Страница 12 из 16
А ночью мы участвовали в богослужении, и когда я пел в хоре священников, сердце мое исполнилось великой радостью. Службу вел лично игумен Иоаникий, в ней участвовали многочисленные иеромонахи и архидьяконы. На следующий день я принимал участие в рождественской литургии. В монастыре мы оставались три дня как самые дорогие гости. И все эти почести нам были отданы в стране, армия которой столько зла причинила нашему народу. Здесь же нас встретили словами утешения, капли сочувствия, подобно каплям небесной росы на Джурджевдан[6], бальзамом лечили наши израненные души.
Перед уходом игумен оказал нам великую честь: обоим вручил по иконке, самолично изготовленной, а мне еще подарил распятие Христово, которое когда-то собственноручно вырезал из тисового дерева. Благословил нас и пожелал благополучно добраться до родного дома. Мы поцеловали ему руку и пожелали долгой жизни и доброго здоровья на пути укрепления веры православной, а также мира нашим народам. Когда мы уходили, все вышли за монастырские ворота и махали нам на прощанье. В нашу честь зазвонили в колокола, их звон еще долго нас сопровождал. Эта икона 25 лет спустя спасла меня от неминуемой смерти.
Мы продолжали двигаться на запад, к нашему многострадальному Отечеству. Но очень быстро нас задержали жандармы и, обнаружив, что находится в наших мешках, обвинили нас в том, что это головы убитых нами болгар. Нам не помогли уверения, что это головы наших погибших друзей. Оставалось только сослаться на отца Иоаникия, и нас доставили обратно в монастырь. Тот богоугодный человек рассердился на жандармов и подтвердил, что головы действительно принадлежат сербским военнопленным. Тем самым он оградил нас от новых мучений, и мы вновь отправились в путь.
Болгарская земля показала нам два своих противоположных лица: одно кровожадное и бесчеловечное, а другое – благородное, полное человеческого тепла. Одно обрекало нас на страдания, другое залечивало наши раны и сопереживало нам. До Софии мы шли еще целую неделю. И, собрав всю решимость, вошли в город, безмерно рискуя. Мы хотели поклониться мощам короля Милутина, покоящимся в величественном храме Святого Воскресенья. Этого сербского монарха болгары веками прославляют осенью, в День святого короля. Мы вошли в пустынный собор, священник показал нам киот, покрытый бархатом цвета гнилой вишни. Мы зажгли свечи и в тишине оказали почести сербскому королю, основавшему сорок церквей и монастырей.
Выйдя наружу, мы продолжили свой путь. На полпути от Софии до Сливницы Глигорие всерьез занемог. Его мучили страшные боли в животе, все время рвало. Пришлось остановиться в ближайшем доме, где он и умер к концу дня. С помощью местных жителей я похоронил его на сельском кладбище, прочитав заупокойную молитву над его телом. Было это вблизи городка Петрч.
Да. И его голову я взял с собой в Сербию. Так и остался из нас пятерых лишь один я, грешный Йован. Болезнь и меня сотрясала, но все же я продолжал идти. Сербскую границу я пересек у Цариброда, позднее переименованного в Димитровград. Было это 13 января 1918 года, накануне праздника святого Саввы, все еще по старому стилю.
Перед тем как ступить на родную землю, я выложил на придорожный камень все четыре головы. Голова Милойко была в наихудшем состоянии, и я вставил свечу в отверстие, где когда-то был его глаз. Воздел руки к небесам и возблагодарил Господа, что живым вернул меня на Родину, чтобы я мог свидетельствовать о перенесенных страданиях. На этот каменный алтарь я установил и распятие, полученное от отца Иоаникия. Положил и иконку Введения во храм Пресвятой Богородицы, и свой крест, прошедший со мной путь на Голгофу.
Здесь, на заснеженных сербских просторах под властью иноземцев, я прочитал поминальную молитву за всех, кто погиб мученической смертью, не дожил до возвращения на родную землю, чьи кости рассеяны по чужим полям или покоятся на дне синего моря. Пока я произносил слова молитвы, мой голос дрожал от слез, струившихся по лицу. Я перечислил имена, которые смог вспомнить, помолился Господу за упокой души Янко, Градимира, Жарко, Илии, Тодора, Михайло, Драгована, Драгомира, Немани, Станка, Обрада, Богосава, Радоицы, Милойко, Глигория. Моя молитва была и о тысячах других, чьей смерти я не видал. И я отправился дальше по многострадальной земле сербской с верой в Бога и с мешком на плечах.
Я, грешный Йован, возвращался из рабства, окутанный плащом Божьего сияния. Меня мучил вопрос, кто встретит меня на пороге родного дома? Живы ли мои родные? Убереглись ли от ножа и от пули? Не поглотил ли огонь отчий дом?
Путь от Димитровграда до города Чачак, еле живой, я осилил за одиннадцать дней. В родных местах меня встретили односельчане, узнавшие меня, несмотря на плачевное мое состояние. Домой я вернулся 24 января 1918 года, через два месяца после того, как покинул Варну. Прежде всего я посетил руины храма Огненной Марии на своем участке земли. Крест и икону поместил на алтарь (маленький, деревянный, я сам его сделал перед уходом на фронт) и прочитал молитву. Произнес слова благодарности Богу за то, что после всех испытаний вновь нахожусь на этом святом месте. Помянул и всех земляков, которым не суждено было вернуться домой.
Оттуда я направился к дому через свой участок, за который неустанно благодарил отца. Горы и долины лежали под снежным покрывалом, эта белизна простиралась вокруг, сколько мог охватить взгляд. Над нашим домом развевалось три черных флага: по отцу Никодие, братьям Теовану и Рисиму. На пороге появилась мать, все еще в трауре, одряхлевшая и поблекшая. Увидев меня, она обняла меня и заплакала. Мы рыдали оба. Потом между нами произошел такой разговор, передам хотя бы то, что осталось в моей памяти:
– Сынок, это ты? Что от тебя осталось?
– Осталась душа, матушка. А все другое неважно.
– Через какие страдания ты прошел, душа моя?
– Душегубы наши своим злодейством и лицо самого Господа бы обезобразили, а не только нас.
– Лишь бы живой остался, чтоб мои глаза на тебя смотрели!
– Многие матери своих сыновей уже никогда не увидят.
– Хвала Господу, что сохранил тебе жизнь, цыпленочек мой.
– Стыдно мне, матушка, что среди тысяч мертвых я в живых остался.
– Не говори так, сынок! Ты не виноват в их смерти.
– Совесть моя, мама, не дает мне покоя.
– Не поддавайся черным мыслям, дитя мое. Мало ты пережил? Бог так хотел, чтобы ты выжил, чтобы не все погибли.
– Но, мама, погибли лучшие сыновья сербского народа, цвет нашей нации.
– И где покоятся наши драговчане?
– Одни умерли, их во рвы побросали, других перебили, кого-то в море утопили, кто-то от страданий умом тронулся, а некоторые остались в горах заснеженных, те, что со мной возвращались.
– Да будет вовек проклято имя болгарское!
– Не говори так, матушка. Если бы не лучшие из них, не видать тебе сына живым! Эти добрые люди спасли меня.
– Что ты говоришь, сынок? Как могли враги наши тебя спасать?
– Одни мне страшные раны наносили, другие эти раны залечивали. В каждом народе есть добрые и злые люди.
– Как же ты вернулся из окаянной дали, дитя мое?
– На крыльях надежды, с мыслью о Господе нашем, матушка.
– Сколько же ты был в пути, несчастное мое дитя?
– Пока я был в пути, шестьдесят раз сменились день и ночь. От Введения во храм Пресвятой Богородицы до сегодняшнего дня.
– Что же ты ел в дороге?
– Зерна из навоза, корешки растений и то, что добрые люди подавали.
– Хвала Господу, что есть еще добрые люди на свете. А что у тебя в мешке, путник мой многострадальный?
– А ты посмотри, матушка.
Мать вытащила головы из мешка и говорит:
– Горе мне! Что это такое, сынок?
– Это головы покойных моих товарищей.
– Ты такой слабый, как же ты их смог донести?
– Должен был, мама, это была моя святая обязанность.
– И куда ты теперь с ними, несчастный?
6
Джурджевдан – праздник святого Джорджа (Георгия).