахманова в колонии откопали... Ух, подлюга Федька! Заложил напарничек, свою шкуру спасает! Его показания следователь к концу приберег, включил магнитофон...
Когда Саманюк услышал голос Габдрахманова: "...Мишка ломом сейф ломал, деньги брал..." - думал, не выдержит, схватит и разобьет магнитофон, как разбил бы Федькину башку...
Выдержал. Слушал. Ухмылялся даже. А что в душе творилось! У-у, перестрелял бы всех, изгрыз! Федьку, следователя, милицию, всех!.. Бежать бы, вырываться из этой камеры, гульнуть напоследок на полную катушку... А там хоть трава не расти, как говорил отец, Кондратий Саманюк, чтоб он в гробу перевернулся!..
Эх, не уйти отсюда... Так что ж, "расколоться"? Признать вину? Этот следователь Загаев - спец... Может, подведет под статью "за превышение необходимой обороны..."
В конце допроса следователь спросил:
- Признаете вину? Будете давать правдивые показания?
Мишка ответил равнодушно, и голос не дрогнул!
- Какие признания? Вашего Габдрахманова я и знать не знаю. И вообще тут нарочно все подстроено, чтоб невинного человека засудить. Я жаловаться буду! Ни в чем не виноват, не в чем признаваться!
- Как хотите. Но советую подумать.
- А если не надумаю? - нашел в себе силы нахально усмехнуться.
Следователь посмотрел на него с удивлением:
- Да вы что, в первый раз под следствием? Улик достаточно и без вашего признания.
- Какой мне толк убивать Чирьева?!
И из последних сил доиграл роль:
- Настырный вы мужик, гражданин следователь. Раскрыть убийство не можете, так невинного человека под "вышку"...
- Зачем вы это, Саманюк?.. Бессмысленная клевета разве поможет? Лучше бы рассказали все подробно.
Рассказать подробно? Про что? Про отца, про детство? За детство наказание не сбавят.
А отец... Мишка и отцом его не называл - не с чего. Заявлялся домой на месяцы, пропадал на годы - то в бегах, то в колониях, и его судьба давила Мишку. Давила с тех пор, как один пацан крикнул ему со смехом: "А я знаю, знаю! У тебя отец - вор!" В ту пору было Мишке лет девять. Он избил пацана. Его избил, а себя почувствовал оплеванным. Почему у других отцы каждый день с работы домой приходят, а у Мишки... И стал он недолюбливать тех, у кого отцы каждый день с работы приходят. Приятелей искал среди таких же, как сам.
Было Мишке годов четырнадцать, когда отец пришел домой надолго. По-крупному уже не воровал, ловчил по мелочам. И оттого стал характером еще паскуднее. Работать не хотел и не умел, по пьянке орал: здоровье мое по тюрягам развеялось, пущай теперь общество меня поит-кормит! Смирная, безответная мать Мишки работала, кормила мужа, а он ее за это бил.
Кондратий ко всему был равнодушен, когда трезв. Мишку не замечал. Зато после первых "ста грамм" находило на Кондратия красноречие, и, если Мишка не успевал удрать, отец его ловил и "воспитывал":
- Миша, сынок, батя твой погулял в свое время, во как погулял, под завязку! Хоть у матери спроси. Галька! Скажи ему, гаденышу. Тебе, щенок, так не погулять, не-ет. Ты будешь хребет гнуть на прё-из-водстве, тьфу! Копейки до получки считать. На собраниях сидеть, хе-хе. А я гулял!
Время от времени Кондратий попадался на мелких кражах; в квартиру приходил флегматичный участковый милиционер. Каждый раз Мишка ожидал, что отца сейчас заберут обратно в колонию. Кондратий нахально врал участковому, извивался змеей, громко обижался.
- Ежели раз оступился, то и валят на человека все сподряд! Где справедливость?!
Участковый хладнокровно слушал. Говорил в который уж раз:
- Если еще повторится, передам материал в суд.
- Да за что?!
- Все за то же. Тебя задержали в магазине, пытался украсть детские сапожки.
- Врут! На что мне сдались ихние сапожки!
- Если еще повторится, пойдешь под суд.
И Кондратий, и участковый знали, что за восьмирублевую кражонку в колонию не отправят. Участковый пугал "для профилактики", а Кондратий врал по привычке. Когда участковый уходил, отец торжествующе матерился:
- Хо, не на того нарвался, лягавый! Мишка! Учись, щенок! Все воруют, но умный никогда не засыпется, не-ет.
В шестнадцать лет Мишка убежал из дому - надоела такая жизнь.