Невольно

Глаза в глаза. Ожидание-выжидание. Вызов-перемирие.

Затем меня будто иглой в бок ткнули. Лихорадочно отыскав ключи, я подскочила к двери, дрожащей рукой прижала магнитный ключ к замку…

В жестком захвате его руки легли мне на талию. Я дернулась, больно стукнулась коленкой о холодное железо. Кирилл наклонился, провел колючим подбородком по макушке, вдавив мою спину в свою грудь, губы впились в шею прямо под ухом, кожу защипало. Замораживающий адреналин смешался с плавящим желанием. Это отрезвило, позволив вырваться, двинув локтем куда-то в район его солнечного сплетения. Открыв запищавшую дверь, я взлетела по лестнице наверх, едва не растянувшись на последней ступеньке. Он нагнал меня у лифта. Вырвал сумку, бросил ее не пол, и, заломив руку, прижал меня щекой к холодной шершавой подъездной стене, щедро изукрашенной надписями и рекламными объявлениями. Через секунду развернул к себе лицом.

- Пус… - взвизгнула я, вырываясь, ужаснувшись ледяной пустоте его глаз, но его рот мгновенно поймал мой, а рука ударила по кнопке вызова, механизм лифта откликнулся едва различимым урчанием.

Больно, до крови, укусил мою нижнюю губу, но тут же всосал ее в свой рот - полосующая страсть с металлическим привкусом. Мое сопротивление вдруг преобразовалось в… Нет, не в нужду, а в нечто, сравнимое с наркотическим опьянением. Каждое прикосновение, каждое движение наших тел внезапно обрели острейшие алмазные грани, причиняющие боль и приносящие наслаждение. Ясность за пределами рациональности, яркость за пределами эмоций. Как он вжимает свои бедра в мои, еще жестче и плотнее пришпиливая меня к грязной стене, - чувствую, насколько он тверд, рельеф его плоти, и загораюсь еще больше, ненавидя и себя, и его. Как его руки сминают мои груди, сквозь тонкую блузку грубо лаская напряженные соски, - меня насквозь простреливает желанием. Какой жесткий, болезненный поцелуй, щетина раздирает кожу, нет возможности сделать вдох, какой горячий у него рот, беспощадный язык – понимаю, что безвольная кукла в его руках.

Лифт с тихим скрипом открыл свои двери, Кирилл тут же впихнул меня туда, еле удержалась на ногах. Быстро наклонившись, он подобрал сумку и забросил внутрь. Я прилипла к стене, затравленным зверем наблюдая за ним. Когда двери закрылись, все повторилось: моя спина вжата в стену, мышцы ноют от попыток освободиться, его рот закрывает мой в грубом страстном поцелуе. Вот только его руки ныряют под юбку, задирая ее, и я знаю, что произойдет следом…

Я затрепыхалась в его руках, пытаясь отбиться, убирая его лицо от своего, царапаясь, кусая его губы. Смерч ярости пронесся по нервам, еще больше разжигая кровь. Кир уступил, но лишь за тем, чтобы посасывающими поцелуями покрывать мою шею, ключицы, грудь, которую обнажила разорванная блузка. Обхватив ягодицы, терся пахом о мой живот. Меня трясло от бешенства и невероятной силы либидо, из глаз текли слезы. Вырываясь, я молотила по его плечам, голосила, а он, стиснув ладонью мою шею, шумно и хрипло дыша, снова закрыл мой рот поцелуем, хозяйничая в нем языком.

Все произошло, наверное, за единый удар сердца. Вот его ладонь сжимает мое горло, рот не выпускает мой, и холодящая струйка страха бежит по позвоночнику – я задохнусь, он убьет меня, потеряв контроль, сам даже не заметит, - а вот его пальцы в грубоватой ласке проводят по клитору, и после двумя слитными рывками его плоть проникает внутрь меня. Белесая муть перед глазами, и боль скручивает судорогой, сплавляясь с удовольствием облегчения, превращая кровь в бурлящее горячительное шампанское.

Подступающий слишком быстро экстаз мешается с ужасом и отвращением. Кир двигается резко, практически выходя из меня и жестко вторгаясь вновь. Яростно вбивается, подводя меня к краю. Выскальзывает – больно, неудобная поза… И, наконец, отпускает мою шею и рот, позволяя сделать вдох, тут же прерванный стоном, когда, подхватив меня под ягодицы, насаживает на себя.

Мы были обречены. Кончили в одно и то же мгновение, когда я подняла голову, чтобы заглянуть в его глаза. Содрогание, вспышка, затопившая все тело истома, долгий стон-выдох.

Сколько заняло это безумие? Одну минуту? Две? Какая разница. Все равно ничего не осталось. Затягивающая темнота и опустошенность. Но только с ним буквально мгновение назад прикоснулась к вечности.

Он долго не мог отдышаться, взмокший, как и я. Не отпускал меня, поддерживая, чувствовала внутри его ослабевшую плоть и щиплющую влажность. Уткнулся носом в мой висок, мягко поцеловал, провел губами по щеке, убирая слезы.

- Ненавижу тебя, - беззвучно произнесла я. Услышал как-то. Сакраментального «значит любишь» не последовало, как и обычно. Последовало уже ставшее обыденным:

- Ненавидь. Но ты моя и только моя. Между нами ничто не встанет, я клянусь, - твердый, но какой-то надломленный голос.

Осторожно опустил меня на пол, теплые ладони собственнически погладили ягодицы и бедра, придерживая рядом. И хорошо – дрожащие ноги едва меня держали. Передернуло от ощущения стекающей между бедер влаги. Я старалась не встречаться с ним глазами, механически поправляя одежду. Скривилась при виде блузки – у него дома где-то был комплект пуговиц, снова придется все заменить из-за утерянных двух. Кир натянул брюки. Дрогнув, лифт поплыл вверх – кто-то вызвал. Это знак нам.

Остановившись у своей квартиры, я взяла протягиваемые мне ключи. После пережитой эмоциональной разрядки и оргазма навалившиеся слабость и апатия ощущались как благословенная пелена бессознательности: избавлена от необходимости говорить, прогонять его прочь, размышлять, расставляя точки над е.

Пол уплыл из-под ног – это Кирилл подхватил меня на руки, унося в спальню, усадил на кровать.

Перестала воспринимать происходящее, точно кто-то выключил меня, сломанную куклу. Потревоженные сумерки зашевелились, взметнув чернильными руками, тело окутала прохлада, с ног исчезли туфли, колючий от пробивающейся щетины подбородок уперся между моими коленками. Невольно, автоматически положила руки на его голову, ероша жесткие черные волосы.

- Прости меня… Прости, пожалуйста, родная, - шелестел его голос, в нем скрипело отчаяние, разрывалась вина. – Безумно люблю тебя, только тебя. Ты же видишь, чувствуешь. И когда ты… так делаешь, отталкиваешь… Когда кто-то другой… Я невольно взрываюсь. Я не могу себя сдержать, понимаешь?

- Если любишь, то оставь, - слабым отстраненным голосом произнесла я. Безучастно отметила, что щеки щиплет влага. – Просто уйди и не возвращайся, дай мне жить.

Прогоняла, а сама гладила его волосы, ласкала виски, скулы, переносицу, трогала вспухшие после моих укусов губы. Не смотрела на него, смотрела во тьму невидящими глазами.

- Не могу, Мась. Я не могу. Без тебя никак. Слишком люблю, - целовал мои бедра, колени, царапая кожу щетиной. – Ты нужна мне, только ты. Очень сильно. Больше никого и ничего не нужно, разве не видишь?

- Это ненормально, - ответила все тем же равнодушным голосом.

- Нормально. Ведь ты моя, а я – твой.

А потом, полностью раздев, он любил меня нежно и долго. С благоговением. Непрестанно целуя и лаская везде, зализывая засосы и начинающие наливаться синяки. Вторгаясь медленно и осторожно, подводя меня к пику, останавливаясь, отступая и начиная все снова.

И я не думала, нет. Ничего не решала, лишь тихо всхлипывала, стонала. Болела. Ненависть, ярость, страх, отвращение и презрение к себе, к нему, как и любое сопротивление, остались где-то там, среди шевелящихся теней, шума снова нагулявшего аппетит ветра, скатывающегося с веток деревьев. Где-то там, во вчерашнем дне, где-то в растворенной крови и горечи. Невольно отвечала на все его поцелуи, мягкие, лелеющие мои губы, на все его прикосновения, обжигающие и томящие, успокаивающие. Невольно отзывалась на все ласки, доказывающие, насколько я важна, желанна. Невольно любила, прощая за все. И крепко обняла в ответ, уткнувшись носом в жесткие волоски на его груди, когда засыпала.

Почему-то я не вольна отпустить его.