В водовороте

- Еще бы не видеть! - проговорила г-жа Петицкая.

- В то же время, - продолжал барон, пожимая плечами, - снова рискнуть и снова надеяться услышать отказ, как хотите, становится даже несколько щекотливо для моего самолюбия!

- А почему вы ожидаете отказа? - спросила его Петицкая.

- По многим причинам: во-первых, по странным отношениям княгини к Миклакову.

- О, тут не было никаких отношений, клянусь вам богом! - перебила его Петицкая.

- Может быть!.. Во-вторых, мне кажется, княгиня до сих пор еще так сильно огорчена смертью мужа...

- Ну, этого вы не очень опасайтесь! - возразила Петицкая. - Мы, женщины, умеем одним глазком плакать, а другим и улыбаться!

- Вы думаете? Но все-таки, говорю откровенно, у меня духу не хватает напомнить княгине о моем чувстве к ней.

- Хотите, я ей напомню?

- Пожалуйста! - воскликнул барон радостным голосом: он вряд ли и место предлагал Петицкой не затем, чтоб иметь ее вполне на своей стороне.

- Извольте, поговорю с ней при первом же удобном случае.

- Очень много обяжете... очень!.. - продолжал восклицать барон. Место, значит, вы принимаете у меня? - присовокупил он, уже вставая.

- Конечно! - подхватила Петицкая.

Днем для открытия вновь преобразованного училища барон выбрал воскресенье; он с большим трудом, и то с помощью Петицкой, уговорил княгиню снять с себя глубокий траур и приехать на его торжество хоть в каком-нибудь сереньком платье. Г-жа Петицкая, тоже носившая по князе траур, сняла его и надела форменное платье начальницы. К двенадцати часам они прибыли в училище. Княгиню барон усадил на одно из почетнейших мест. Г-жа Петицкая села в числе служащих лиц, впрочем, рядом с бароном и даже по правую его руку.

Барон был в мундире, вышитом на всех возможных местах, где только можно вышить золотом, в красивой станиславской ленте и с станиславской звездой. Он заметно несколько рисовался в этом костюме. Прежде всего девочки нескладными и визгливыми голосами пропели предучебную молитву; затем законоучитель, именно знакомый нам отец Иоанн, прочел прекрасную речь полусветского и полудуховного содержания: "О добродетелях и о путях к оным". Наконец, встал сам барон сказать свое слово. Все исполнились полнейшего внимания; его вообще считали в обществе более умным человеком, чем он был на самом деле! Барон прежде всего объяснил, что воспитание есть основание всей жизни человека, и поэтому оно составляет фундамент и оплот всей истории человечества. Барон, если только припомнит читатель, вообще любил, вследствие, может быть, основательности собственного характера, слова: фундамент, оплот, основа. Далее барон изложил, что воспитание женщины важнее даже воспитания мужчины, так как она есть первая наставница и руководительница детей своих, и что будто бы всеми физиологами замечено, что дети, и по преимуществу мальчики, всегда наследуют нравственные качества матери, а не отцов, и таким образом женщина, так сказать, дает всецело гражданина обществу. Последние слова барон, как следует хорошему оратору, произнес громче прочих, и они были покрыты почти общим аплодисментом. Про свое собственное училище барон сказал, что оно пока еще зерно, из которого, может быть, выйдет что-нибудь достойное внимания общества; себя при этом он назвал сеятелем, вышедшим в поле с добрыми пожеланиями, которые он надеется привести к вожделенному исполнению с помощию своих добрых и уважаемых сослуживцев, между которыми барон как-то с особенною резкостью в похвалах указал на избранную им начальницу заведения, г-жу Петицкую, добродетели которой, по его словам, как светоч, будут гореть перед глазами ее юных воспитанниц. При этом указании на добродетели г-жи Петицкой два человека из бывших в зале сделали несколько удивленные физиономии: это Елпидифор Мартыныч, сидевший в переднем ряду и уже с аннинской звездой - он невольно припомнил при этом историю со шляпой Николя Оглоблина; наконец, сам Николя, помещавшийся во втором ряду и знавший предыдущую историю еще в более точных подробностях. Оба они никак не считали г-жу Петицкую светочем добродетели.

На лестные слова барона г-жа Петицкая, пылая в лице и потупляя свои глаза, произнесла несколько трепещущим голосом, что она все старание, все усердие свое положит, чтобы исполнить те надежды, которые возложил на нее ее высокопочтенный начальник. Затем музыка грянула: "Боже, царя храни!"[67], и торжество окончилось. Отпущенные девочки шумно побежали из залы по коридорам прямо в столовую, где их ожидал более обыкновенного сытный обед. Посетители и посетительницы, с очень важным видом, хоть и с маленьким утомлением в лицах, начали разъезжаться. Барон приостался на некоторое время в училище и стал что-то такое довольно длинно приказывать смотрителю здания, махая при этом беспрестанно своей шляпой с плюмажем: все эти приказания он затеял, кажется, для того, чтобы подолее оставаться в своем нарядном мундире. Петицкая уехала пока еще к княгине. Когда они возвратились домой и переоделись из своих нарядных платьев, то между ними начался довольно задушевный разговор.

- Вы завтра переезжаете в училище? - спросила княгиня свою подругу невеселым голосом.

- Завтра! - отвечала Петицкая.

Княгиня после этого закрыла себе лицо рукою.

- Вообразить себе не могу, как я останусь одна в этом громадном доме! произнесла она.

- Вам замуж надобно выйти, - вот что! - сказала ей на это Петицкая.

- Мне?.. - спросила княгиня, широко раскрывая в удивлении свои голубые глаза.

- Вам, да! - отвечала Петицкая, несколько даже испуганная таким восклицанием княгини.

- Кто же меня возьмет после всех тех ужасных историй, которые со мной были? - проговорила та.

- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!.. - захохотала неудержимо Петицкая. - Какие ужасные истории, - скажите, пожалуйста!

- Конечно, ужасные!

- Перестаньте, княгиня! - произнесла Петицкая как бы уже строгим голосом. - Разве повернется у кого-нибудь язык, чтобы обвинить вас в чем-нибудь? Напротив, все удивляются вам, и я знаю одного человека, который очень бы желал сделать предложение вам...

Княгиня при этом вспыхнула, но ничего не говорила.

- А вы даже не хотите и спросить: кто это такой? - присовокупила Петицкая.

- Не хочу, потому что знаю, что такого человека нет.

- Нет, есть! - возразила Петицкая с ударением. - И это именно барон!

- Вот глупости! - проговорила, еще более покраснев, княгиня.

- Почему глупости?.. Почему? - спросила настойчиво Петицкая.

- Потому что... - отвечала княгиня (она очень конфузилась при этом ответе), - он, я думаю, даже сердит на меня...

- Вы хотите сказать, что за ваши старые к нему отношения? - перебила ее Петицкая, очень хорошо понявшая, что хочет сказать княгиня последними словами. - Но вот видите, он все это вам простил и даже поэтому еще более вас ценит; отказать ему вам, по-моему, не только что не умно, но даже неблагородно и нечестно!

Княгиня только взглядом ответила приятельнице на такой ее резкий приговор.

- Конечно, нечестно! - повторила та. - Вы вспомните: полтора года он за вами следит, как самый внимательный дядька... - что я говорю!.. - как самый заботливый отец! - воскликнула Петицкая, раскрасневшись даже в лице от одушевления. - Я не говорила вам, но он, во весь наш обратный путь из-за границы, на всех железных дорогах брал для нас билеты, отправлял все вещи наши, хлопотал с паспортами, наконец, какое участие он показал вам во время смерти вашего мужа! Княгиня, все это надобно поценить! Таких расположенных и искренно преданных нам людей мы не часто встречаем в жизни.

Княгиня слушала молча свою подругу и хотя в душе сознавала справедливость ее слов, но все-таки произнесла как бы несколько холодным тоном:

- Я и ценю его очень!

- Но на словах мало ценить! - воскликнула Петицкая. - Надобно доказать это на деле: вдруг он теперь присватается к вам и получит отказ, - сыграть в третий раз такую незавидную роль, в его теперешнем положении, может быть, ему уже и не захочется.