Страница 54 из 67
Перед сном зашел Слепцов в вишневом халате, с длинным чубуком.
— Ходит слух, — сказал он, — что в округе появились разбойники. Не думаю, что они рискнут напасть на усадьбу, но всякое может быть, хотя мои люди начеку, а они народ бывалый…
Предупреждение это поначалу не очень взволновало нашего героя, ибо пистолет заветный был на своем месте. Он услыхал, как ротмистр предупредил о том же Заикина, сказав, что ежели что, он будет рядом.
И все-таки, как ни хорош был пистолет, постепенно тревога росла и усиливалась. Сон не шел. Да и какой уж тут сон? В каждом шорохе и скрипе чудилось нашему герою приближение ночных гостей. Воображение начало рисовать ему картины одну ужаснее другой. То есть не то, чтобы он испугался, но пустое ожидание становилось невыносимым. Он лежал на кровати во всей одежде, с радостью ощущая у сердца холодную тяжесть верного своего товарища.
Неизвестно, сколько времени прошло таким образом, как до навострившегося слуха нашего героя донесся протяжный свист. Он возник где-то в саду, пронесся вокруг дома и угас. Что нужно было разбойникам в спящей мирной усадьбе? Или просто им захотелось поглумиться над страхом своих жертв, или золота искали? Или мстили кому за что?.. Свист повторился ближе. И тотчас ему откликнулся другой. Дом затаился.
«Не осмелются в дом ломиться, — подумал Авросимов. — Да разве сие возможно?»
В этот момент хлопнула какая-то дальняя дверь. Наш герой вздрогнул. Свист раздался снова, жуткий, разбойный, немилосердный. Кто-то закричал истошно в доме. Что-то рухнуло, так что стены заходили ходуном.
«Надо бы к Заикину забежать, — подумал наш герой, ощущая, как к горлу подступает. — Вдвоем-то надежнее».
Вдруг за окном хрустнуло, и чья-то мерзкая физиономия прилипла к стеклу и вперила на мгновение два глаза в комнату, но тотчас скрылась.
Загрохотало сильнее. Авросимову почудился женский крик. «Дуняша!» — мелькнула мысль.
Он выхватил пистолет, еще не совсем соображая, куда бежать, но полный ощущения разверзшегося ада. Грохот внезапно прекратился. Послышались тяжелые шаги. Они приближались.
«Дверь! — успел подумать он. — Она не заперта!»
И тут дверь распахнулась, словно вихрь обрушился на нее, и множество людей в тулупах и в масках, вопя и размахивая фонарями, ворвались в комнату. Воистину это были чудовища, ибо трудно было определить, где кончались у них мохнатые головы, и где начинались могучие волосатые раскоряченные ноги, и сколько было на их мордах разинутых воющих ртов… Лишь клыки поблескивали, и клубок лап, хвостов, а может, змей кишел и клокотал.
— Вот он! — крикнул высокий разбойник в маске, указывая на нашего героя. — Хватайте его! Держите!
Но не успела воющая эта масса сделать и шага, как наш герой выстрелил. Разбойник грянулся об пол.
Крики ужаса потрясли комнату, и Авросимов с безумным лицом вскочил на подоконник и локтем саданул в окно. Зазвенело стекло.
— Господин Авросимов! — услышал он за спиной громкий крик ротмистра Слепцова. — Куда вы, сударь? Очнитесь!..
Наш герой обернулся. С высоты подоконника невероятная картина представилась его взору. Чудищ не было. Множество фонарей освещали комнату, и в ярком красноватом их свете маячили, прижимаясь к стенам, неподвижные испуганные лица. Лица были белы, рты полуоткрыты. Среди этой безмолвной толпы возвышался ротмистр Слепцов в вишневом халате, с длинным чубуком в чувствительных пальцах, словно Князь Тьмы среди притихшего шабаша. Разбойник в черной маске неподвижно лежал у его ног.
— Слушайте, слезайте оттуда, — сказал ротмистр странным голосом. — Что это с вами?
Он взмахнул рукой, и несколько человек, вцепившись в бездыханное тело разбойника, выволокли его прочь.
Наш герой слез с подоконника, крепко сжимая пистолет. Люди, окружавшие ротмистра, постепенно исчезли, и вскоре ни одного из них уже не было.
— Что сие значит? — спросил Авросимов, подходя к Слепцову.
— Сударь, — сказал ротмистр миролюбиво, хотя и не без страха, — вы очень, сударь, кричали. Очевидно, во сне. И мои люди поспешили к вам на помощь.
— Господин ротмистр, — сказал Авросимов, задыхаясь от гнева, — я не спал ни минуты… Стало быть, это ваши люди в масках врываются в комнаты?
— В каких масках? — удивился Слепцов.
— А тот, которого я пристрелил…
— Господь с вами, кого еще вы пристрелили? Да из чего?
— А вот, — протянул Авросимов ротмистру свой пистолет. — Это вы видели?
— Ну и что? — пожал плечами ротмистр. — Вы не могли из него стрелять, ибо у него свернут курок.
— Да как же не мог, когда я выстрелил! — крикнул наш герой.
— Успокойтесь, сударь, вы спали… Дуняша услыхала ваш крик и разбудила меня, и я поспешил к вам…
— А люди? А это скопище людей? — спросил Авросимов потерянно.
— Люди? Да и людей не было. Что с вами?..
Вдруг от стены отделился подпоручик, которого до сих пор никто не замечал.
— Господин ротмистр, — сказал он глухо. — Ваша шутка граничит с подлостью. Комедия, которую вы затеяли, позорна.
— Да что вы, господа, — засмеялся Слепцов, пятясь к дверям. — Господь с вами! Какая еще комедия?
— Вам бы, очевидно, удалось надсмеяться над господином Авросимовым, не случись у него пистолета, — отрезал Заикин и шагнул к ротмистру. — Вы поступили низко, и я очень сожалею, что обстоятельства мешают мне посчитаться с вами.
— Ну ладно, — сказал ротмистр из дверей. — Ну что такого? А хотите, господа, сядем за стол и забудем об этом? А? Выспимся в дороге. Давайте, господа? И Дуняшу попросим спеть. Вам же нравится Дуняша, господин Авросимов. Вот у вас будет еще возможность полюбоваться ею…
— Ступайте прочь, — сказал Авросимов мрачно. — И вы и ваши холопы…
Тут ротмистр поклонился церемонно и исчез. Глаза его улыбались.
Наш герой обратил взгляд на свой пистолет, который так и не выпускал из рук. Курок действительно был свернут в сторону. Он заглянул в ствол — сладкий аромат выстрела распространился из темной таинственной его глубины.
— Сударь, — сказал подпоручик, — я давно к вам приглядываюсь, ваше стремление к правде мне очень по сердцу. Я помню ваше любезное предложение и, надеюсь, что вы не откажете в просьбе человеку, попавшему в беду…
Возбуждение после случившегося еще не покинуло нашего героя, но тихий доверительный шепот подпоручика и ветер, рвущийся в разбитое окно, уже делали свое дело.
— Не соблаговолите ли отыскать в Петербурге мою сестру Настеньку и передать ей сию небольшую записку, в которой (можете не сомневаться) нет ничего, что могло бы вас скомпрометировать, — тут голос у подпоручика дрогнул. Он махнул рукой.
Волнение его передалось нашему герою, и образ Настеньки возник перед ним, заслонив минувшие несчастья.
Утром, усаживаясь в кибитку, Авросимов не досчитался унтера Кузьмина. Дуняшино лицо маячило в окне. Наконец унтер появился из дверей и, прихрамывая, сошел с крыльца. Он прошествовал мимо нашего героя, не глянув в его сторону.
— Ты, я слышал, занемог, Кузьмин? — спросил Слепцов.
— Есть малость, ваше благородие, — ответствовал унтер голосом давешнего разбойника.
14
Вы, наверное, заметили, как наш герой всякий раз, когда обстоятельства напоминали ему о печальной судьбе мятежного полковника, как он всякий раз будто вздрагивал, и синие его глаза наполнялись как бы дымкою? Не обольщайтесь относительно жалостливости в нем и движений доброго сердца. Тут, милостивый государь, все обстоит посложнее, чем вам могло бы показаться, ведь Павел Иванович Авросимову мил не стал, да и как мог стать, коли гнев к возмутителю спокойствия продолжал мучать нашего героя беспрестанно. Хотя, ежели говорить начистоту, этот самый гнев ощущался как-то по-новому, и все, представьте себе, из-за прусачков.
Кажется, ну что в этом золотистом маленьком разбойнике, шустром и наглом, от которого невозможно избавиться, а единственное, что следует делать, чтобы вконец не потерять своего достоинства, гоняясь за ним, так это не обращать на него внимания… Да, все это так, а вот подите же, стоило нашему герою с гневом подумать о полковнике, как он тотчас вспоминал этих самых прусачков, бесчисленные стада которых пасутся в казематах, и, странное дело, гнев укрощался, ровно пламя, добравшееся в своем азарте до мокрых досок. И как только он укрощался и затихал и тлел, тут вспоминалась растерянная улыбка Павла Ивановича, и как он говорит: «А я думал, вы меня ненавидите…», и вот так это все одно к одному, и от гнева почти ничего не оставалось, а вместо него загоралось что-то такое, отчего у нашего героя начинались всякие страдания, будто это его самого содержат в каземате и ведут допрашивать. И он тогда разглядывал пристально своих судей: вот граф Татищев, военный министр, словно не выспавшаяся птица с малиновым от водки клювом; вот генерал Чернышев, у которого под мохнатыми бровями — два презрительных отравленных зрачка, и улыбка у него, от которой не жди пощады, и крик, ровно он не просто генерал- адъютант, а сам великий князь Михаил Павлович; вот Михаил Павлович с благообразным юношеским лицом, да ему все некогда, он брезглив, тороплив и насмешлив. А над чем насмехаться, господа, ежели сие — ужасная катастрофа? Однако, ежели не катастрофа, чего же мы, господа, время теряем, распутывая узел, которого не существует?