Страница 21 из 34
По-видимому, здесь мы имеем дело с таким рисунком, который играл еще одну роль – так называемой притинки, теневой растушевки – и который в некоторых ликах, в теневых частях формы (слева по овалу лица юного святого – св. Льва, папы Римского из композиции жертвенника), переходил в самостоятельную стадию моделировки, появлявшуюся на четвертом этапе работы художника. Этот элемент моделировки, как правило, шел вслед за наброском черт лица. В зависимости от того, за какой стадией рисунка он следовал: за первой (т. е. предварительным, или внутренним, лежащим на грунте) или промежуточной (рисунком, наносящимся поверх основного покрывочного слоя), определялась его стратиграфия. В данном случае, возможно, он был неотделим от промежуточного, повторного, рисунка и наносился поверх основного фонового слоя желтой охры.
После рассмотрения стадий построения повторного рисунка черт лица и связанных с ним теней можно перейти к следующим моделирующим слоям, в частности к слою разбеленного охрения, который, так же как и повторный рисунок, наносится поверх ярко-золотистой охряной основы на пятом этапе построения лика строго локально, следуя законам развития объемной формы. Исследователи отмечают, что «охрение» выражено слабо и выполнено «той же, но разбеленной охрой… на освещенных частях лба, носа, на скулах». Таким образом, обе стадии слитны, одна как бы незаметно переходит в другую. Стратиграфически тени и охрение находились на одном уровне, а в своей последовательности они, вероятно, шли друг за другом. Однако возможно, что коричневатые тени появлялись и после охрения вместе с подрумянкой. Далее, исследователи отметили появление темно-коричневого рисунка, который представляет собой еще одну, третью и окончательную, стадию прорисовки формы. Этапы его появления могли быть различными: либо он шел поверх линий промежуточного рисунка с притенениями, либо уже после охрения. Но, как правило, он наносится еще позже, после подрумянки. Последняя являлась, по нашему расчету, шестой стадией моделировки лика. Она могла быть написана после охрения и притенения на их границе, сглаживая их резкий переход. Как мы предполагаем, подрумянка должна быть связана с теплой гаммой притенений, поскольку в таком приеме, без темных санкирей, художник больше усилий прилагал к «искусственному» созданию теневых участков формы. Как правило, эти слои (тени и подрумянка) взаимопроникают друг в друга, но, в зависимости от возрастной иконографии, художник меняет баланс их соотношения в колорите личного: усиливая подрумянку в молодых ликах, а тени – в старческих. К сожалению, фрагментарность малой детали («мочка уха») не позволяет нам понять, как лежал слой подрумянки из красно-оранжевой охры. Находился ли он на краю объемной формы, там, где охрение постепенно сходит на нет, переходя в коричневатую тень, или целиком покрывал верхний слой личных охр, отступая только в местах белильных светов? Если наше предположение верно и подрумянка была связана с теплой гаммой притенений, тогда графика темно-коричневого контура появлялась после нее на седьмом этапе моделировки.
Две графические стадии внешнего рисунка, отмеченные в описании наших коллег, отличающиеся цветом коричневых охр – красно-коричневым и темно-коричневым, слитны, как бы незаметно переходят одна в другую. Иногда кажется, что линии рисунка, нанесенные кистью, могли не растушевываться, оставаясь в то же время мягкими и пластичными, что наблюдается в большинстве ликов большого свода. Видимое отсутствие теневой моделировки, возможно, результат потертостей красочного слоя. И если дополнительная проработка теней коричневым колером когда-то существовала во всей живописи, то ее утрата, скорее всего, говорит о том, что эта стадия моделировки наносилась по уже просохшему штукатурному намету много позже, вероятно перед окончательными контурами, перед стадией описей. В то же время возникает вопрос: не является ли ее присутствие в изображениях жертвенника и малого свода, нередко приписываемых одному мастеру – Даниилу, показателем особого авторского нюанса в использовании одного приема? Но подобное замечание становится несущественным, если мы вспомним, что в неконтрастном санкирном приеме нет иного способа выделить теневую часть формы, ведь прокладка-санкирь в нем не отличается по цвету и тону от верхних слоев, поэтому, вероятно, теневая растушевка в той или иной степени присутствовала во всех ликах.
Иоанн Богослов. Южный склон большого свода
Завершающий рисунок, как правило, был графически отточенным по исполнению. В стенописи 1408 г. он отличается редким изяществом и стабильностью темпа работы художника над ним. Мы не видим ни исправлений, ни прерывистости линии, но должны отметить плавность и постепенность в переходе от тонких – волосяных – участков к гармонично нарастающим утолщениям. Важно подчеркнуть, что работа художника над завершающим контуром должна была быть как-то увязана с последней, восьмой, стадией нанесения белильных светов, ибо, в конечном счете, обе эти системы держат каркас формы. Мы предполагаем, что белила и завершающие линии рисунка находились в одном слое и, безусловно, наносились как после охрения, так и теневой растушевки, но очередность их нанесения между собой не вполне ясна при таком состоянии сохранности.
Известно остроумное замечание профессора О. Демуса, сравнившего приемы византийских мастеров с методами живописи романских стенописцев Западной Европы. Он утверждал, что романские мастера завершали живописный образ графикой рисунка, в то время как византийцы – белильными светами[159]. Одна ко опыт наблюдения памятников византийской и древнерусской живописи подсказывает, что эти принципы могли перемежаться. Поэтому в случае с росписями 1408 г. мы не можем точно сказать, когда наносился окончательный темно-коричневый рисунок – до белил или после них. В описании наших коллег последовательность нанесения белил увязана только со стадией нанесения разбеленного охрения, после которого они как будто бы появлялись на поверхности.
Заметим, что легкие белильные света в ликах запоминаются таким же графическим совершенством, как и рисунок черт. Кроме того, они характеризуются очень большой степенью однородности, а сама система связных штрихов в виде параллельных, недлинных и деликатных мазков – большим единством. Они дополнялись еще одной стадией графической проработки формы: золотисто-желтыми тонкими прядями кудрей голов ангелов, к сожалению практически утраченными к настоящему времени, которые, вероятно, наносились тоном желтой охристой плавки одновременно с белильными светами. Их утонченная графика, так же как и белила, имитировала лучи золотого света, его легкое невещественное сияние.
Анализ различных источников по организации работ средневековой артели стенописцев[160] дает исследователям право считать, что нанесение деталей графической моделировки, требующее твердой и уверенной руки (очерк композиции – предварительный рисунок, завершающий контур, и графика белильных светов), входило в компетенцию главного мастера или обязательно подвергалось его правке при окончательной доводке живописного целого. Поэтому, как правило, стиль этих линий является особенно выразительным. Особенно показательными в этом смысле были белильные мазки светов. С их помощью художник не только уточнял важнейшие детали и расставлял необходимые акценты, но мог передать в игре их фактуры свой индивидуальный стиль, манеру рисования, пластическое и живописное понимание формы.
Во владимирской росписи и рисунок, и белильные света характеризуются очевидной однородностью на протяжении всего ансамбля, нейтральностью и сглаженностью фактуры, совершенством искусства рисования. Чьей рукой были нанесены эти легкие и точные мазки, отличающиеся редкой гармонической красотой, кому они принадлежали? Старшему мастеру артели Даниилу, чей графический дар не раз отмечался нашими коллегами-реставраторами[161], или Андрею Рублеву, поскольку по своей стилистике они приближаются к графике белильных светов Троицы? У нас нет ответа на этот вопрос. Однако мы не исключаем, что в этой росписи мы встречаемся со случаем чередования рук мастеров, с непосредственным участием обоих во всех стадиях моделировки, независимо от старшинства, и не только ради скорейшего завершения работы, но и по существу их метода, продиктованного большой доверительностью отношений.
159
Demus O. Romanesque mural painting. London, 1968. P. 38–40.
160
Лазарев В. Н. О методе сотрудничества византийских и русских мастеров // Лазарев В. Н. Русская средневековая живопись. М., 1970. С. 140–149; Филатов В.В. К истории техники стенной живописи в России // ДРИ: Художественная культура Пскова. М., 1968. С. 51–84.
161
«Великий мастер линии» называл его С. С. Чураков. См.: Советская археология. М., 1966. № 1. С. 98.