Страница 16 из 50
Комментарии к третьей истории. Мать мальчика (инвалид) ещё не обращалась к психиатрам, однако его положение практически ничем не отличается от такового у воспитанников детского дома. И если сильно не повезёт, то повзрослевшему сироте придётся пройти и этот путь.
Взгляд на минздрав из залов конгресса
Вот такая интересная отрасль психологии (перинатальная) возникла на рубеже перестройки, благодаря которой и проникла в бывший СССР через проржавевший «железный занавес». Она показала каждому думающему члену общества, какие радужные перспективы ожидают человечество; что не пресловутые экономика и машины сделают мир богаче и счастливее, что гармония в стране достижима без насилия над классами и без коммунистических вывертов.
Моментом истины для России стал XVII Всемирный конгресс в Москве в мае 2007 года Международного Общества пренатальной и перинатальной психологии и медицины «Внутриутробный ребенок и общество. Роль пренатальной психологии в акушерстве, неонатологии, психотерапии, психологии и социологии», на котором мне посчастливилось быть участником и членом оргкомитета. Поражало как большое число приглашённых ведущих иностранных специалистов, так и ничтожное количество участников и слушателей с российской стороны (200–300 человек). Но если первое было заслугой оргкомитета, то второе — на совести московских властей. В прессу не просочилась информация о конгрессе. В течение года до открытия министерство здравоохранения регулярно получало приглашения на конгресс. Но из Москвы на конгрессе не было ни одного профессора от акушерства: какой-то закулисный режиссёр «комедии» сказал «Нет!». Для «оправдания» придумали какое-то ведомственное совещание, на конгресс же прислали молодую симпатичную чиновницу, вчерашнюю выпускницу ВУЗа, которая заслонила своей «мужественной» грудью расслабленный Минздрав. Конечно, акушеры-гинекологи там были. К примеру, профессор Абрамченко из Питера. Он с упоением рассказал о быстрых и эффективных методах производства абортов, которыми успешно овладел. Участники конгресса почти единодушно захлопали его, а кто-то из зала назвал его выступление кощунственным. Не для всех этот конгресс прошёл благополучно. Через несколько дней после конгресса скоропостижно скончался один из членов оргкомитета.
Детский дом: спасите наши души
А сейчас хотелось бы предложить вниманию выносливого и терпеливого читателя выдержки из книги выдающегося педагога Ларисы Мироновой («Детский дом: Записки воспитателя». — М.: Современник. 1989. — 496с), которую хотелось бы сравнить по значимости с повествованиями Достоевского. Правдивость, мужество (да простит читатель подобную характеристику замечательной женщине) и талант писательницы позволяют поставить её работу в один ряд с «Записками из Мёртвого дома». Именно мёртвым (точнее, поражённым шизофренией) нашла она в начале своей «карьеры», будучи рядовым сотрудником, московский детский дом семидесятых годов прошлого века, смогла его оживить, заложила основы добродетели в воспитанниках. Читатель увидит, какие реакции, поведение и болезни возникают у брошенных на поруки государству (изолированных на годы или навсегда от родителей) детей, поймёт, как легко стать (или считаться) шизофреником и как трудно стать здоровым, если… Давайте по порядку, по мере живого повествования от лица автора и участницы событий. А в скобках курсивом будут обозначены мои комментарии к сказанному выдающейся подвижницей.
Ларису детишки встретили, как и всех прочих воспитателей до неё. «С. 18. В небрежно застёгнутой на одну пуговицу кофте и сбившейся юбчонке, задрав на спинку кровати ноги, обутые в испачканные глиной кеды, девочка лет четырнадцати-пятнадцати возлежала с царственным видом поверх белоснежного покрывала, видно только что застеленного…Глина, обсыхая и слоями отваливаясь от подошв, щедро сыпалась на постель… (Увы! Это было их любимое времяпрепровождение: воз-ле-жать. Предпочтительно — в верхней одежде и уличной обуви. Можно и в сапогах. И совершенно неважно — на чьей постели. На чужой даже уютнее.)
С. 23. Нестройный гул голосов, грохот придвигаемых стульев, позвякивание ложек о тарелки — весь этот характерный шум перекрыл надсадный вопль:
— Па-а-ашла во-о-он! Жрать хочу!
Оттеснив от двери медсестру, безуспешно пытавшуюся проверять руки, ворвалась команда мальчишек. Впереди — всклокоченный, донельзя закопчённый обладатель лужёной глотки.
С. 26. И ещё долго — недели две или три — они мигом разбегались в разные стороны при моём приближении. Звать без толку: не слышат. Слышали они — это я уже в первый день стала замечать — только то, что им хотелось слышать (Что это? Отрицательные галлюцинации? Вероятно, шизофрения исподволь прописалась там давно).
С. 28. Пока застилала свободные постели, он возлежал молча. Но стоило мне взяться за веник, чтобы вымести окурки, арбузные корки и прочий столетней давности мусор, бывший выразил активное недовольство:
— Пылить могли бы и поменьше. Апчхи!
Столь галантные манеры надо чтить. (Местный стиль — «пошла вон!»)».
(Вот первые страшноватые зарисовки воспитательницы: почти как в тюрьме или психиатрической больнице — разве что «чистоту» в последних достигают побоями или их угрозой).
«С. 30. Поразительное спокойствие хранили органы правосудия, когда дело касалось маленьких граждан, рождённых от матерей-злодеек. Никто не бил в тревожный колокол, никто не возмущался разнузданным попиранием прав маленького человечка, которому уже от рождения была уготована участь пойти по стопам родителей.
С. 38. После рассказов «трудовика» о жизни детского дома у меня сложилось довольно нелестное мнение о [директоре детдома] Людмиле Семёновне. Да я уже и сама стала замечать, что она была полновластной правительницей этого заведения и единолично решала все вопросы. Однако власть эту она ухитрилась делить с бывшими — отдавая им на откуп некоторые сферы детдомовского бытия. Это был удивительный в своём цинизме «воспитательный» тандем: диктатура официального начальства сверху и деспотия снизу со стороны бывших, бессовестно обворовывавших и терроризировавших тех, кто помладше. Конечно, между директрисой и бывшими отношения были «ножевые». Но как я понимала — больше для виду: «Милые бранятся — только тешатся»…Директрисе нужны были уголовно настроенные бывшие, а им было на руку её бросовое отношение к детдомовскому хозяйству. Для бывших это служило оправданием — в большей степени моральным — их собственного поведения. А для директрисы бывшие являлись теми самыми козлами отпущения, на которых при случае можно было списать любую пропажу: воровство здесь процветало… Воспитанники детского дома, поначалу огульно ненавидя и «верхи» и «низы» эшелонов деспотической власти, оставались практически беззащитными между «молотом» и «наковальней». В этой ситуации самые «сообразительные» быстро смекали, какому богу надобно служить, — и охотно шли в шестёрки к бывшим, а то и к Людмиле Семёновне. Уже к десяти-двенадцати годам они усваивали нормы детдомовской этики — здесь царит закон джунглей, если не ты сверху, то — тебя подомнут… (Вот так просто делаются автором открытия: власть, которая путает правых и виноватых, которая сама порождает дурные «игры» и защищает интересы «грабителей» — и есть избранница шизофрении).
«С. 41. — Бывает, — ответила она грустно. — Ведь дети не всегда понимают, кто виноват в том, что им плохо. Чаще всего винят воспитателя. Да и директор старается при случае намекнуть на это — при детях. Разумеется! Не все выдерживают такую нагрузку. Лучшие уходят, садисты приживаются… И вот их почему-то Людмила Семёновна всегда выгораживает — и перед комиссиями, и перед детьми».(Начальство опять путает — где «свои», где «чужие»? Или это обыватели, такие как Лариса Миронова, ошибаются на счёт функции власти? Пока она заворожена детьми и собственными педагогическими ухищрениями).