Страница 9 из 16
Закончив работу, я решил одержать по себе заупокойный молебен, и это их напугало еще больше, чем пение. Воздев руки к небу, я произнес:
«Помолимся за упокоение раба Божьего Йована. Господи Боже, во имя Твое и во имя Твоего единородного сына и Твоего Святого Духа прости ему всяко прегрешение его…»
Комендант Ценков закричал и велел охранникам оттащить меня от ямы. Мое стремление к Богу и воззвание к имени Его этот негодяй не мог перенести. Решив, что я сошел с ума, приказал отвести меня в камеру-одиночку. В ней находился только топчан из голых досок, а с потолка мне на голову капала вода. Но как ни тосклива была обстановка в камере, тоски внутри себя я не ощущал, моя душа бороздила просторы мира, созданного Господом, лишь как временное пристанище ее, прежде чем она покинет его и устремится в небеса к вечной жизни.
Размышляя потом о случившемся, я догадался, что меня спасло: они не имели права убить умалишенного! Должны же они были соблюдать хоть что-то из того, что подписали в международных меморандумах о войне и содержании военнопленных. В камере было темно, но я видел свет, льющийся с небес.
Крест Огненной Марии я повесил на стену, памятуя ее слова, что я не должен никогда с ним разлучаться, и тогда он будет оберегать меня от всякого зла. Время от времени подходили охранники и через глазок проверяли, как ведет себя сумасшедший, который поет, глядя в глаза своей смерти. Я сожалел о них, ведь это они были во власти тьмы, а не я, заключенный в четырех стенах. Я был свободнее, чем они. В тесноте своей души они задыхались, в то время как я дышал полной грудью.
Увидав их глаза в отверстии двери, я начинал петь. Это было их поражение, а не мое. Я победил под рукой Господа. Видел только их глаза, а лица убийц не видел. И пока мы так смотрели друг на друга, в меня вселялась надежда на спасение. Я чувствовал, как их взгляды отскакивают от меня, как волны от скал. И я все пел, прохаживаясь с руками за спиной, не обращая на них внимания. Наконец сила воли моей победила. Через неделю меня вывели наружу. Я ожидал, что меня забьют насмерть, но меня отправили в барак, в то же самое помещение номер шесть.
Предварительно лагерный лекарь осмотрел меня, чтобы определить, насколько я как тифозный больной опасен для окружающих. К общему изумлению, он установил, что я выздоровел. За это я благодарен прежде всего добрым людям Здравко и Цветане, за них я до сих пор, пятьдесят лет спустя, молюсь неустанно. И, конечно же, Господу Богу.
Многих из своих друзей я не застал в живых. Среди них больше не было Николы Чикириза из Рти, Станое Радичевича из Горня-Краварицы, Данило Плазинича из Губеревцев, Петроние Зимонича из Горачичей, Дамляна Раовича из Дучаловичей и еще нескольких, чьих имен уже не помню.
Доктор, мне пора передохнуть, а вам – приступить к своим обязанностям. Завтра продолжим малость побыстрее, мне еще много требуется поведать вам.
Да. От этого я чувствую себя получше. Надеюсь, доживу до конца своего рассказа.
Так себе. Но, дорогой мой доктор, от человека за девяносто нельзя ожидать, что он будет спать, как грудной ребенок.
Продолжим с того места, где я вчера остановился. В лагере мы провели почти два года, и за то время либо умерло, либо было убито не менее чем половина заключенных. Освободили нас в день Введения во храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября по старому стилю 1917 г. На справке об освобождении стояла печать со словами «Могучая держава Болгария».
Живые скелеты, пережившие ад, были выпущены, чтобы, шатаясь, отправиться в долгий путь к родным местам в далекой Сербии. Нам предстояло пересечь всю Болгарию, от моря до границы с нашей страной, а оттуда пройти еще половину Сербии, чтобы добраться до своих домов.
Как мы путешествовали? Пешком, доктор, а как же еще? Мы разделились на маленькие группки, чтобы легче было добывать еду. Со мной отправились еще четверо из Драгачева: Радоица Клисарич из Губеревцев, Милойко Елушич из Граба, Богосав Йовашевич из Марковицы и Глигорие Бежанич из Брезовицы. В лохмотьях (костюм, который мне дал Здравко Колев, в лагере у меня отобрали), без еды, на исходе сил, зимними холодами, нам предстояло преодолеть путь более тысячи километров длиной. И это пешком! Через страну, народ которой враждебно к нам настроен. К счастью, последнее оказалось неверным.
Позади нас остались бесчисленные могилы наших братьев, сброшенных в ямы или утопленных в море. Перед нами были долгие и тяжкие пути новых страданий. И на день Введения Богородицы – по новому стилю 4 декабря – мы молились Пресвятой Богородице так же, как страшной ночью Богоявленской на волнах взбесившегося моря два года назад. Молебен мы отслужили, только когда удалились от места наших мучений, миновав город.
На пути нас ожидали болгарские горы, занесенные снегом, так как в тот год зима началась рано. Из соображений безопасности мы передвигались, минуя главные дороги. Хоть нам и выдали документы, но если бы мы попали в руки болгарским военным или жандармам, скорее всего, они бы нас избили. Мы для них по-прежнему оставались врагами.
Дороги мы не знали и шли по солнцу, помня, что Сербия – на западе. А так как сквозь зимнюю мглу солнце проглядывало нечасто, ориентироваться было тяжело. Весь первый день мы шли вдоль какой-то реки и к вечеру набрели на мельницу. Промерзшие и изголодавшиеся (несколько галет и консервов, полученных в лагере, сберегались на черный день), мы решились войти внутрь. Внутри был мельник, пожилой человек. И в неприятельской стране даже в недобрые времена можно найти хороших людей. Мельник принял нас со всей душой.
Мы отогрелись у теплой печки, а на ужин он приготовил нам мамалыгу с сыром. С тех пор как я ушел на фронт в 1915 году, первый раз я ощутил благодать теплого дома и теплой еды. На ночь он укрыл нас грубошерстными покрывалами. Семя зла в те страшные времена не попало в душу этого человека. Пока мои усталые товарищи спали, я часто просыпался и прислушивался к стуку мельничного колеса, который напоминал мне звуки из детства.
Поутру мельник накормил нас завтраком и дал с собой в дорогу лепешку с сыром. Объяснил, как дойти до ближайшего населенного пункта Янково. Отдал нам кое-что из своей старой одежды и какие-то тонкие мешки, на всякий случай, вдруг понадобятся. Увидев у него свечи, я попросил хотя бы две, и он дал их от всего сердца. И еще он сказал нам, что без опаски можем заходить в крестьянские дома, так как болгарский народ добр и честен, не такой, как его политическое и военное руководство.
Так наша небольшая дружина начала борьбу за выживание. Изможденные, мы едва могли передвигаться. В наихудшем состоянии был Богосав. От некогда крупного мужчины осталась одна тень, да и остальные были не лучше. Ноги у всех были обморожены до самых колен.
Янково мы обошли, так как боялись военных и жандармов, которых мы заметили на подступах к городку. Через покрытую снегом вершину мы спустились в долину, где нас застала ночь. Нигде не видно ни одного дома, куда мы могли бы постучать. Богосав упал, дальше идти он не мог. Смерть уже занесла косу над его головой. Было это предупреждение всем нам о грядущей участи.
Мы зарылись в стог сена, закопались глубоко, как дикие животные в нору. Бдели над нашим умирающим другом, снегом охлаждали его пылающий лоб. Но надо было идти дальше. Рядом с сеном мы нашли какие-то доски, из них соорудили носилки, на которые уложили Богосава. Укрыли его рогожей и тронулись в путь, сменяясь по двое. Четыре скелета несли живого мертвеца. Долго мы не выдержали. Положили носилки на снег и стали по двое тащить их волоком за веревки. Так нам было полегче.
К середине дня мы дошли до леса и остановились, Богосав умирал. Переселение его души из тела в небеса длилось долго, он очень мучился. Весь распухший, в жару, он отдал Богу душу только после полудня. Мы вставили свечу ему в руку и зажгли ее. Совершили отпевание, но поскольку нам нечем было вырыть могилу, чтобы похоронить его по-людски, мы и дальше волокли его тело, привязанное к доскам.