Фантом

Закончив готовку, Антон Варфоломеевич, расставил все на столе и включил репродуктор. Оттуда полились бравурные марши. Пока он поглощал съестное и пил кофе, смакуя каждый глоток, марши не смолкали. "Надо надеть сегодня лучший, свежий костюм и ту сорочку, что Валюша привезла из Англии, - планировал Антон Варфоломеевич. - А к вечеру откупорить бутылочку коньяка-с! Праздник так праздник!" Все в нем ликовало.

Марши сменились оглушающе звонкой песней:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!

Антон Варфоломеевич подпевал:

Па-ра-па-пам! Па-ра-па-па-пам-пам!

И пританцовывал. В голове роились тысячи планов, как на сегодняшний день, так и на необозримое будущее. Брился Антон Варфоломеевич с особым упоением и тщательностью. Он будто заново народился на свет - юный и наполненный желаниями, нетерпеливый и упругий, как мячик. Он был готов ко всему, к любым передрягам и трудностям, невзгодам и бедам, но больше всего он был готов к взлету на новые, неведомые вершины, и ничто в этом сладостном полете не могло бы придержать его, остановить или хотя бы расстроить. Все чудесно и распрекрасно! Эх, жизнь-житуха, надо бы лучше, да некуда!

В это время сквозь звуки бесконечной песни прозвучал искаженный хрипами и расстоянием голосок:

- Вам же звонят! Чего не открываете!

Антон Варфоломеевич отложил бритву и, не отдавая себе отчета, воскликнул бодро:

- Бегу, бегу!

И направился в прихожую как и был - в пижаме, с полотенцем на шее, бодрый, веселый, напевающий.

- Кто там? - спросил он громко. А рука уже крутила замки.

- Почта, - откликнулся тоненький старушечий голосок.

- Момент!

Антон Варфоломеевич распахнул дверь, заранее широко и белозубо улыбаясь.

На пороге стоял окопник в длиннополой грязно-серой шинели с винтовкой за спиной и самокруткой в узловатой руке. Лицо у него быле морщинисто и добродушно, рыжая недельная щетина делала его округлым, даже благообразным.

- Непорядок, гражданин! - произнес окопник с укоризной. Разве так делают?

У Баулина челюсть отвисла. Но в замешательстве он пребывал недолго. Резко развернувшись, Антон Варфоломеевич бросился было к дверям в спальню. Он уже коснулся почти ручки...

Но двери раскрылись сами. Из спальни вышел пожарник в робе и сверкающей, ослепительно надраенной каске. Он сразу же ухватил Антона Варфоломеевича за ворот пижамы и покачал головой:

- Сбежать, стало быть, хотел? И-эх, интеллигенция еще!

Баулин рванулся, оставил воротник в цепкой руке. Надо было спасаться! Он с разбегу ворвался в гостиную, сбив с ног каких-то двух типов, и вспрыгнул на подоконник. Следующее движение принесло боль - окно было зарешечено, и он сильно ударился о чугунные прутья. Послышался звон битого стекла, посыпались осколки.

Вцепившись руками в прутья, вжавшись всем телом в решетку, Антон Варфоломеевич стоял на подоконнике и вглядывался в то, что было за окном. Никакого солнца! Никакого лета, щебета, разноголосицы детсадовцев! Сумрачная, свинцовая пелена застила все в трех-четырех метрах. Накрапывал мелкий дождь. И пахло помойкой. Где-то внизу орала кошка, словно с нее обдирали кожу. Да каркали в отдалении вороны, не поделившие наверняка какой-нибудь тухлятины. Решетка не поддавалась.

Но Антон Варфоломеевич боялся оглянуться назад. И все рвал и рвал на себя прутья. Из-за пелены вдруг выплыла фигура Ивана Иваныча в робе и, как тогда, в зале, погрозила пальцем. "Иуда! - послышалось Баулину. - Хе-хе-хе!" Иван Иваныч пропал. И его место занял масленоглазый усач. Он был без кляпа, но по-прежнему связанный и возбужденный.

- Что дэлать, уважаэмый, - проговорил он сокрушенно, надо. Надо!

Вид у усача был совершенно безумный. Но голос его звучал твердо:

- Наука трэбуэт жэртв!

Антон Варфоломеевич обернулся.

Румянолицый, одетый в теплое твидовое пальто, с зимней кроличьей шапкой-ушанкой на голове, кивал. Человек в черной куртке и пенсне разводил руками. На выходе маячила краснорубашечная фигура. Но подойти ближе явно не решалась.

- Порядочные люди так себя не ведут, уважаемый Антон Варфоломеевич, - проговорил румянолицый и зябко поежился. Публика собралась, народ, можно сказать, все люди-то уважаемые... А вы? Даже приговора не выслушали! Да кто ж так поступает?!

- Утопить его в нужнике, и дело с концом! - донеслось из коридора.

- Не-ет, придушить контру надо!

Антон Варфоломеевич покорно спрыгнул вниз. Подошедший пожарник при помощи окопника натянул на него какое-то длинное, неудобное одеяние и крепко связал за спиною рукава. "Смирительная рубаха! - сообразил Баулин. - Уж лучше бы кандалы, как у Иван Иваныча!"

Посреди комнаты зияла огромная дыра - та самая, прорубленная окопником. Все вокруг было завалено щепками, какой-то трухой, обрывками обоев. Хлюпала вода под ногами. Со стороны коридора и ванной доносился металлический скрежет. Видно, матрос пилил-таки свои трубы!

Румянолицый достал из кармана пальто круглые часы с крышкой. Крышка откинулась, и часы, на удивление громко, будто куранты, пробили раз пять или шесть.

- Пора! - произнес румянолицый.

- Пора! - согласились с ним все остальные.

И подбежавший пожарник толкнул Антона Варфоломеевича в спину. Так, что тот полетел вниз головой в сырую и мрачную дыру. Следом попрыгали гости, если их так можно было назвать.

Дыра опять заросла паркетом. Мусор исчез. И к приходу Валентины Сергеевны в квартире образовался, как, впрочем, и было до происшествия с Баулиным, полный порядок. Решетки поспадали и растворились. Помоечный запах и карканье ворон улетучились. Кошек внизу, под окном никто не насиловал. И солнце светило ярче яркого на радость совсем разошедшейся детворе. Репродуктор радостно орал восторженную песню, повторяя ее вновь, так, чтобы никто и никогда не заимел сомнения в том, что "мы рождены, чтоб сказку сделать былью", а вовсе не для чего-то иного, непонятного.

А Антона Варфоломеевича с тех пор никто не видал. Ни на работе, ни дома, ни в Москве, ни на его даче - вообще нигде. Валентина Сергеевна немного погоревала да и зажила своей жизнью. Маленький внучок и вовсе не запомнил своего влиятельного, почти всемогущего дедушку. А дети, казалось, даже не заметили исчезновения родителя.