Страница 10 из 60
— Спасибо, Жо… — сценический псевдоним застрял у Николая в горле. — Кстати, а как Вас зовут? — Ему стало стыдно, что вот уже больше года они выступают в одной труппе, а он и не знает имени своего старшего коллеги.
— Не стоит имен, вьюнош. — с горечью, как показалось Николаю, молвил клоун. — Думаешь, тут у всех подлинные имена? Как бы не так! Многие стремятся спрятать за масками и кличками свои истинные личины и имена. У всех разные причины: кто-то стремится скрыть свою профессию, другим не хочется ворошить свое прошлое. У меня ничего такого нет, но за много лет мой псевдоним прилип ко мне как вторая кожа, я привык.
— Но все-таки.
— Георгием Варфоломеевичем меня кличут. Я из особ духовного звания, расстрига.
— Спасибо за науку, Георгий Варфоломеевич. — юноша так горячо пожал ему руку, что старик прослезился.
Номер удался, что было видно по реакции искушенной и избалованной московской публики. Хотя Джембаз поначалу опасался ставить номер в программу первого представления в Москве. Но решился, и не прогадал. Он сам потом утверждал, что такого бешеного успеха не видывал уже давно. Зерна сатиры этого номера упали на благодатную почву умонастроений москвичей, раздраженных военными неудачами, поэтому бурные аплодисменты и восторженный прием зрителей были обеспечены. Казачки, впервые попавшие в столицу из своей дальней станицы, были буквально оглушены овациями и на седьмом небе от теплоты зрительского приема. Они были в совершенном восторге от Москвы и москвичей. Особенно им льстило внимание и доступность московских барышень, желающих щедро одарить любовью горячих южных парней. Николай же, напротив, был насторожен, понимая, что их номер сродни острому политическому памфлету. Однако, дни проходили своей чередой, а их номером никто не интересовался. Он и раньше, особенно после своего побега из кутузки, был невысокого мнения о полиции. А сейчас она вообще вызывала презрение. Он не могло понять, как такое вообще возможно: в столице под самым носом у полиции ведется по сути дела антигосударственная пропаганда, а власти вообще никак не реагируют.
Стояла поздняя осень, но поток зрителей не иссякал, и на волне успеха Джембаз таки решил представить труппу Петроградской публике. Тем более, что организация выступлений в первой столице была давней мечтой старого грека. Не менее важным обстоятельством было желание встретиться со столичными большевиками и получить свежую литературу для распространения.
Николай откладывал до последнего, не хотелось бередить рану, но накануне отъезда все-таки нашел в себе силы посетить знакомую улочку и встретиться с Ахметом. В старом особняке Воиновых располагалась какое-то, тыловое учреждение, коих на ниве войны расплодилось великое множество. «Жулики!» — решил про себя Николай. Ахметку он нашел во флигельке соседнего особняка, переоборудованном под дворницкую. Старик лежал под ворохом одеял и отчаянно кашлял, у него был жар. В холодной дворницкой было холодно. Николка купил дров и разжег жаркий огонь. В соседней лавке ему удалось приобрести баночку варенья, и пока дед оттаивал при помощи горячего чая, сбегал в ближайшую аптечную лавку и накупил порошков. Ахмета он застал разгоряченным и раскрасневшимся, блаженно жмурящим свои глаза.
— Ты ведь тот паренек, что с Наташкой того-этого? — поинтересовался он, вспоминая.
Николай кивнул. А старик неожиданно расплакался:
— Вот ты меня сейчас спас, а я никого спасти не смог, ни Тихоныча, пусть земля ему будет пухом, ни Наталшу, невинное дитя, ни внучку свою, которую увезли эти аспиды.
Николка прервал душевные излияния деда:
— Ты знаешь, где Тихоныч похоронен?
— Как же, как же! Я хоть и трус паршивый, но не подлец последний. — он протянул свои руки в сторону парня, — Вот этими руками могилку ему копал. Собственноручно засыпал.
— Проводишь меня завтра к нему?
— Конечно!
На следующий день, Николай стоял на могиле с простым деревянным крестом, под которым покоился русскай солдат Кузьма Тихонович Солдатенков. Положил скромный венок и при помощи Ахмета приколотил на крест заранее припасенную табличку. Внезапно татарин наклонился к уху парня и доверительно зашептал:
— А я надысь снова встречал его.
— Кого? — переспросил юноша, подумав, что болезненное состояние, жар и гнетущая кладбищенская атмосфера, вызвали у истощенного организма деда горячечный бред и галлюцинации.
— Да немчуру проклятущую. Не длинного, а того, второго. Толстого борова, что хозяйку увез.
— Да, ладно! — не поверил Николай.
— Точно, он! — подтвердил старик. — Подъехал на экипаже и долго-долго смотрел на дом. Я его тогда хорошо рассмотрел. Хотел подойти, спросить о внучке, да не решился, а пока собирался, того уже и след простыл.
Полученную информацию следовало обдумать. Могло ли быть такое? Во-первых, нельзя исключить, что больному старику все это привиделось. То, что Штоц в начале войны уехал в фатерлянд, он видел своими глазами. Вряд ли теперь он мог ходить свободно по военной Москве. Если только… если только Штоц не шпион. А вот это вполне может быть, Россию он знает хорошо, связи остались. А если Братство Звезды и есть хорошо замаскированная под тайное общество шпионская сеть? Но среди тех членов, которых он знал по губернскому городу С., были люди с понятием чести, они никогда не бы не пошли на сотрудничество с врагами. Тогда Братство служит просто прикрытием разведывательной деятельности? Возможно. Но, что он делал возле дома Воиновых? Приятные воспоминания? Да какие уж тут приятные воспоминания! Вероятно, Штоц кого-то или чего-то ищет? А что если?.. Вдруг эпопея с Мечом еще не кончилась?
Предпринять Николай ничего не успел, да и что он мог сделать? Носиться по Москве в поисках приведений? К тому же пришла пора выезжать в Питер, как по старинке продолжали называть Петроград. Вскоре цирка Джембаза по Николаевской железной дороге выехал в первую столицу страны. Но беспокойство поселилось в душе парня.
Слух о новом цирковом номере, похоже, бежал впереди паровоза, поэтому петербуржцы встретили гастроли цирка Джембаза столь же горячо, как и москвичи. Горожане столицы, в отличие от жителей российской глубинки, будучи погруженными в общественную жизнь страны, острее ощущали глубину катастрофы пятнадцатого года. Столица полнилась сплетнями и слухами о панических настроениях в Генеральном штабе, о развале управленческого аппарата, о нежелании солдат армии воевать за непонятные цели войны. О сепаратном мире говорили уже не втихомолку, об измене в императорской семье и правительстве, не таясь, твердили в газетах и великосветских гостиных, в солдатских окопах и офицерских блиндажах, в Думе и обществе. И над всеми этими толками высилась, пожалуй, самая ненавистная фигура тогдашней истории — имя ему Распутин. Зрители во время конного номера хохотали до упаду, буквально сползая со скамеек. Многие, показывая пальцем на горе-полковника, кричали: «Глянь, вылитый Николашка»!
Наблюдался полный упадок духа даже, в общем-то, здравомыслящих людях. Хотя Николай никаких причин для паники не видел, ну да, отступили, бывает. Но враг остановлен, снарядный и патронный голод в целом преодолен, война стала позиционной, пошла на истощение. А положение, кто кого пересидит в окопах, выгоднее России, имеющей поболее людских ресурсов, и голод стране не грозил. Да и в целом у Антанты неизмеримо выше людской и материальный потенциал, чем у серединных держав. Поэтому был непонятен такой разгул пьянства и разврата, «пир во время чумы», что Николай застал в столице. Петербуржцы гуляли как в последний день, несмотря на официально принятый «сухой закон» в стране. Дамочки буквально вешались на шею статному дюжему парню, и если бы не Лиза, Николай вряд бы устоял против подобного искушения. Человек с ружьем, человек в мундире стаи привычной деталью Петроградского пейзажа, редко какая гулянка в кабаках не заканчивалась дебошем со стрельбой, преступность стала настолько обыденным явлением, что вечерние улицы стали небезопасны для обывателей. Чем дальше, тем больше Николай убеждался, что власть, которая не смогла внятно объяснить цели войны, не удосужилась отмобилизовать страну, не имела сил и авторитета заставить солдат сидеть в окопах, эта власть обречена. Чем быстрее она будет заменена, тем ближе конец войне.