Страница 6 из 7
славит благоденствие седмицы,
в центре суетящейся столицы
возвещает жизни новизну.
Купола вбирают солнца свет —
возвращает золото сторицей
чистотой и свежестью страницы
будущих минут, часов и лет.
Смертию Христос, поправши смерть,
утвердил небес обетованность,
и простил грехов нам окаянность,
и возвысил всю земную твердь.
Мой путь не повторить
Натягиваю сердца тетиву…
Натягиваю сердца тетиву
и растворяюсь в вечной круговерти.
Смотрю в глаза неодолимой смерти.
Но существую – стало быть, живу.
А если я живу, то я люблю —
колокола и воробьёв на ветках,
читать стихи и кофе пить с соседкой —
и в этом смысл таинственный ловлю.
А смысл один – мой путь не повторить
ни солнцу, ни ветрам, ни менестрелю,
ни соловью, ни даже свиристели,
и их за то не следует корить.
Всех создал Бог в единственном лице
и хочет видеть нас в оригинале.
И это всё отражено в астрале,
во времени, да и в самом Творце.
«Скандалили вороны поутру…»
Скандалили вороны поутру.
Шагали чинно – вдруг такая пруха!
Но было им совсем не по нутру
делить сухую серую краюху.
Тянули клювом, каждая к себе,
и каркали – ну разве что не матом,
предпочитая утра свет – еде
в таком вот споре, чуть жуликоватом.
Одна в настрое очень боевом
ударить в темя клювом норовила.
Другая, уклонясь, в порыве злом
над коркою расправу учинила.
Они валяли и клевали хлеб,
что равнозначен телу Иисуса.
Была Голгофа, но ведь был и хлев,
поправший жало адского иску́са.
Мы каждый раз, открыв свои грехи,
врачуемся священною просфорой.
Так почему же к хлебу мы глухи?
Его судьбу решаем очень скоро.
В ведро, на мусор, в урну, просто в пыль
выбрасываем часть святого тела.
Ужель забыли, что распятье – быль?
Ужели боль Христова отболела?
Паруса
Паруса по горизонту гуськом —
жёлтый, красный и белее луны.
Безуспешно ищут в море свой дом
и не познанной ещё новизны.
Их полощут бесконечно ветра,
наполняя безграничной тоской.
Им давно уже причалить пора
за какой-нибудь пологой горой.
Но безгрешной разноцветной гурьбой
всё плывут они в безбрежную даль,
позади давно оставив и боль,
и румяного рассвета эмаль.
И, быть может, в предзакатной тиши
обретут они желанный покой
и в глубинах безоружной души
обернутся безутешной строкой.
Дорога
Догоняет облако мой вагон.
Заглянув в окошко, мне шлёт привет.
И души натруженный саксофон
выдувает кварту ему в ответ.
Провода, как нервы, звенят струной,
от столба к столбу указуя путь.
Может, это кажется мне одной,
что не кровь по жилам – густая ртуть,
что в оттенках зелень – не хлорофилл,
а в палитре нежная акварель.
Из реки прохлады закат испил,
задрожал, как пойманная форель.
А колёса держат завидный такт,
монотонно на ухо – ре бемоль.
Здесь дымился раньше казацкий тракт,
а теперь ночная клубится смоль.
И когда развеет её рассвет
и лучи успеют траву лизнуть,
я порву ненужный теперь билет,
завершу свой долгий желанный путь.
Но пройдёт немного совсем недель,
соберу я вещи – и снова в даль
догонять июнь, а потом апрель
и глушить дорогой свою печаль.
«Сезон коротких проливных дождей…»
Как нежный шут о злом своём уродстве,
Я повествую о своём сиротстве.
Сезон коротких проливных дождей…
Так время пишет летние анналы.
Постираны полотна площадей,
и вымыты парадные порталы.
Дождливый серый городской этюд.
В душе непреходящее анданте.
Открою несравненный крымский брют
и отложу и Пушкина, и Данте.
Вновь натянулась грусти бечева.
А попросту – душевное сиротство,
и все благообразные слова
рифмуются с насмешкой и юродством.
И фабула куда уж как проста,
и у сирени выцветшие букли…
Я праздника хочу – как торжества,
как Музыки с большой, заглавной буквы.
Страничка осеннего дневника
Погода, признаюсь, не дарит радость.
Термометры, деления на градус
нам не сулят ни холода, ни гроз.
На деле – дни холодные, туманы,
и в результате этого обмана
сижу под крышей и кляну прогноз.
Мы до дождей уехать не успели.
Такие же промозглые недели
в Париже, Риме, Питере, Баку.
В Европе вновь нелётная погода.
Прощай на время, море и свобода!
И снова выливаю грусть в строку
о том, как развезло везде дороги,
как «небеса таинственны и строги»
и как деревья вымокли насквозь.
Что капли барабанят оголтело
и что земли измученное тело
с мечтой о солнце бесконечно врозь.
О том, что мне во сне приснились горы,
а мы вели бессмысленные споры:
что выбрали неправильно сезон,
что глупо в октябре тащиться в Канны,
что есть другие города и страны,
и Франция – ну вовсе не резон.
Но, может быть, изменится фортуна,
и вновь удачи ветреная шхуна
к нам повернётся в профиль или фас.
Тяжёлый «Боинг» перелётной птицей
печальных дней перевернёт страницу,
и мы ещё успеем на Кавказ.
«Уже тропинки дачные пусты…»
Уже тропинки дачные пусты,
темно на сердце дремлющего сада,
и лишь малины колкие кусты
и спеющие гроздья винограда.
И в гулкой нескончаемой тиши —
косых дождей пассаж невозмутимый.
И Ваш обман – такой неотвратимый,
как боль моей поруганной души.
«Пусть будет светом этот год богат…»
Пусть будет светом этот год богат.
Пусть каждый день нам будет интересен.
Достаточно и боли, и утрат —
пусть будет больше и стихов, и песен.
«Без пальто и даже без бот…»
Без пальто и даже без бот
канул в Лету прошедший год.
Сирый вечер. Печаль тиха.
Пью в сочельник вино стиха.
Снег пушистый колядам рад.
Месяц, в тысячи две карат,
ярким светом волнует кровь.
Воле рока не прекословь.
На тропе оставляю след,