Караван

Муж находился дома. У Тани радостно заколотилось сердце. Наконец-то! Рядом с мужем она ничего не боялась. Он защитит её. Какой бы она ни была развратной, как бы ни изменяла и не унижала его этими изменами. Она была его женщиной. Всегда и везде.

Таня вошла в зал. Дорогой и единственный беседовал с одним из своих компаньонов. Мужчины были одеты по классу «А», и Таня почувствовала, что её ждут. Прикоснувшись губами к щеке мужа и обняв его, она улыбнулась гостю.

– Познакомься, – сказал муж, – это Кирилл Локсодорм, он представляет одну весьма могущественную промышленную группу, вложившую деньги в мой банк.

– Прямо здесь представляет, – рассмеялась Таня. Её муж просто обожал всевозможные протокольные условности.

– Везде, – веско сказал муж, – тем более в неформальной обстановке.

Таня с наигранным ужасом посмотрела на гостя, тот в ответ обречённо развёл руками.

– Мы ждём тебя почти час, – продолжал муж, – так что быстренько приведи себя в порядок, через полтора часа мы должны быть на вечере у министра.

– «Быстренько», – Таня с усмешкой посмотрела на мужа. – Для того, чтобы соответствовать такому приёму, нужно потратить день, и даже ночь. Понятненько?

– Вы настолько красивы, – влез в разговор Локсодорм, – что в любой момент можете присутствовать на приёмах любого уровня, без всякой подготовки.

– Вот и ещё одна твоя победа, – прошептала Таня себе под нос, направляясь в спальню. – Правда, гордиться тут особо нечем: такой же кобель, как и остальные. Да к тому же ещё и зануда.

Таня наносила последние штрихи своего макияжа, когда увидела в зеркале туалетного столика фотографию, лежащую на подушке постели. Тюбик помады, выпавший из Таниных пальцев, ударившись о поверхность столика, вывел Таню из оцепенения. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы встать, подойти к постели и взять фотографию в руки.

«Почему, ну почему именно с ним. Ведь у меня столько мужиков», – стучало у неё в голове.

Таня открыла глаза. На фотографии был её муж, стоящий у окна своего рабочего кабинета в банке. С сигарой в руках и улыбкой на всю физиономию.

Они вернулись поздно и очень уставшими. Женя пребывал в превосходном настроении: ещё бы, он обожал подобные мероприятия. Таня же, напротив, терпеть не могла все эти приёмы и обеды с власть предержащими. Присутствуя на них, она не раз ловила себя на мысли, что нет никакой разницы между этими небожителями и старушками, сидящими у подъездов и перемывающими кости всем, кому не посчастливилось пройти мимо.

Кто что сказал, кто как выглядит, кто сколько заработал. И, главное: кто кого бросил, соблазнил, обманул, кто кого и как использовал… Кто кому почему и зачем задницу подставил и кто её вылизал. Сидят, едят, стоят, пьют, ходят, танцуют – и клюют, клюют до крови, до смерти, товарищей и знакомых, подельников и партнёров… Всё-таки Хичкок здорово промахнулся, снимая своих птиц.

Таня устало опустилась на кровать, не в силах раздеться, и наблюдала за мужем, как тот в отличном настроении, напевая себе под нос что-то весёлое, бесцельно перемещался по спальне, разбрасывая свою одежду. «Надо же, – подумала Таня, – какой живчик, а ведь я ему в дочери гожусь. Какие, к чёрту, фитнессы или там здоровый образ жизни. Для мужчины важно дело, которым он занят, а если всё получается, то ему больше ничего и не надо. И выглядеть, и чувствовать он себя будет… Интересно: сколько у него баб?»

– Я – в душ. Ты со мной? – спросил Женя, останавливаясь перед Таней.

– О, нет, – Таня сделала усилие и села, – я безумно хочу спать… можно, я вымоюсь утром?

– Милая моя, мы только что были в центре абсолютной власти. Неужели тебя это не возбуждает? – Женя наклонился и положил ладони ей на колени.

– Так уж и абсолютной? – спросила с улыбкой Таня. – Они что там, средневековые короли? Или, того хуже, императоры древнего мира?

– Любые короли и императоры по сравнению с ними – дети. У нас политическая власть – синоним абсолютной, можно даже сказать, божественной власти.

Женя опустился перед Таней на колени и запустил свои руки ей под юбку.

– Так уж и божественной, – сказала Таня. – У нас ведь выборы, и всё такое… Куда ты полез, я грязная.

– Выборы, выборы, – сказал Женя, не обращая внимания на последнею реплику жены. – Только не то, что говорить, даже думать об этом не надо. А то бог услышит и прогневается, а гнев бога – это… Ты что, без трусиков!

Таня почувствовала, как руки мужа, миновав резинку чулок, легли на её лоно и пытаются проникнуть дальше внутрь.

– Куда немытыми руками! – воскликнула Таня, пытаясь своими ладонями остановить Женю. Но тот и без Тани застыл, и она, подняв голову, увидела его ошеломлённое лицо с широко раскрытыми удивлёнными глазами.

– Так ты и там была без… Ну, ты, мать, даёшь!

– А твои боги, да и ты, ничего не увидели и не почувствовали! – расхохоталась Таня.

Но Женя её не слушал. Он резко перевернул Таню на живот и задрал на ней юбку. Таня почувствовала мужа у крестца.

– Ниже… – прошептала Таня, поняв, что сопротивление, как и взывание к благоразумию и гигиене, бессмысленно…

«Господи, чем там намазано, что они так туда стремятся?» – подумала Таня, когда Женя с рычанием упал рядом с ней.

– Всё! – тяжело дыша и смеясь, сказал Женя. – Теперь душ.

– Щас! – сказала Таня. – Вот теперь я пойду первой!

– Давай, а я к тебе присоединюсь, – сказал Женя. – Через пару минут.

– Обойдёшься, – сказала Таня. Она встала с постели и принялась снимать юбку и блузку. – Чулки все изорвал…

– Чулки? – не понял Женя. – Хорошо, я куплю тебе чулочную фабрику. Это, надеюсь, решит проблему?

– Зачем мне фабрика, когда у меня есть ты! – рассмеялась Таня и кинула в него своей юбкой, а затем блузкой и лифчиком.

– Ух, ты! – воскликнул Женя, увидев жену, стоящую перед ним в одних рваных чулках и тёмно-красном гранатовом ожерелье, плотно обхватившем её шею на манер ошейника.

– Забыл, кем я была? – томно спросила Таня. – Напомнить? Что скажет твой бог, когда узнает, что твоя жена – бывшая шлюха?

– Я так полагаю: он знает, – улыбнулся Женя, – А почему бывшая? Я хочу, чтобы ты всегда была такой… когда мы познакомились. Помнишь?

– Помню, – сказала Таня. Она наклонилась над мужем, так что обнажённые соски коснулись расстёгнутой сорочки мужа. Дрожь пробежала по всему её телу. Она пальчиками коснулась его губ. – Жди и будь паинькой. И, быть может, ты сумеешь пережить эту ночь со мной!

Уже в ванной комнате, усевшись на специально стоявшую тут небольшую скамеечку, сняв ожерелье и то, что осталось от чулок, она взглянула в зеркало, висевшее над раковиной. Оттуда на неё смотрела старуха, очень похожая на саму Таню, только постаревшую лет на триста. Странно, но Таня не испытала никакого страха или ужаса – только любопытство. Она встала со скамеечки и подошла к зеркалу.

– Тебя все предадут, и жизнь твоя станет страшнее смерти, – жёстко сказала старуха, неотрывно глядя в глаза Тани.

– Кто – все? – не поняла Таня. Она протянула руку к зеркалу, и рука, не чувствуя препятствия, прошла насквозь, и Таня коснулась лица старухи. И тут же её пальцы обожгло огнём, как будто она дотронулась до тлеющих углей костра. Старуха в зеркале пропала, и на её месте появилась поляна, ограниченная с одной стороны отвесной гранитной скалой, в которой под нависающей громадой серого камня зияла огромная чёрная дыра. А посреди полянки дымился, затухая, костёр.

– Ты должна умереть, – услышала Таня за спиной твёрдый голос старухи, и почувствовала, как костлявые и твёрдые руки толкают её к зеркалу. – Иди туда, и смерть твоя будет быстрой и лёгкой.

Но Таня не собиралась никуда идти, и вместо того, чтобы сделать шаг к зеркалу, выдернула из него руку и обернулась, надеясь понять, что происходит за спиной и кто так больно тычет в спину.

За Таней никого не обнаружилось, и толчки в спину прекратились. Ничего не понимая, Таня вновь посмотрела в зеркало: теперь в нём вновь стояла старуха.