Страница 33 из 48
Император Александр I, находившийся в это время на конгрессе в Троппау, 5 ноября отдал приказ о расформировании полка. Следствие над солдатами-зачинщиками бунта и самим полковником Шварцем продолжалось более полугода. В завершившем его императорском указе от 29 августа 1821 года, помимо вынесения приговора по этим двум делам, отмечалось, что офицеры Кашкаров и Вадковский (которые выступали посредниками в начале переговоров между солдатами и командованием), как имевшие возможность прекратить возмущение в зародыше, но не сделавшие этого, за свои действия предаются военному суду в специально созданной комиссии. 30 октября в эту комиссию также поступило дело отставного полковника Семеновского полка Д. П. Ермолаева. При обыске у него были найдены подозрительные письма от нижних чипов того же полка и от офицера, князя И. Д. Щербатова, также вскоре арестованного.
Форма Семеновского полка при Александре I
Следственное дело Ермолаева и Щербатова («О подозрительных письмах», как оно первоначально именовалось) представляет собой самостоятельный комплекс документов. И в этом своем исследовании мы впервые обращаемся к подлиннику военно-судного дела и анализируем не только новые сведения, там содержащиеся, но и ход дела в целом, столь ярко запечатлевший неразрешимый общественный конфликт 20-х годов, обстановку, в которой «отсутствующие всегда виновны», дружеские чувства вызывают подозрения, а одна фраза может разбить всю дальнейшую жизнь человека.
«Я его приписываю тайным обществам...»
Непосредственным источником атмосферы подозрительности и недоверия являлось настроение императора Александра. Уже при первых известиях о случившемся он говорит прибывшему с донесением из Петербурга П. Я. Чаадаеву, что подозревает заговор. В те же дни Александр пишет Аракчееву: «Никто на свете меня не убедит, чтобы сие выступление было вымыслено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца... По моему убеждению, туг кроются другие причины... я его приписываю тайным обществам».
Таким образом, в сознании императора, задолго до возникновения военно-судного дела над офицерами-семеновцами, уже возникла вполне определенная его трактовка. Ближайшее окружение императора по-иному отнеслось к причинам восстания.
Но тем не менее в Петербурге уже знали многое, что, казалось, оправдывало опасения государя. Незадолго до событий в полку к И. В. Басильчикову, командующему гвардейским корпусом, обратился библиотекарь штаба М. К. Грибовский, сообщивший о существовании Союза Благоденствия, разветвленного тайного общества, большая часть членов которого служила в гвардии. Васильчиков, слывший либералом, имевший в своем ближайшем окружении членов тайного общества, не мог начать расследования, не ставя себя самого под удар, и поэтому решил дожидаться возвращения императора.
Через неделю после возмущения семеновцев случилось происшествие, совершенно перевернувшее мнение генералов о его причинах. Была обнаружена революционная прокламация от имени семеновских солдат к Преображенскому полку, написанная с ярких антимонархических и даже антидворянских позиций. Тайна авторства этой прокламации не разгадана до сих пор. Прочитав ее, Волконский пишет Закревскому: «Признаюсь, не мог вообразить столь ужасной мерзости, что и доказывает, что такого же рода верно было что-нибудь употреблено и для Семеновского полка». Реакция самого Александра на появление прокламации была более чем определенной: он считал, что «если дело будет поведено толково», можно будет найти источник истории в Семеновском полку.
Итак, следствие активнейшим образом было направлено на поиск заговорщиков.
В первый месяц расследования поведения Кашкарова и Банковского доказать наличие злого умысла и заговора не удавалось. На допросах полковник Вадковский держался е большим достоинством, не останавливаясь и перед прямыми опровержениями направленных против него показаний генерала Васильчикова; Кашкаров же действительно давал несколько путаные показания, однако и они нимало не клонились к раскрытию заговора.
И тут вмешался случай: арест отставного офицера-семеновца полковника Ермолаева с «подозрительными письмами». Уже по доносу Грибовского власти знали, что среди членов тайного общества «переписка производилась темным слогом, чрез нарочно посылаемых», и вот теперь в их руках были письма, содержащие, по их представлению, множество темных выражений, передаваемые с нарочными, где к тому же высказывалось сочувствие возмущению солдат против Шварца. Казалось, это были верные доказательства существования заговора офицеров в Семеновском полку. Руководить следствием в качестве презуса комиссии был назначен молодой, энергичный и честолюбивый генерал-адъютант А. Ф. Орлов (в будущем — шеф жандармов и начальник Ш отделения), за успешное проведение дела ему было обещано служебное повышение.
Честь и служба
Прежде чем обратиться собственно к анализу следственного дела, познакомимся поближе е его главными героями — Дмитрием Петровичем Ермолаевым и князем Иваном Дмитриевичем Щербатовым, что позволит яснее представить себе контуры разыгравшейся драмы.
Князь Щербатов в семнадцатилетнем возрасте перешел с университетской скамьи на службу в Семеновский полк, где и познакомился с Ермолаевым. Друзья вместе прошли Отечественную войну и заграничные походы, а после возвращения гвардии вступили в блестящие круги петербургской военной молодежи с широкими связями. Так, Семеновский полк был «семейным» полком Щербатовых, и молодой князь пользовался покровительством его полковых командиров, а например, шурин Щербатова и приятель Ермолаева князь Ф. П. Шаховской был в хороших отношениях с дежурным генералом Главного штаба А. А. Закревским. Успешно продвигалась служебная карьера: к началу 1820 года Ермолаев в звании капитана командовал гренадерской ротой, входившей в батальон полка, а штабс-капитан Щербатов — I фузильерной ротой I батальона. Оба молодых офицера в полной мере разделяли те новые идеалы, которые принесло в русскую общественную жизнь поколение декабристов, и если сами и не являлись членами первых тайных обществ, то непосредственно чуть ли не ежедневно с ними общались. В Союз Благоденствия входили их друзья и товарищи по службе, семеновские офицеры С. П. Трубецкой, С. И. Муравьев-Апостол и А. А Рачинекий, а также Ф. П. Шаховской, И. Д. Якушкин, М. А. Фонвизин, близок к Союзу был и кузен Щербатова П. Я. Чаадаев.
Еще раз скажем: и на службе, и в повседневном поведении превыше всего для дворян декабристского поколения ставились «законы чести», далеко не всегда совпадавшие с законами государства и нормами, которые старшее начальство требовало от офицеров при исполнении службы. В этой неуклонной верности чести и был один из источников непонимания и молодыми офицерами-семеновцами, и декабристами того, что суд государства руководствуется другими законами. Своего рода «невольники чести», Ермолаев и Щербатов ни разу в своих показаниях от нее не отступают, но на деле это оборачивается оговором и себя, и товарищей. Сама служба под началом у Шварца, словно нарочно пренебрегавшего не только законами чести, но и законами элементарной порядочности, была для них мучительным испытанием. Но на их откровенность власти отвечают непомерно строгим наказанием в духе устарелых установлений. Трагический исход дела семеновских офицеров никак не обусловлен их реальной виной — они пострадали за неосторожно сказанное слово и за верность законам дворянской чести.
Теплые, вполне «человеческие отношения» связывали их и с солдатами. Этим вообще офицеры-семеновцы выделялись, служа примером для всей гвардии. Как командиры рот Ермолаев и Щербатов держали солдатскую кассу и регулировали различные вопросы их артельного хозяйства, иногда жертвуя для этого и свои деньги. Большинство солдат они хорошо знали. Между капитаном Ермолаевым и солдатами его роты завязалась настоящая дружба, так что уже после восстания, будучи в отставке, он ездил прощаться с ними в далекий Кексгольм.