Последний поезд в Москву

По свидетельству Лауры Катарины Экхольм, согласно протоколам полиции, это была самая распространенная причина еврейских браков в Финляндии[44]. Как пишет Рони Смолар, незамужние еврейки стекались из прибалтийской провинции в Финляндию, желая найти там мужа-еврея и таким образом получить право остаться[45].

Я помню, как бобе называла своего мужа солдафоном, как обучала его шведскому языку – судя по всему, жить с ним было нелегко. С самого начала они были очень разными людьми. Первым шоком для невесты стали вставные зубы жениха…

Моя бабушка Сара Лефкович, согласно метрическим книгам, была родом из Турку, но выросла в Николайстадте-Вааса, где ее мать держала питейное заведение для солдат-евреев. Там маленькая Сара впитала шведский язык и шведскую культуру. Мой кузен, музыкант Гилель, с восхищением вспоминает, какое невероятное количество шведских детских песенок и потешек она знала. Мой дед Мейер был родом из русской еврейской глубинки. Ортодоксальный глубоко верующий еврей, сионист, в Хельсинки он стал процветающим бизнесменом. Мои кузены рассказывают, что в синагоге у него было собственное место, где и по сей день видны следы его ног. Жил он на углу Лённротинкату и Альбертинкату, так что до синагоги на Мальминкату мог дойти пешком, и в шабат ему не приходилось пользоваться транспортом.

Снайпер Мейер Токациер служил в седьмой роте Первого финляндского стрелкового полка в казармах Ууденмаа в Хельсинки и был отправлен в резерв в августе 1903-го[46]. Вышла ли Сара за него замуж, чтобы упрочить свое право на проживание в Финляндии, – вопрос, ответить на который уже невозможно.

Мамина социализация в финском обществе неизбежно началась сразу после необратимой ссоры с семьей. Моя младшая дочь Катарина нашла в списках сделавших пожертвование на основание Финского культурного фонда за 1938 год подпись “госпожи Фанни Нюберг”, внесшей 10 марок[47]. Ни родителей, ни братьев и сестер матери в этом списке нет, зато упоминается кузен моей жены “школьник Тимо Хольма”, будущий пастор, который тоже участвовал в сборе и пожертвовал столько же.

На родительской книжной полке стоят “Рассказы прапорщика Столя” Рунеберга в позолоченном кожаном переплете, на первой странице которого отцовской рукой вписаны владельцы: Бруно и Фейго Нюберг, 01.11.1939. Это и моя книга, которую я перечитываю спустя годы.

После Зимней войны мама перешла в лютеранскую веру[48]. Как рассказала отцу Маша в Риге в 1957 году, это было мамино решение. Ее крестили 28 мая 1940 года. Дело в апелляционном суде Турку на тот момент все еще находилось на рассмотрении, суд вынес решение только в июле 1940-го.

Когда разгорелась вторая Советско-финская война, и отец снова отправился на фронт, мама по объявлению в газете записалась в больницу Красного Креста водителем скорой. У нее были водительские права, и она умела водить отцовский “Паккард”. Хрупких женщин в 1940 году еще не брали в водители, и мама выучилась в Красном Кресте на “сестричку”. Она всю войну прослужила в Хельсинки в этой должности и получила медаль Свободы второго класса с красным крестом (для награждения медицинского персонала). Служила она в госпитале Экспериментального лицея на Аркадианкату, который специализировался на ранениях головы. Позже она продолжила карьеру ассистентом врача в больнице Красного Креста в Тёёлё.

Самая еврейская держава в мире

После третьего раздела Польши в 1795 году Россия стала преобладающим по количеству евреев государством мира. До этого, если не принимать во внимание определенные исторически сложившиеся поселения, в России жили лишь единичные евреи. В глобальном труде о евреях в России “Двести лет вместе (1795–1995)” Александр Солженицын цитирует письмо Ивана Грозного королю польскому, датированное 1550 годом: “И ты бы, брат наш, вперед о жидех к нам не писал”[49].

Еврейское население, которое при Екатерине Великой насчитывало миллион, к концу Первой мировой войны выросло до 5 миллионов, что составляло 4 % населения Российской империи и более половины еврейского населения мира. Второй по количеству евреев была на тот момент Австро-Венгрия (около 2 миллионов). Та часть Российской империи, к которой относились нынешняя Восточная Польша, Литва, Белоруссия, западная часть Украины и Бессарабия, была известна как черта оседлости, откуда евреи по экономическим причинам стремились вырваться во “внутренние губернии” России и особенно в города.

Исключением являлись отвоеванная у Швеции в 1721 году Ливония, Рига, а также присоединенная при разделе Польши в 1795 году Курляндия, в которых зарегистрированным евреям дозволялось селиться. Ограничения были не расовыми, а религиозными, и не затрагивали исторических мест проживания: горских и грузинских евреев, изначально вышедших из Вавилона и обосновавшихся в Бухаре среднеазиатских, “туземных” (бухарских) евреев, а также караимов[50].

Черта оседлости и ограничение свободы передвижения сохранялись вплоть до Февральской революции 1917 года. Премьер-министр, реформатор Петр Столыпин в 1906 году предлагал царю отменить черту оседлости, на что Николай II ответил: “Внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя”[51].

Строгие ограничения с течением времени размылись. Во время Первой мировой войны, когда линия фронта достигла поселений, евреев обвинили в шпионаже, после чего началось массовое бегство в том числе из Курляндии во внутренние губернии. По мнению Солженицына, война уничтожила еврейские поселения как явление и практически открыла для евреев столицы, то есть Петроград и Москву[52]. Лишь в 1915 году от переселившихся за черту оседлости перестали требовать ежегодное разрешение на пребывание, то есть внутренний паспорт.

Линия фронта расколола надвое территорию от Ливонии до Галиции и Румынии. На этой территории проживало три четверти евреев всего мира.

О немецких солдатах у евреев сложилось положительное мнение, и они пытались вступать с ними в разговор, используя идиш. Немцы, по их мнению, были образованнее, чем русские или поляки [53]. У поляков евреи вызывали подозрения своей любовью к немцам, то есть слыли германофилами, а литваки – литовские и белорусские евреи, владевшие русским языком в качестве второго, – в свою очередь, русофилами[54].

Немецкий историк Герд Кенен описывает в фундаментальном труде “Der Russland-Komplex” (в русском переводе: “Между страхом и восхищением: “Российский комплекс” в сознании немцев, 1900–1945”) духовное и физическое тяготение немцев к Востоку. Он много размышляет о фанатичной любви немцев к Достоевскому и геополитических мечтаниях первых десятилетий XX века. “Перст судьбы” указывал немцам на Восток[55].

Первым заметным государственным деятелем, с которым встретился основатель сионистского движения[56] Теодор Герцль, был кайзер Вильгельм Второй. Инициатива исходила от немцев, и в 1898 году произошло две встречи – тайная в Константинополе и официальная в Иерусалиме.

Отзывы немецких современников о евреях из польских и украинских городков и деревень (“гигантского гетто”), захваченных в Первой мировой войне, – для сегодняшнего читателя все-таки неожиданны. Существовало, например, мнение, что евреи, говорящие на идиш, то есть еврейском языке германской группы, являются, при всем их “благочестивом убожестве” добровольными носителями немецкой культуры”[57]. Так дело обстояло и могло бы обстоять дальше, но когда спустя 20 лет немецкие войска снова вторглись на эту территорию, вместе с танковыми колоннами Вермахта пришли и отряды С С Einsatzgruppen (айнзацгруппы)[58].

44

Ekholm, с. 56.

45

Smolar, с. 79–80.

46

Информацию предоставил Харри Хален в мае 2014 г.

47

Финский культурный фонд, сбор пожертвования на основание, книга 6/42, с. 513–514/850.

48

Вообще же хельсинкское окружение, в котором рос я, не отличалось религиозностью и по большей части было крещено как дань традиции. Например, мой отец увлекался теософией, а мне из уроков религиоведения запомнилась главным образом история Церкви. Примечательно, что именно работая в СССР и позже в РФ, я заинтересовался значением лютеранской традиции в эволюции Финляндии. В этом плане контраст между Финляндией и Россией был разительным, а очевидная атеистическая советская пропаганда – примитивной и вульгарной. И понятно, что в таких условиях, например, участие в православной пасхальной службе было способом высказать протест против системы. С интересом я следил за собеседованием Финской евангелистско-лютеранской церкви с Российской православной. Политической подоплекой этих “экуменических диалогов” было понимание архиепископом Мартти Симойоки того, что Финской церкви следует не разрабатывать вместе с СССР “мирное взаимодействие Церквей”, а стремиться в качестве Церкви к диалогу с РПЦ. Об успехе начавшихся в 1970 г. диалогов свидетельствует то, что они продолжились и после распада СССР. Диалоги прекратились в 2014-м – в связи с разницей во взглядах на сексуальную этику. Архиепископ Симойоки был талантливым деятелем, мудрым и сведущим с точки зрения политики. И жизнь лишь подтверждает тезис о том, что граница между Римом и Византией, проходящая по восточной границе Швеции и позже Финляндии, по-прежнему является пропастью, разделяющей две культуры. Годы, проведенные в России, укрепили меня в лютеранском самоощущении. Оно далеко от современной финской ситуации, где от Церкви отделяются даже под влиянием внезапного порыва. В России я часто шутил, что самый известный из когда-либо живших финнов – Мартин Лютер. Некоторые русские понимали, что я имею в виду. Но боюсь, что и не все финны сегодня осознают значение лютеранской традиции для нашей культуры. (Касаюсь этого вопроса подробнее: René Nyberg. Suomi ja Venäjän ymmärtäminen, Kanava 1/2015.)

49

Солженицын, I, с. 23.

50

Солженицын, I, с. 292. Караимы – этническая группа тюркского происхождения, потомки их живут в Крыму и Литве. Они исповедуют иудаизм, но не признают Талмуда, то есть устной традиции в иудаизме.

51

Солженицын, I, с. 422.

52

Солженицын, I, с. 492.

53

Солженицын, I, с. 481, cp. II, с. 352.

54

Heiko Hauma