Колыбель предков

Вирхов, удивленный продолжительной паузой, с нетерпением забарабанил по столу пальцами, но Дюбуа, завершив к этому моменту «пасьянс» из листков, начал говорить. Сначала произносятся общепринятые слова, не требующие напряжения мысли. Постепенно голос его крепнет, набирает силу и уверенность:

— Я отдаю дань уважения глубоким познаниям присутствующих здесь коллег, однако должен сразу же заметить, что пришел в этот зал не как ученик, а как равноправный участник, знающий к тому же лучше, чем кто-либо, обстоятельства находки, о которой буду говорить и которую изучаю на протяжении последних семи лет. Именно столько лет назад я обнаружил на острове Ява череп обезьяночеловека — питекантропа. Открытие сделано около деревни Тринил, расположенной в стороне от западного побережья острова за Кедунг-Брубусом на берегу Большой реки, или, как это звучит на местном языке, — Бенгаван-Соло.

Доклад как доклад, в стиле тех, которые делались не один раз в зале Берлинского общества. Оно требует канонизированной традициями манеры изложения, ограничивает жесткими рамками круг тем, достойных «серьезного» обсуждения. Кто знает, каким бы стал рассказ Дюбуа и как бы он его начал, если бы не каноны?.. Впрочем, здесь непозволительны не только «легкомысленные» лирические отступления, но и умеренная фантазия, пусть даже основанная на фактах. «Лирика» в особенности не уместна сейчас, когда нужно переходить к изложению проблем столь необычных, что перед ними бледнеют самые изощренные выдумки профессиональных сочинителей. А жаль! Хотелось бы поговорить по-человечески, как удавалось это нередко в беседах с учителем Максом Фюрбрингером…

«Нервы начинают сдавать, — с досадой отметил про себя Дюбуа и поморщился. — Что за чертовщина? Брюзжу по каждому поводу, высказываю недовольство». Разве прежде обратил бы он внимание, что Вирхов (дважды!) назвал его доктором, а не профессором, как положено? Велика печаль, если эта ученая знаменитость не знает о присуждении ему Амстердамским университетом звания профессора минералогических наук!

Подозревает ли кто из сидящих в зале и слушающих его спокойную речь, что отнюдь не радость и удовлетворение принесло ему «великое открытие»?.. Если бы знать, сколько страданий, потрясших его до глубины души и сделавших неузнаваемым даже для самого себя, последует за осуществлением мечты, то, кто знает, стал бы он с таким упорством стремиться к ней, не замечая добрых и мудрых советов?..

Дюбуа на мгновение прервал выступление и упрямо нагнул голову, приблизив лицо к мелко исписанным листкам. Со стороны казалось, что докладчик отыскивает в конспекте очередной тезис или намек на внезапно ускользнувшую из памяти идею. Но ему этот миг нужен был для того, чтобы сформулировать главный пункт внутреннего монолога, который произносился мысленно: «Да, стал бы, ибо лучше муки поисков истицы и бескомпромиссные сражения за нее, чем всезнающая ясность давно уже мертвых представлений, вроде тех, которые составляют славу уважаемого председателя!»

Дюбуа закончил вступление, по его шутливой терминологии — увертюру, и неторопливо приступил к развертыванию главных действий — невероятных, по мнению большинства ученых, приключений, случившихся с ним у обрывистых берегов реки со странным и непривычным для европейца названием. Однако рассказывал он по-прежнему академически сухо. Нельзя же, в самом деле, рисковать своей репутацией на ученом собрании и из-за манеры изложения прослыть несерьезным, живописующим то, что «к делу не относится»!

Пока Дюбуа увлеченно, но внешне сдержанно, растолковывает собравшимся суть своих идей, обоснованных не только общими соображениями, но и строгими выкладками принятых антропологами измерений, обратимся к событиям десятилетней давности, о которых в докладе не сказано ни слова, но без чего он не состоялся бы.

Конец октября 1887 года выдался в Амстердаме на редкость дождливым, холодным и ветреным. Рыхлые, косматые облака, закрывая шпили соборов, сплошной пеленой укутали небо. Казалось, оно внезапно приблизилось к земле, чтобы залить ее потоками воды и исхлестать порывами ветра. Выстланная крупными плитами, обычно нарядная и играющая красками набережная покрылась скучными серыми лужами, и от одного вида мутной воды бросало в холодную дрожь. Там, где пришвартовывались корабли, народу почти не было: из-за непогоды зеваки сидели дома, а провожающих набралось немного. И неудивительно, поскольку в море в тот день уходил только небольшой бриг: военное ведомство Амстердама посылало колониальным войскам в Нидерландскую Индию, а точнее на остров Суматру, снаряжение и продовольствие. Рядом с трапом стояли военные моряки, а несколько поодаль, под защитой высокой деревянной ограды, двое гражданских — один сравнительно молодой, второй — старше. Издали они выглядели как двойники — одинаково короткие, согласно моде, сюртуки, черные цилиндры, белые шарфы, закрывающие грудь. Только у старшего в руках была трость — он водил ею по воде, стараясь разогнать пузыри.

— Эжен, до посадки осталось совсем немного, — говорил он. — Я знаю достаточно хорошо твое упрямство и все же еще раз прошу — подумай, пока не поздно, в какое дело бросаешься ты очертя голову! Если бы подобное задумал любой другой из моих учеников, я лишь пожал бы плечами и махнул рукой — с богом, иного от вас мне не следовало ожидать! Но вот она, ирония судьбы и сюрприз на старости лет — Дюбуа, на которого я возлагал надежды, жертвует всем достигнутым, чтобы отправиться ловить мираж! Кто это делает? Может быть, легкомысленный студент? Нет, на подобное решается доктор медицины и естественных наук Эжен Дюбуа, тот самый Дюбуа, который всего год назад стал лектором Амстердамского университета. Подумать только — все это он сменял на звание офицера второй категории, а попросту говоря, армейского сержанта! Невероятно! К тому же, каков пример для студенчества?

Макс Фюрбрингер настолько разволновался, что выпустил из рук трость. Дюбуа поднял ее и, смахнув с рукоятки капли, передал хозяину.

— Извините меня, дорогой учитель, но, поверьте, — я решил окончательно. Мне приятно слышать от вас теплые слова, но что касается миража, то уверяю — это все реальность! Ну как мне убедить вас?!

— И не думай делать это, — по-стариковски смешно замахал рукой Макс Фюрбрингер. — Могу поручиться, угадаю до единого слова каждый из доводов. Ты хочешь послушать? — спросил он тихо Дюбуа. Учитель, когда сердился, переходил в разговоре почему-то на шепот. — Ты еще был в колыбели, когда твой кумир Эрнст Геккель произнес знаменитую речь на заседании естественно-исторического общества в Штеттине. Это было, если мне не изменяет память, четверть века назад, в 1863 году. Тогда он впервые объявил, что у обезьян и человека одни предки и все дело в том, чтобы найти звено, связывающее их. Знаменитое недостающее звено, которое, кстати, за два с лишним десятилетия так и осталось недостающим, как тебе известно!

— Однако, ведь кое-что с тех пор… — попытался возразить Дюбуа.

— Позволь, позволь, я еще не закончил, — прервал его Фюрбрингер. — Я как раз подобрался к тому удивительно зыбкому основанию, на котором, как ни странно, строится твоя убежденность! Через пять лет после доклада вышла в свет не менее знаменитая «Естественная история мироздания» все того же автора. Боже мой, вспоминаю, сколько шума она наделала, главным образом из-за 22 ступеней родословного древа человека, «выращенного» автором в кабинете! Многое в его предположениях, тем не менее, можно было принять даже консерваторам, однако здесь снова на предпоследней ступеньке появилось недостающее звено. Впрочем, какое же оно недостающее, если Геккель не только описал его особенности, как будто наблюдал это звено неоднократно, но и, случай редкостный в практике зоологов, дал ему название — Pit hecanthropus alalus, обезьяночеловек бессловесный!

Фюрбрингер замолчал и украдкой взглянул на Дюбуа — как-то он воспринял его выпады против Геккеля. Но тот молчал, ожидая, что будет дальше. Учитель собрался с силами и продолжал: