Страница 2 из 6
Рука стала тверже держать кисть.
Мне стало нравиться писать красками: смешивать цвета, класть мазки.
Вообще-то рисовать – это здорово! Когда твоя рука выводит на бумаге или на картоне сначала линию… Еще не понятно, что это будет… Одна линия, другая… Вот уже на листе показывается человек… Здорово!
Вдруг человек обретает цвет… Его глаза становятся карими. Его губы улыбаются… Вот на нем появляется шляпа…
Тут появляется учитель и говорит тебе в ухо: «Александр, ты не смотришь на натуру! Там вроде бы стоит кувшин, а ты опять нарисовал пирата!»
Ну и так далее и тому подобное…
Да! Еще могла, вслед за этим, последовать совсем уж нехорошая фраза: «Интересно, а как твой отец смотрит на эти художества?»
«Он зажмуривается!» – мысленно отвечал я.
Папа иногда зажмуривался, иногда – нет.
Бывало, что и попадало мне. Ну, как без этого…
Глава 2
В конце третьего класса «художки» полагалась практика. Выезд на натуру, на пленэр (в переводе с французского «на пленэр» означает: «на открытый воздух»).
Летом, после третьего класса, я мог бы отправиться в Крым. Две группы ребят из нашей «художки» (старшая и младшая) отправлялись туда каждое лето.
В прошлом году я родителям о Крыме даже не заикался. Тому имелась объективная причина.
Дело в том, что я в своем третьем классе «художки» самый маленький. Это сейчас мне четырнадцать (почти). А тогда еще двенадцати не исполнилось…
К нам в школу принимают с третьего, а то и с четвертого класса обычной школы. Это меня взяли с первого, потому что папа…
Несмотря на то что я просидел два года в подготовительном классе, я все равно оказался младше всех.
Папа на практику в этом году не ехал. Ему сделали большой заказ, который требовалось закончить в срок.
– Пущать или не пущать? Вот в чем вопрос? – размышляли мама с папой, сидя в мастерской за «рюмкой чаю» по случаю скорого окончания учебного года в «художке».
На мольбертах сохли неоконченные картины папы. В открытые окна проникали лучи закатного солнца.
В мастерской родители сидели не одни. Там же находились папин друг Мигель со своей спутницей Ариадной и папин друг Иваныч без спутницы. Правда, присутствовала мамина подруга Жанна. С Мигелем и Иванычем папа учился в Строгановке. Мама тоже там училась, только на три года позже.
Мигеля по-настоящему зовут Миша. Он тоже художник, только «свободный». Он так про себя и говорит:
– Я – свободный художник жизни!
Правда, я не видел его картин. Однажды я даже спросил у папы, где можно посмотреть картины Мигеля? Потому что Мигель сам как картина: черные длинные волосы, весь в каких-то разноцветных кофтах и шарфах, в каких-то ремнях, фенечках и завязочках…
– Я бы тоже хотел взглянуть на его картины… – вздохнул папа. – Только он давно уже кисточку в руках не держал.
– Он занимается перфо́мансом, – пояснила мама.
Я не понял. (Тогда не понимал.)
– Ну, берет разные штуки, ставит их с ног на голову и сам ходит посреди этого всего, – пояснил папа.
– На голове? – спросил я.
Почему-то мне представился Мигель со своими шарфами и фенечками, стоящий посреди разных штук именно на голове. Вернее, на ногах, но на потолке. И шарфы свисают вниз…
– Что – «на голове»?
– Ну ходит!
– А-а-а… – протянул папа. – Угу. Можно сказать и так. А эти всякие штуки называются «инсталля́ции».
– Не забивай ребенку голову, – попросила мама.
– Для общего развития, – пожал плечами папа. – Я же на выставку к Мигелю Сашку не приглашаю!
– Да, – отозвалась мама. – Не стоит ребенка пугать…
Мигель – он в общем-то дядька добродушный. Только с закидонами. Как выпьет, начинает читать стихи и бренчать на гитаре. А потом жаловаться на жизнь и плакать. Или смеяться.
Подружки с ним приходят разные. Наверно, потому, что ни одна долго не выдерживает. Или стихов, или слез, или этих… как их?., инсци… ну, этих всяких штук, поставленных с ног на голову.
Теперешняя Мигелева Ариадна ему под стать. Тоже вся в ремешках, бусах, поясах и серьгах. Лохматая. Молчаливая. В трех или четырех кофтах, выглядывающих одна из-под другой. Пришла к нам только второй раз.
Мигель сразу же принял участие в вопросе о моей практике:
– Пускай ребенок отдохнет от родителей! Пусть едет! Я – за! В Крыму хорошо! Тепло!
– Угу, – кивнула его подружка. – Я, например, сама сбегала из дома три раза.
По-моему, эта фраза оказалась единственной, которую она произнесла за весь вечер.
Я не думаю, что такой аргумент положительно подействовал на маму. Она внимательно взглянула на подружку Мигеля и предложила:
– Может, я его лучше на дачу к бабушке отправлю?
Я любил бабушку, мамину маму. Она оставалась единственной моей бабушкой: все остальные (бабушка и два дедушки) уже покинули этот мир. Я бы с удовольствием съездил к бабушке в гости.
Но практика! В Крыму! Вместе с ребятами из «художки»! Неужели родители не поймут, что я уже вырос!
– Ма, это же всего три недели! А на даче у бабушки мне и так все остальное лето загорать! – возразил я.
– Крым теперь чужая страна… – вздохнула мама. – Не знаю, как там обстановка. Граница, таможня…
– Он что, золото и бриллианты повезет? – поинтересовался Мигель.
– Наша школа ездит туда испокон веков, – не погрешил против правды папа. – Может, пусть съездит? Чтоб от товарищей не отстать?
Папа, кажется, склонялся на мою сторону. Тут мама привела последний аргумент:
– А если что-то случится?
На такую фразу ответить невозможно. Поэтому все замолчали. Я готов был заплакать.
Тут за меня заступился Иваныч.
– Я бы отпустил, – повел он своими плечищами. – Пусть мужиком становится.
Как я был благодарен Иванычу за поддержку!
Глава 3
Надо бы пару слов сказать и про Иваныча.
Иваныч писал русскую природу, Русь-матушку, церкви, красавиц в сарафанах и мужиков в белых вышитых рубахах. Пытался даже писать иконы, но, как он выражался, никак не мог «свою натуру вставить в канон».
Внешность у Иваныча соответствующая. Большой, сильный, косая сажень в плечах. Похож на грузчика или штангиста, а не на художника. Одним словом, русский богатырь. Только без меча или без палицы. Без кольчуги и коня. И немножко «без царя в голове», как выражается Жанна. Как будто у нее самой в голове одни «цари»..
Иваныч ходил в церковь и даже хотел определиться в монастырь (как я случайно узнал из разговора родителей). Но в монастырь Иваныча почему-то не приняли. По этому поводу он некоторое время провел «в тоске» и «пил горькую».
Но принципам жизни Иваныч не изменил. Натуру же не изменишь…
Знал я так же, что существовала некоторая симпатия между Иванычем и Жанной. Существовала давно, но как-то безвыходно и безрезультатно. То Иваныч в духовных исканиях, то Жанна в тоске, то еще что-нибудь.
Вот такая компания собиралась у нас в мастерской. Это не вся, конечно, компания. У нас много народу собиралось. И собирается…
Жанна, между прочим, совсем не художник. Она журналистка. Познакомилась с мамой, когда я родился: лежали вместе в роддоме.
Только у Жанны случилась беда: ее новорожденная дочка умерла. Потом муж ушел. А вот дружба с мамой осталась.
Жанна ничего не сказала насчет моей практики, только отвернулась к окну. Она вообще какая-то не очень веселая, эта Жанна.
Носит длинные юбки. Чуть что – крестится. В церковь часто ходит. Иногда, в праздники, Жанна зовет маму, и они отправляются в церковь вместе. Только для мамы надеть юбку или платок на голову равносильно подвигу. Она сама так говорит. Потому что любит ходить в джинсах или в каких-нибудь других брюках и даже зимой – без шапки.
Вы не думайте, что я называю друзей моих родителей по именам только сейчас. Нет, я их вообще-то всегда так называю. А никто и не возражает.