Основной конкурс (5 конкурс)

фантЛабораторная работа

Основной конкурс (5 конкурс)

Алюминиевые херувимы

Карта СССР похожа на схему разделки коровьей туши. Точь-в-точь, как та, что висит над витриной гастронома на углу.

Каждый раз, когда ты смотришь на нее – тебе страшно.

Это часть нашего национального характера. Это мы.

Мы - мясо и кровь.

Шея в районе Москвы, «челка» – Кубань, лопатка – Сталинград. Ребра – Татарская АССР, пашина и стейк – это там, где буряты, а антрекот примерно в районе Таймыра. Чукотка – «толстый филей». Камчатка – кострец.

Это наша страна. Это мы.

Ты с детства бредишь небом. Все эти сахарно-белые облака на пронзительно-голубом. Ты лежишь в лопухах, покусывая травинку. Смотришь, на что это похоже. На подлодку капитана Немо, на гордый профиль индейского вождя... Или на святого Георгия, воюющего со змеем. Или на ангелочков-херувимов, про которых так любила толковать суеверная бабка.

Мы все это давно изжили, все эти глупости. Религиозные предрассудки. Говорят, там, у НИХ – достаточно быть просто хорошим человеком. Если ты справился – в конце тебе дают пару крыльев и светящийся нимб. Ты можешь летать. Сколько угодно.

У нас иначе. В советской стране не дают крыльев кому попало.

Ты должен быть безупречен. Ты должен выдержать экзамен. Ты должен с детства бредить небом, следя, как скользит по этой васильковой глазури белый треугольник воздушного змея. Ты даже можешь сломать ногу при попытке запуска самодельного параплана из простынь и фанерных реек, с крыши сарая... Приземляешься туда же, в лопухи. С них все начинается, ими же заканчивается. Ты ударяешься носом в землю. Зарываешься в нее. Обнимаешь ее. Тебя закапывают в нее.

Это больно. Но больше ничего. Никаких там раскаленных сковородок и рогатых чертей. Никаких там парней со светящимися нимбами над головой.

Какой в них прок? Ты и так выдерживаешь все экзамены на «отлично». Тебе говорят, что ты здорово справляешься. Что ты далеко пойдешь. Это только твоя заслуга. Потому что ты и впрямь грезишь небом.

Только никто не может предугадать заранее – насколько далеко ты пойдешь.

Вот даже географически, где это? Что-то пахнущее апельсинами и солнцем, далеко за морем. Что там есть? Быки, коррида, Кармен, херес.

Еще там теперь война.

Ты едешь туда, потому что это твой долг.

Ты что-то вроде того велосипедиста из задачника. Того, что движется, с постоянной скоростью, из деревни Иваново в деревню Петрово навстречу другому парню.

Все точно так же, за исключением скорости и топонимов.

Цепляясь крыльями за тучи, вы идете раз в пять быстрей. Из Гвадалахары на Саламанку, в плотной облачности. По приборам.

На выкрашенных в защитный цвет фюзеляжах ваших «ишаков» - красные полосы. На хвостах – красно-желто-фиолетовый триколор.

У тех парней, что, как в задачке, идут вам навстречу – черные круги на белом. На хвостах – косой черный крест. Их вам не должно быть жалко. Они фашисты.

- Полоз, я Десна, пять минут до цели.

- Понял вас, Десна.

Низкий гул винта сроднился со слухом. В нем мнится позвякивание велосипедной цепи, бряцание велосипедных спиц.

Выжженный солнцем ландшафт внизу - как дачная дорога, по который ты гонял на велосипеде, охристо-желтая с колдобинами и камнями, обрамленная кустами одуванчиков и подорожника.

Распростершая крылья лиловая тень самолета внизу – совсем как тень от твоего велосипеда. Здоровенного и уродливого, но быстроходного.

Броневики франкистов на охристо-желтой неровности равнины – будто неповоротливые жуки. Поезда плетутся куда-то, там внизу, по своим делам - как трудолюбивые муравьиные цепи.

Белые бабочки-капустницы на фоне голубой синевы – они приближаются. Они идут вам навстречу. На их белых крыльях - черные круги. На их хвостах - косые черные кресты.

-Полоз, я Верста, мессеры на пять минут.

- Понял вас, Верста.

Она сказала тебе: «ты попробуй быть смелым, вдруг получится?»

Ты до сих пор ощущаешь пряный запах ее духов, сладкий вкус ее помады.

Она сказала тебе: «просто будь посмелей…»

Но тебе страшно. Как и тогда.

Та девочка, тогда, сто тысяч миллионов лет назад. Среди пестроцветья голубых васильков и солнечных одуванчиков, сказала тебе это, поглаживая раму твоего чудовищно-огромного велосипеда:

- Ты просто попробуй, вдруг получится?

Тебе было страшно, помнишь?

Хотя… что может случиться? Мы просто мясо и кровь. В конце-то концов.

Ты стал крутить педали и пошел, и понесся, и полетел – вниз по откосу, выше охристо-желтой равнины, выше подорожников, жуков, муравьев, бабочек-капустниц, рытвин и колдобин.

Ты полетел.

А дальше был – рывок через руль, разорванная рубашка, и жесткое приземление – ладонями и носом, как шасси, ты пропахал почти полметра вперед по дороге.

- Дурак, - сказал она. – Ты все сделал неправильно.

Ты сморгнул дважды, хлюпая носом. Понял, что сейчас разревешься, но не стал.

Кровь была на вкус соленой. И горячей. Всего-навсего кровь. Не страшно. Больно, да. Но не страшно.

- Давай дружить, - предложил ты.

Она посмотрела мимо тебя и вверх, на капустниц в высокой синеве, на кружево солнечных бликов между берез. Нервно теребила красные языки свои галстука.

Пожав плечами, поправила панаму.

Она всегда умела держать паузу.

- Ну, допустим, - сказала она.

И этого было достаточно…

- Полоз, я Верста, выходим на цель!

- Бомбы пошли!

- Ведущий, ведущий! Мессеры прямо по курсу!

- Огневой контакт! Огневой контакт!

Страх выходит изнутри, откуда из самого центра головы. Он просыпается.

Ты говоришь ему: «сгинь…»

Ты вспоминаешь про святого Георгия, про набожную бабку.

Не то чтобы ты веришь поповским байкам.

Просто как-то само собой получается.

Предрассудки!

Потому что это у нас профессиональное. Потому что смерть – наша работа. Потому что страх – наш профессиональный риск.

Потому что есть такая профессия.

Она сказала: «…ты пойми, ну выше головы не прыгнешь, как ни старайся».

Она сказала: «ты пойми, ну у меня своя жизнь, свои интересы. Я актриса, понимаешь? В этом – вся я. А у тебя…ну что там у тебя? Твои самолеты, твои солдаты, гарнизоны? И только?...»

Ты сказал: я попробую.

Вы гуляли по набережной Москвы-реки, в душной теплоте июньской ночи.

Ты спросил, не планируя заранее, внезапно: «выйдешь за меня?»

Она шла, молча, под руку с тобой, щипая за лепестки подаренный букет.

Потом сказала: «А ты бы смог спрыгнуть в реку прямо отсюда, с парапета?»

Ты остановился, вынул руку из-под ее локтя. Стал расстегивать ремешок на часах. Очень медленно. Очень долго. Ремешок сначала не поддавался. Но ты, наконец, снял часы. Положил их на гранитный парапет набережной. И только после этого принялся за шнурки ботинок.

«Верю», сказала она. «Знаешь… я согласна».

- Десна бери слева! Я прикрою!!

- Он горит, горит! Один есть!!

- Леха, жми, обходит!!

- Полоз, бомбы пошли, как понял меня??

Она сказала «вернешься – и тогда посмотрим. Сейчас не лучшее время для всей этой лирики. Посмотри, что творится в мире… Посмотри, какие люди едут ТУДА. Неужели ты останешься в стороне?»

Он не сказала этого, но ты понял: ты должен быть ТАМ.

Ты улыбнулся, заходя на вираж и выжимая гашетку. Не останусь в стороне. Не в этот раз.

Мы - мясо. Мы - кровь. Наше сердце – насос, качающий красную жидкость.

Она проступает ярким пятнышком на подушечке среднего пальца, когда школьная медсестра берет у тебя анализ, протыкая кожу обломком бритвенного лезвия. Почему они никогда не колют в большой? Почему именно в средний? Чтобы было больнее? Чтобы ты не расслаблялся?

Мы, как та коровья туша, Красные. Это наш цвет. Цвет нашей страны. Цвет нашего знамени.