Страница 11 из 13
Мозги у него, как жернова: тяжелые, неповоротливые, но всё в муку перетрут. Хороша – проглотит. Плоха – по ветру пустит. На веру, не перетерев, ничего не берет. Признаюсь, я полюбил эту цельную, самобытную натуру.
Мы с ним купаемся в море и подолгу беседуем.
– Вот Вы, Борис Николаевич, всё за монархию пишете. Это верно, что без царя у нас, если и Иоську свернут, так лет на двадцать еще безобразия хватит. И то верно, что при царе народу лучше было. Мне это батька мой, да и другие – подтверждали. Только…
– Что только, Александр Иванович?
– Только тогда время другое было, и народ другой был. Тогда легко было царю править. Вся организация его была. И то из десяти императоров пятерых убили.
– Ну, так что же?
– А то, что очень это тяжелая профессия. На такое дело особенный человек ну жен, тем более, когда всю организацию надо наново строить.
– Договаривайте.
– Я вот что скажу. Я не против Великого Князя. А сам-то он захочет на такую тяжелую работу идти?
– Вы же читали его обращение к русским людям? Значит, принимает на себя всю тяжесть служения.
Александр Иванович молчит и перетирает какую-то мысль своими жерновами.
– Всё это так. Только…
– Опять, только?
– Только из Мадрида смотреть, это одно, а в России совсем другое будет. Тут большая сила нужна, смелость нужна, тоже и любовь… к на роду… вот какие качества требуются. Чтобы взял свою линию, да и держал бы ее крепко. Иоська на коммуну ведет, а царь должен на народ весть. Тогда дело будет. Здесь особенный человек нужен.
– Что ж… и поведет.
– Как вы это говорите? А вы его видали?
– Нет.
– То-то и оно. Тут видеть надо. Самому удостовериться.
– Бог даст, увидим и услышим.
– Вы, может быть, увидите, а я нет. Послезавтра в Австралию. Оттуда не увидишь.
– Ну, если я увижу, то напишу вам, тогда поверите?
– Вам-то? А как же! Вы мне это время вроде отца были.
– И приедете, когда Он позовет?
– Будьте на этот счет спокойны, – расправляет широкие плечи Александр Иванович[40].
14 октября 1950 г., Рим
Сегодня я имел честь представиться Главе Династии и долго беседовать с Августейшей Четой[41].
Я откладываю тетради и пишу письма.
Александру М…
Мельбурн, Австралия
Дорогой Александр Иванович! Я долго не отвечал Вам, т. к. был это время в Риме. Помните наш разговор перед Вашим отъездом? Так вот, в Риме [14 окт. 1950 г.] я видел Великого Князя [Владимира Кирилловича] и Его Супругу [Леониду Георгиевну]. Видел не на торжественном приеме, не на банкете, а запросто и говорил с Ними тоже просто и откровенно, так же, как мы с Вами говори ли когда-то. Теперь я могу рассказать Вам то, что обещал.
Говорят, что первое впечатление о человеке всегда самое верное. Мое первое впечатление от Великого Князя я определил бы двумя словами: Его простота в обращении, умение стать близким к каждому, понять его, и могучая сила, не физическая (хотя этим Его тоже Бог не обидел), а духовная, внутренняя сила. Такой человек, если уж возьмет на свои плечи бремя, так выдержит, вынесет. Помните, в Баньоли, я рассказывал Вам сказку о богатыре Святогоре? Она Вам тогда очень понравилась.
Вот и в Великом Князе эта Святогорова кровь чувствуется. Не побоится взять на себя всю тягу земли Российской. По колени в землю врастет, а выдержит! Наше это, народное, русское, Александр Иванович! Мое, Ваше и многих еще миллионов. Я рассказывал Ему о тех русских людях, среди которых мы с Вами жили, о тех, что погибают за проволокой концлагерей, о голодных колхозниках, обо всем, что мы с Вами знаем, что сами испытали. И в Его ответных словах, в Его вдумчивых, глубоких вопросах я услышал, почувствовал, увидел то, о чем мы говорили с Вами при Вашем отъезде: любовь к народу, великую, безмерную любовь к нему, к Вам, ко мне, ко многим, многим миллионам, любовь большой, высокой, царственной души. Значит, те «качества», о которых Вы говорили, имеются, а, если так, то и «линию поведет» правильно, на народ и на тягу земную, для которой «особенный человек» нужен. И Великая Княгиня Ему под стать. Если бы Вы Ее глаза виде ли, когда я о Соловках рассказывал, так и в душу бы к ней заглянули. Она вся светилась в Ее глазах.
Простите за короткое письмо. Не скучайте по России в Австралии, как Вы пишете. Вернемся еще!
По-прежнему любящий Вас,
Борис Ширяев
1 ноября 1950 г.
«Наша страна», № 60,
Буэнос-Айрес, 23 декабря 1950 г.
Путем назначенным
Отец Лука держится прямо, ступает твердо, размеренно, тоже прямым путем идет. Смотрю на него и думаю: эх, еще посоха, тоже прямого, высокого посоха, ему не хватает! А то каким бы он выглядел игуменом! Настоящим, русским… Хозяином-владыкой какого-нибудь северного, в полуночной дебре утвержденного, за Онегой или за Ветлугой воздвигнутого монастыря.
Рядом с ним – отец Феофан. Ростом поменьше, а бородой поокладистей, с лица же всегда тихий свет струится. Тоже он русский инок, только обличия другого. Такие не в игумены шли прежде, а в мирские печальники. Закидывали они за плечи убогую котомочку и брели по путям и тропинам Русской Земли, из Почаева на Соловки, из Валаама в Киев, от нетленных святительских мощей к явленной иконе Нечаянной Радости и сами нечаянную радость с собой несли, несли и щедрой рукой, не ведая, что творят, раздавали ее алчущим, страждущим и убогим… Радость чистой голубиной веры в милость Господню из ковчегов голубиных душ своих.
Не похожи они друг на друга, но оба они – Русь, Русь единая и многоликая в своем единстве.
Когда они оба появились в нашем стихшем уже и опустевшем, по ликвидации ИРО, лагере Пагани, вошли в него в своих скуфейках с вышитыми восьмиконечными крестами, в потертых монашеских подрясниках, то по апельсиновым аллеям запахло смолистой керженской елью. Я ясно ощущал ее запах.
Отец Феофан – разом к пчелам. А итальянская администрация рада тому безмерно. Специалист, организовавший нашу пасеку, эмигрировал, и без ухода пчелы совсем захирели. Теперь же бесплатный работник нашелся, очистил ульи, каких-то маток пересадил, какие-то рои сдвоил, и разом ожили Божьи труженицы, зажужжали весело и радостно Подошла мягкая итальянская осень, дохнуло прохладой с гор, и мы стали часто вечерами прогуливаться с отцом Лукою по залитой оранжевой луною роще. Садились на каменные лавки и то говорили, то молчали, но оба знали: мы рядом, мы вместе, мы – Русь, путаными, непостижимыми уму человека тропами, бредущая неустанно какой-то своей, ей одной понятной, святыне – к скрытому в тайне Преображенному Китежу.
Тропы наши пролегали далеко одна от другой и в незримом Царстве Духа, и по зримым Царствам Земным. Его по земле – от Графской пристани[42] к сербскому монастырю, где он принял игуменский посох, потом сквозь гонения, сквозь скорбь утраты своей паствы – сюда, в тихое Пагани. Здесь его тропа скрестилась с моею, извивно метавшейся… но о ней я писал уже много. Повторяться не стоит.
– Не сами люди избирают себе пути земные и духовные, но Господь ведет их по ним, – тихо говорит отец Лука, не то мне, не то просто в лунную тишь, – каждому своя тропа, каждому свой назначенный предел. Одному – прямая широкая дорога, другому – путаная, извилистая. Но все к одной цели, к одному последнему пределу. А разве в материальном мире не так? Смотрите, вон ослик со своей ношей карабкается по крутизне, а внизу, в долине, по широкой страде несется мощный авто. Но оба они идут к своей цели, к назначенному им пределу, и в целом их движение обобщено. А смогла бы разве эта мощная, тяжелая машина пробраться по узкой, обрывистой тропинке? И, наоборот, смог ли бы ослик нести с такой быстротой тяжелый груз авто?
40
Беседу с неназванным по имени «шахтером из Донбасса» автор приводит и в книге «Ди-Пи в Италии» (в главе 29 под названием «Иван Царевич»); тут также идет речь о неаполитанском замке Сант-Эльмо, где в 1718 г. укрывался царевич Алексей Петрович, «первый Ди-Пи»; см. Ширяев Б. Н. Ди-Пи в Италии / под ред. М. Г. Талалая. СПб.: Алетейя, 2007. С. 204–205.
41
В той же главе Ширяев подробно рассказывает о своей встрече в Риме с Вел. кн. Владимиром Кирилловичем и его супругой Леонидой Георгиевной; см. там же, с. 200 и далее.
42
Пристань в Севастополе; место финального исхода Белого движения в ноябре 1920 г. (150 тыс. человек).