Коридор

Уиган, как и все бывшие сотрудники разведотдела, кроме меня, был полукровкой и после катастрофы, как выяснилось, поселился среди маглов, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. В свое время после Хогвартса он закончил колледж, так что сейчас спокойно работал специалистом по думающим машинам, или компьютерам, как их называют маглы. Жена у него была чистокровная, дети, уже взрослые, жили за границей.

В чистой и уютной кухоньке его дома нас ждал еще один гость — толстый усатый тип, который, посмеиваясь, протянул мне руку.

— Это «Джем», — сказал Уиган. — В смысле, Реннингс. Помнишь его?

— Уже да, — уверенно ответил я, потому что предварительно хорошенько изучил воспоминания.

— У него проблемы с памятью, — пояснил Ткач Реннингсу. — Он ее всю перековырял и порезал.

Джем воспринял это без тени удивления.

— И правильно сделал… Привет, Гадючка, — сказал он, обнимая меня и похлопывая по плечу.

Как я выяснил, перебирая воспоминания, прозвища в разведотделе выбирали, тыкая пальцем наугад в толковый словарь. Мне досталось ласково-ироничное “Гадючка”. Я, оказывается, даже одно время так подписывался — вместо росчерка рисовал на бумаге гадюку, свернувшуюся кольцами на камне. А еще были «Акушер» — Джим Причард, — «Гвоздик», то есть Марвин Уиллоуби и куча других….

И Ткач, и Джем были старше меня — в разведотделе почти все были старше меня, — и, кроме того, намного умнее. Именно Джем когда-то вдалбливал мне, двадцатилетнему, азы нашей профессии. Формально в последние годы существования организации я считался его начальником (потому что чистокровный). Но начальник из меня получился, судя по всему, хреновый, так что постфактум я был очень благодарен своим подчиненным за терпение…

Жены Уигана дома не было, поэтому огневиски мы закусывали разогретой в духовке пиццей из супермаркета. Естественно, я быстро нагрузился и стал вываливать на Ткача с Джемом все подряд: арест, допросы, Азкабан, проблемы с Гарри, и то, как мне тяжело, и что я уже больше не справляюсь — словом, все, что я не мог рассказать никому другому.

Джем и Ткач терпеливо слушали мою пьяную истерику. Потом Уиган сказал:

— Знаешь, с родными детьми тоже бывает так трудно, что хоть волком вой. Но с ними думаешь о том, что делать, а не куда отдать… Тебе надо забыть, что Гарри приемыш, понятно?

Реннингс в свою очередь помедитировал над стаканом и веско добавил:

— Рассказывай ему сказки.

— На кой черт? — спросил я, с трудом ворочая языком. — Ему Белла рассказывает.

— Причем тут Белла? Ты рассказывай. Каждый вечер, как будто это твоя работа.

— Он все равно дольше трех минут слушать не способен…

— А ты рассказывай.

— И что будет?

— Увидишь, — загадочно ответил Джем.

Он к тому времени уже был дедом, так что его опыту я решил поверить.

Наверное, в итоге это и был тот маленький камушек, что сдвинул лавину. Я честно выучил с десяток длинных сказок и принялся их рассказывать, по одной за вечер, даже если Гарри при этом прыгал по кровати и, казалось, не слышал ни слова. Мое дело было говорить, говорить и говорить, как радио.

Недели через две после начала сказочных “сеансов” (Гарри тогда еще ночевал с нами) я однажды проснулся от странных звуков и увидел, как он при свете ночника рассматривает свое отражение в зеркале, корчит сам себе рожи и рычит, как тигр. Затем, вытащив из халата Беллы носовой платок, Гарри сначала закрыл им себе лицо, как разбойник на картинке, а потом принялся размахивать платком, наблюдая, как дергается отражение.

Я следил за ним сквозь полуприкрытые веки. Когда Гарри намочил платок в чашке с водой, стоявшей у кровати, и стал выжимать воду на пол, я хотел было на него прикрикнуть. Но потом увидел, как он переливает воду из одной ладони в другую, внимательно следя за собой в зеркале, и мне вдруг стало грустно и так мучительно жалко его, будто это была изголодавшаяся бездомная собака.

Так что я и дальше делал вид, что сплю. А Гарри, поиграв еще с час и оставив на полу лужи воды и мокрый платок, наконец забрался в постель, сам весь мокрый, и прижался к теплому боку Беллы. Она сонно поморщилась, натянула на него одеяло, обняла, и через минуту оба крепко спали.

Я потом часто думал про этот случай, но так и не смог понять, почему он так запал мне в душу. Да и не очень пытался понять, если честно. Просто вспоминал отражение в зеркале и негромкий стук, с каким падали на пол капли воды.

***

С тех пор все стало как-то само собой меняться. Меня все чаще посещало странное чувство — будто я теряю собственность. С каждым днем я отдавал и отдавал Гарри что-то из своего детства. Цветы и птицы на обоях в гостиной, запах свежей краски от входной двери, выцветший рисунок на ковре в детской, заросшие тропинки в лесу, лужи с головастиками, клейкие тополиные веточки, нора ящерки в песчаной осыпи, одуванчики, свежеприготовленное варенье в розетке, кружащиеся над ним осы, качели в саду, осыпающаяся каменистая тропинка на плато, серо-стальная полоса Дервента в долине… Все это когда-то было моим, а теперь досталось Гарри — так же, как мои детские книжки и свитер в широкую полоску.

А потом однажды наступил день, когда Гарри стал для меня “своим”. Может, это случилось гораздо раньше, конечно. Просто я именно тогда это понял.

Гарри было уже шесть лет, когда он увидел свою вторую бабушку. Мою маму он знал давно, а вот мадам Блэк почтила нас своим присутствием впервые. Каждый раз, когда я видел тещу, начинал искренне сочувствовать Люциусу, вынужденному общаться с ней почти ежедневно. Сам-то я отделывался короткими встречами раз в год и открытками на Рождество.

Друэлла Блэк, урожденная Розье, в свои пятьдесят с лишним лет все еще прекрасно выглядела. Безупречная кожа, ни единого намека на морщины, ни единой седой нити в волосах, изящный макияж, элегантное черное платье и шляпка с вуалью — мадам Блэк успешно пережила второго мужа и с упоением играла роль печальной вдовы. С ее обликом светской леди не вязались только глаза — серые, холодные, опасно щурившиеся, когда она злилась. Все Розье склонны к вспышкам ярости ни с того ни с сего.

Едва выйдя из камина, мадам Блэк первым делом скептически осмотрелась.

— О, у вас новая собака… Какая огромная!

Незадолго до того у нас появился Хаски, большой пес палевого окраса, похожий немного на волка. Он принадлежал к старинной магической породе, происходившей, по легенде, от огнедышащих псов фейри. Хаски было всего полгода, но он обещал вырасти отличным охранником и уже сейчас учился находить человека под разиллюзионным, уклоняться от летящего заклятия и бросаться на нападающего, блокируя палочковую руку.

Хаски пришел в гостиную вслед за Гарри и остановился, с подозрением разглядывая мадам Блэк.

— Хаски, это наша гостья, — сказал я. — Подойди, познакомься.

Теща содрогнулась, когда ее руки в перчатке коснулся холодный нос.

— Ты с ума сошел! Убери пса, знаешь ведь, как я их ненавижу! Руди, ты считаешь нормальным знакомить меня сначала с собакой, а потом с ребенком?

— Простите. Хаски знает, что его обязанность — охранять Гарри, — объяснял я, пытаясь изобразить на лице радушную улыбку. — Поэтому сначала он должен усвоить, что вы не опасны. Иначе он вас к Гарри не подпустит.

— Понятия не имею, зачем такие сложности! И если ребенку нужен фамилиар, почему не завести кошку или сову?!

— Гарри, поздоровайся с бабушкой, — решила сменить тему Белла.

Друэлла поморщилась — она терпеть не могла намеков на возраст и требовала, чтобы даже собственные дети называли ее по имени. Гарри посмотрел на нее исподлобья, но потом все же выдавил:

— Здрасте…

— Какой милый ребенок, — ответила Друэлла без тени улыбки.

Потом она вручила внуку подарок — большой и дорогой глобус звездного неба, — так что Гарри смог наконец сбежать. Хаски, цокая когтями по паркету, вышел вслед за ним.

Я тоже вскоре не выдержал и ретировался, сославшись на срочную работу. Белла осталась одна и мужественно выносила общение с матерью до самого вечера. За это время они успели дважды поссориться, и к ужину у Беллы от злости дрожали руки. Зато мадам Блэк была бодра и свежа, а пара рюмочек шерри придали ей сил для новой атаки.