Страница 78 из 92
Первые дни после избрания первым секретарем Коробин являлся в райком в праздничном настроении, как в театр. Ему нравилось принимать людей, нравилось удовлетворять несложные просьбы, выслушивать благодарность. Он испытывал особенное удовольствие, когда к нему обращался кто-нибудь из старых товарищей или знакомых, тут он всласть наслаждался своим положением, показывая, на что способен. Но все это скоро наскучило, надоело, и, когда он понял, что дела в районе идут из рук вон плохо, тешиться этим было уже трудно. Теперь он принимал людей торопливо, наспех, иногда даже не предлагая посетителю сесть. Прежде чем человек успевал излить душу, он останавливал его: «Ближе к делу! О чем просите?»
Сегодня он был особенно рассеян, отвечал невпопад, легко соглашался со всеми и, поймав вдруг на себе удивленный взгляд, отворачивался. Ему вдруг все опостылело, не захотелось видеть тех, кто толпился у него в приемной и ждал совета и помощи.
Отпустив всех сотрудников, он вышел из райкома последним, долго и бесцельно расхаживал по душным, безлюдным улицам, пока не вспомнил о том прибежище, где его всегда могли выслушать, посочувствовать и даже в чем-то понять.
Он немного стыдился своих отношений с этой женщиной, скрывал, что приложил немалое усилие, устраивая ее заведующей кафе-закусочной. Не раз он слышал, будто к ее рукам прилипают те мокрые медяки, которые летят на железный поднос, в пену от пива, но свои дела она вела аккуратно, и к ней не могла привязаться никакая
ревизия. От злых наветов, если ты работаешь за стойкой или прилавком, не избавишься никак, будь хоть святой! Сам же Коробин привязался к Лизе, рядом с нею ему было легко и приятно, она не требовала от него никаких заверений и клятв, не мучила бабьими упреками и подозрениями. Бывало, от нее он узнавал о предстоящих изменениях и перемещениях в области недели на две-три раньше, чем эта новость становилась достоянием всех. Народ разболтался, каждый говорит, что думает, особенно под градусами, ничего невозможно скрыть и сделать секретным! Однако — и это Коробин ценил,— зная немало интимных подробностей о чужой жизни, Лиза была скрытной. Она никогда бы не стала хвастаться своими отношениями с секретарем райкома: жизнь научила ее держать язык за зубами. На их встречи Лиза смотрела трезво и просто, и уже одно это делало ее в глазах Коробина желанной и дорогой подругой. У нее, как нигде в другом месте, он чувствовал себя удивительно свободно — перед Лизой не нужно было притворяться, застегивать на все пуговицы душу и делать вид, что в жизни его ничего не интересует, кроме выполнения планов по мясу и молоку, будь они прокляты!
Он постоял в густой тьме за углом, сторожко поглядывая по сторонам, затем нырнул в калитку, пробрался двором среди выброшенных из кафе высоких завалов пустых ящиков и, став на низкое крылечко спиной к двери, три раза стукнул каблуком.
— Вот определенно знала, что ты сегодня придешь! — светясь в темноте белым атласным халатиком, сказала Лиза.
— Ладно выдумывать! — Коробин засмеялся, защелкнул на замок дверь.— Еще начнешь сочинять, будто любишь меня, и все такое прочее, а? — Он притянул ее к себе.
— До чего ж вы, мужики, поганые! — Лиза попробовала отстраниться, но Коробин крепко прижал ее к себе.— Наизнанку перед вами вывернешься, а вам все мало!..
— Брось! Нельзя и пошутить! — бормотал Коробин, не веря ее словам и вместе с тем желая, чтобы они были правдой, потому что теперь у него уж не оставалось никого, кроме этой женщины.— Я верю тебе! Просто так брякнул...
Словно хмель ударил ему в голову.
— Ну, чего мы тут стоим? Пойдем к тебе,— разнежен-но шептал он.— Я ужасно соскучился...
Коровин прошел в светлую комнату с зашторенными наглухо окнами, к круглому столику, на котором поблескивала бутылка водки, лежала в тарелочках закуска, и, налив полстакана, жадно, одним дыханием выпил, захрустел свежим огурцом. Заметив в стеклянной пепельнице окурок, он нахмурился:
— Твой? Или кто гостевал у тебя недавно?
— Сказать — не поверишь! — Лиза остановилась посреди комнаты и откинула на спину волнистые, цвета спелой соломы волосы.— Час тому назад твоего разлюбезного дружка выпроводила!..
— Анохина? Врешь! — Он поднялся и, грозно насу-пясь, сделал шаг навстречу ей.— Чего этому прохвосту нужно от тебя?
— Не раздувай ноздри! Так я тебе и поверила, что ты его из-за меня ненавидишь!..
— Какого черта он сюда притащился? — Коровин уронил на пол огурец и, шагнув к Лизе, раздавил его.— А-а, черт!.. Давай не крути, меня не проведешь!
— И не собираюсь! Он тебе похлестче давал характеристику, так что вы квиты! — Она рассмеялась.— Руку и сердце мне предлагал! На полном серьезе!.. Забудем, мол, неприятное прошлое, уедем жить на край земли, куда, в общем, сама пожелаю, и заживем, как голубки, любя и воркуя... Я ему детей нарожаю, а он мне будет по гроб жизни верный!
— Ну и что же ты ему сказала? — насупясь, спросил Коровин.— Неужели в морду не плюнула?
— Зачем? Я и мечтать о таком не могла, это же для меня лучший подарок в жизни!..
— А яснее не можешь?
— Видишь ли, Сережа, мы, бабы, прощаем мужикам многое, но не все подряд. Так и я. Открыла дверь настежь и говорю: тубо! На место!
Коробин захохотал, стянутое суровостью лицо его пошло вдруг морщинками, он замычал от радости.
— Ай да Лиза! Вот за это хвалю!.. Так ему, подлюге, и надо! Куда же он манил тебя? Он ведь в Москву собирается, в Высшую партийную.
— Это он тебе для отвода глаз порол про школу-то! Никуда он не собирается, да и не примут его туда. У него даже полного среднего нет. Надо же было как-то от тебя отвязаться, вот и выдумал!.. Просто дает деру, чтоб о нем тут забыли, и концы в воду!..
— Пускай чешет! — Коробин махнул рукой, вкладывая в этот жест все презрение к человеку, обманувшему его ожидания, подошел к Лизе, тронул нежный, смуглый от загара подбородок.— Скажи, а за меня бы ты пошла? Только честно! Я не обижусь...
— Начистоту хочешь?
— А зачем обманывать? И так кругом одно вранье, так хоть ты скажи правду!..
Лиза выпила, жмурясь, подышала на руку.
— 3а тебя я бы тоже не пошла, Сережа. Хоть на одну доску с Анохиным я тебя не ставлю...
— Причина? — Он жалко и пьяно ухмыльнулся.— Рожей не вышел?
— Э-э, кто из баб глядит теперь на рожу? — Лиза грустно улыбнулась.— Просто вы, мужики, стали какие-то ненадежные, что ли... Носите штаны, как мужикам положено, и хоть считаете себя хозяевами жизни, а увая^ать вас вроде не за что. Пойти за вами, закрывши глаза, не пожелаешь... Чего-то не хватает, чтобы целиком держаться за вас, верить, что хребет у вас крепкий. Ни силы у вас настоящей, ни убеждений. Спать с вами еще можно, но детей от вас рожать — страшно!.. Лучше уж одной мыкаться и только на себя надеяться,— Лиза положила руку ему на плечо.— Вот тебе и вся моя правда... Ты не хуже других, но и в тебе того, что нам, бабам, нужно, тоже нету,— не обижайся, Сережа, но ты тоже мужик без хребта!
— Наговорила чепухи всякой! — забубнил Коробин.— Больно разборчивая стала! Ну, допустим, я не по тебе, а как идейный товарищ Мажаров? Его тоже в общую свалку валишь?
— Костю ты не трогай! — Лиза встрепенулась.— Такие редко в жизни попадаются! Он хоть и блажной немного, но огонь у него в душе для людей горит, и возле него согреться можно. Но Костя тоже не для меня, вернее, я не для него.
Она хоть и захмелела, но говорила по-прежнему легко и свободно, и Коробин обиженно и молча слушал ее, пил, все подливая себе из бутылки, и уже порой плохо соображал. Лиза сбросила халатик, села на кровать, протянула руку к выключателю, щелкнула и прошептала в темноту:
— Ну, хватит переживать!.. Иди сюда, я тебя пожалею!
Вглухую полночь поезд стал замедлять ход перед знакомой станцией, и Степа-ну показалось, что вот сейчас, вместе с поездом, не выдержав напряжения последних минут, остановится и его исстрадавшееся сердце. Уже более часа он торчал в темном тамбуре, курил одну сигарету за другой, смотрел на проносившиеся за стеклом перелески, мигавшие издалека огоньки каких-то деревень и, услышав дробный перестук колес на стрелках, дернул на себя дверь. Он чуть не задохнулся, жадно хватая ртом теплый, парной после недавнего дождя и дневной жары воздух и саднящий ноздри запах угля и дыма.