Страница 37 из 61
Разумник привез от А. В. нужную бумагу для Л.-- согласие на развод.
Чем лучше у нас дело идет, тем тяжелее у Л. на душе от мысли о брошенном А. В. С утра просит:"Утешь меня!". И я утешал, вспоминая брошенных мною революционеров, когда я стал служить художеству.
Сегодня все существенное в той борьбе было закончено, Л. получила развод, мы "расписались" с ней.Вернулись домой: она без каблука, а у меня украличасы.
Достигнув всего,Л. впала в мрачное настроение, с одной стороны, из-за мысли о А. В., с другой -- о | том, что мать ее и многие такие "дамы" будут обрадованы -- будут сочувствовать достигнутому "благополучию". Радость ее отравлена.
Вечером появился "их" юрист, после него "наш" Попов -- и все передано мирному ходу. Утром дали знать Ставскому, что кончилось благополучно."
"Июнь. За время этой борьбы чувство наше с Л. возросло до того, что в прошлом, кажется, мы даже и не понимали, как мы можем любить. И сейчас кажется, будто росту этого чувства никогда не будет конца.
-- Как это они,-- сказал я,-- не могли оценить твоей нежности?
-- Нежность -- это они ценили, а вот что-то другое не могли увидеть, понять.
-- Что же это другое?
-- То, чего я всю жизнь свою ждала и на что у каждого прохожего спрашивала ответа. Они брали мою нежность, а ответа не давали. Я их спрашивала, они же мой вопрос и нежность за любовь принимали. Ты мне ответил на мой вопрос, и я больше не спрашиваю.
-- А что это за ответ?
-- Словом этот ответ нельзя выразить: ты знай, что живая любовь не только по существу своему беззаконна, но даже не заключается в словесную форму и не заменяется даже поэзией. Я люблю тебя. А ты любишь меня?
-- Люблю.
Ну вот, вот это самое!в этом понимании заключается ответ на тот вопрос".
"В метро я спускался по эскалатору, вспоминая то время, когда я увидел это метро в первый раз: тогда я видел метро и думал о метро. Теперь я думаю о другом, а метро -- это не входит в сознание. И мне было так, что в собственном смысле живут люди только те, кто живет в удивлении и не может наглядеться на мир. Вот эти люди живут и ведут сознание, остальные же люди живут в бессознательном повторении. И вот это бессознательное повторение, возведенное в принцип, и есть так называемая цивилизация".
"Трудно было нам в городе, но эта трудность была необходимостью, ивосторг наш при встрече с природой опирался на эту преодоленную нами необходимость: мы заслужили свое удивление и радость".
"О борьбе с раздражительностью (выходом из себя). Она мне сказала сегодня, что учится побеждать это в себе страданиями. Билась, билась и вдруг поняла средство превращать свое волнение в мысль и этой мыслью управлять и побеждать. И так из этого ясно выходит, что сознание начинается в страдании, что на страдание надо идти, что через это обеспечивается воздействие на людей и возникает радость, уверенность в жизни вопреки животному страху перед смертью.
Только зачем это "идти на страдание"? "Не уйти от страдания" -- вот это так! Надо лишь знать о страдании как неизбежности, сопровождающей всякое движение вперед. И вот, я думаю, не страданию надо приписывать развитие нашего сознания, а стремлению к лучшему с преодолением препятствий: нужно думать о любви как о движении, преодолевающем смерть".
"День моего ангела. (5 июня.) Принялся было что-то писать о Л., но ничего не мог и, погрустив, решил, что лучше пойти к ней и поцеловать.
От Александра Васильевича неплохое письмо, и я теперь обдумываю, не следует ли приобщить к нашему делу?
Мысль об "удивлении" (у меня "первый глаз") -- это в сознании мост между мной и Олегом. Теперь, во время мировой катастрофы, ясно видно, что гибель
есть гибель цивилизации, гибель людей, вовлеченных в процесс бессознательного повторения (механизации). Какая-то страшная эпидемия охватила род человеческий, эпидемия, называемая цивилизацией (болезнь состоит в повальной зависимости людей от вещей). Спасение же рода человеческого, его выздоровление начнется удивленностью.
Капал дождь в лесу, теплый, как парное молоко. На некоторых упавших листочках, березовых, ольховых, осиновых, собирались капельки дождевой воды. Мы осторожно поднимали такие листочки и угощали друг друга, капли были очень вкусные, с березовых листьев пахло березой, с осиновых -- осиной.
После такого угощения мы спустились к Нищенке 32. На пне возле речки слушали соловья. Когда соловей кончил, я протанцевал польку-мазурку, Л. закатилась от смеха. Потом мы вместе протанцевали. Прилетела золотая птица -- иволга. Л. впервые ее увидала и была крайне изумлена.
-- Правда золотая! -- сказала она. Потом прискакал верховой и спросил, не видали ли мы рыжую лошадь.
Отдаваясь настоящему золотому, какое только возможно на земле, счастью, время от времени мы возвращались к покинутым и вместе обдумывали, как бы им облегчить расставание.
Стоят холода, но травы растут, перемежаются дожди. Мы продолжаем работать. Жизнь наша складывается, и мы счастливы сознаньем, что и нам достается то самое, из-за чего люди так держатся за жизнь. А что это? Мне думается, это "чем люди держатся", так называемая любовь,--это есть оправдание или,вернее,стремлениек оправданиюземнойжизни.Кажется,
пусть светопреставление, пусть "провались все", но мы все-таки будем жить и жизнь прославлять.
Любовь такая не эгоизм, и, напротив, жизнь потому гибнет, что она -эгоизм, а любовь эта -- свидетельство возможности жизни иной на земле. Это есть каждый раз попытка осуществления своими средствами человеческих возможностей обнять собою небо и землю.
Сейчас, в ранне-утренний час, моя любимая спит, и я один думаю, но я знаю, что я не один, что мне стоит подойти к ее постели, разбудить, и она проснется и подтвердит действительность того самого, что в моем одиночестве исходило бы тоской или, в лучшем случае, сказкой.
Сегодня мы пришли в бор, я положил голову ей на колени и уснул. А когда проснулся, то она сидела в той же позе, как при моем засыпании, глядела на меня любящими глазами, и я узнал в этих глазах не жену, а мать. Такую настоящую мать, какой у меня никогда не было.
-- Моя мать,-- сказал я,-- была деловая, она за нескольких мужчин делала работу, я ее как мать, как женщину в детстве не чувствовал. Впервые это я в тебе нахожу.
-- А я же есть мать, знаю по чувству своему, только каждый хочет быть моим собственником, и это отравляет мне жизнь.
Иногда я думаю, глядя на Л., что она гораздо больше того, что я способен открыть в ее существе. Сегодня, когда я лежал у нее на коленях, мне стало вдруг понятно: это существо больше моего охвата и больше всего и лучше всего мне известного, это существо -- Мать".
Запись через шесть лет: "Как Л. проста в своей сущности, и как трудно было всем из-за этой простоты ее понять, только я один ее понял, и она стала мне матерью. В том и была ее непонятная простота, что она была мать без детей".
Через одиннадцать лет: "Свое исключительное призвание к материнству Л. поняла про себя как христианский аскетизм (а оно так и есть: чувство материнства есть живой аскетизм). С таким составом души она полюбила настоящего призванного аскета. Тем она и его сбила с пути и еще больше сама пострадала. После всего я заменил ей ребенка. Нетронутое ее материнство обратилось на меня, и у нас вышла необыкновенная любовь. Теперь она мать в 51 год, а я ее ребенок в 78 лет. Чего только не бывает на свете между людьми!"
Новая вещь будет называться "Теплая капель". "Березовый сок", "Зерна", "Посев семян", "Следы" -- так мы придумывали название, и, наконец, нашли: "Капель" -- слово Лялино; "теплая" -- мое.
Капля -- это проходящее мгновение действительности, всегда оно правда, но не всегда верной бывает заключающая ее форма: сердце не ошибается, но мысль должна успеть оформиться, пока еще сердце не успело остыть. Чуть опоздал -- и потом не можешь понять, хорошо написано или плохо. Я долго учился записывать за собой прямо на ходу и потом записанное дома переносить в дневник. Только в последние годы эти записи приобрели форму настолько отчетливую, что я рискую с ней выступить...