Дикая орда

– Ты осторожен, Конан, – сказала она. – Ты как будто ни о чем и не думаешь, кроме верной службы кагалу… Какой бы придворный из тебя вышел!

Она валила из сосуда кагана две чаши и подала одну Конану. Тот пригубил вина.

– Надеюсь, что нет, госпожа. У меня нет вкуса к дворцовым интригам. Я-то думал, что у гирканийцев такого не водится. Оказалось – и здесь есть…

– Вот как, – сказала она, подойдя к нему так близко, что он почуял запах ее пота. – Есть царь – всегда найдутся люди, служащие ему, извлекающие выгоду из его власти. Такие люди всегда на ножах друг с другом. Мудрены знают, кому из них достается победа…

– Мне это неинтересно, – ответил Конан. – Пусть каган награждает меня за мои деяния на поле брани..

– Да, – сказала она, – ты не из тех, кто пользуется в своих целях чужой властью. Ты, как огромные тигры восточных лесов, силен и одинок. Я похожа на тебя, Конан, во многом похожа, но оружие у нас разное. – Внезапно она обвила руки вокруг могучей шеи киммерийца.

Конан был ошеломлен. Да, соблазнительной наложнице удалось разбудить его страсть, но еще в большей степени – опасения. Если его застанут в таком положении с женщиной кагана, это – верная смерть.

Лакшми запустила нетерпеливые пальцы в черную шевелюру киммерийца. Другой рукой она разорвала цепочку у себя на груди. Ожерелья попадали, обнажились соски; наконец женщина, смеясь, резким движением сбросила юбку, висевшую на унизанном жемчугами пояске.

– Ах ты вендийская сучка! – Конан оттолкнул Лакшми от себя.

Она упала на солому, расстеленную на полу рядом с диваном.

– Что ты делаешь! – Он хотел ударить ее, но внезапно почувствовал головокружение. Он вспомнил, как она провела рукой по его шее. Эта женщина отравила его! Он потянулся к мечу, но почувствовал, что руки не слушаются его.

– Господин мой! – закричала вендийка. – Спаси меня! Конан обернулся и увидел, что у входа в шатер стоит каган.

Рядом с ним топтался Данакан. Старик непристойно хохотал.

– Видишь, каган? Вот об этом я и предупреждал. Чужестранец ненавидит нас. Сейчас, напившись, он пожелал завладеть твоей женщиной.

– Каган, – начал Конан, чувствуя, что язык еле ворочается во рту. – Я не…

Но удар кулака Бартатуи поверг его наземь. Скорчившись, он лежал на ковре, безмолвно проклиная себя за доверчивость. Он увидел, как каган вынимает кинжал и заносит его над ним; но гут шаман вцепился в руку Бартатуи;

– Нет, господин мой, нет. Не убивай его пока. Он нужен мне.

– Зачем, шаман? – спросил правитель. Его лицо все еще было искажено яростью.

Шаман склонился над Конаном и нежно провел узловатой рукой по его каштановым волосам.

– Предстоит одно таинство, для которого нужна жертва… Это должен быть сильный человек, чтобы он не умер быстро. Этот иноземец протянет дольше, чем любой ваш пленник.

– Отдай его шаману, господин мой, – прошипела вендийка. Будто бы в припадке застенчивости, она вновь прикрыла обнаженную грудь золочеными обручами и бедра – черным шелком. – Он обманул твое доверие, а ведь ты сделал его из раба своим приближенным, удостоил своего благоволения! Он не заслужил легкой смерти.

– Хорошо, Лакшми, – сказал каган. – Шаман, он твой. Не хочу его больше видеть.

Данакан издал высокий гортанный клич, и в шатер вошли двое мальчишек. Они несли что-то вроде деревянного хомута. Хомут, по форме напоминавший перевернутую подкову, надели Конану на шею, а руки кольцами прикрепили к его боковым брусьям.

Конан наконец-то мог шевелить ногами, но язык все еще его не слушался. Слуги шамана дернули ярмо и заставили его подняться. Бартатуя подошел к киммерийцу вплотную.

– Я бы сделал тебя одним из главных военачальников, Конан, – сказал он. – Когда-нибудь, когда я создам свою империю, я мог бы сделать тебя царем под моей рукой. Теперь я вижу – глупо доверять человеку чужой крови. Надо было оставить тебя рабом. Для тебя это было бы лучше. Ты мог прожить дольше и умер бы более приятной смертью.

Конан пытался заговорить. Он хотел описать кагану предательство его наложницы и шамана. Но из горла его вырвалось лишь нечленораздельное мычание.

– Прочь с моих глаз! – с отвращением приказал каган. Шаманы поволокли Конана в ярме прочь из шатра. Охрана в ужасе глядела, как великий воин, спотыкаясь, идет по лагерю, подгоняемый кнутом Данакана. Разум его только начинал отходить от отравы, данной Лакшми. Но гнев и ненависть жгли его сильнее всякой отравы.

В конце концов рабы Данакана заставили Конана встать на колени. Он понял, что они уже не в лагере. Он попытался приподнять голову, зажатую ярмом. Рядом с ним был неоструганный кол; где-то неподалеку горел большой костер.

– Можешь пока отдохнуть, – сказал Данакан. – Я хочу, чтобы ты встретил смерть в полном сознании. Когда луна будет в зените, мы начнем таинство. Даже самые сильные из наших жертв не выдерживали его до конца!

Конан упал лицом в землю и погрузился в беспамятство.

Он проснулся от нестерпимой боли в плечах и в запястьях. Вокруг играла устрашающая музыка. Он открыл глаза и увидел странные создания, пляшущие вокруг костра. Пламя было какого-то неестественного цвета. Танцующие двигались так быстро, а их одежды были столь причудливы, что он не мог разобрать, каков смысл их танца.

Он разглядел Данакана и юношу в женской одежде. И еще он увидел Лакшми. Вендийка была обнажена, и, должно быть, она-то и была главной участницей этого зловещего таинства. Может быть, это все еще сказывалось зелье, но некоторые из ее движений показались ему не только бесстыдными, но попросту физически неисполнимыми.

Наконец музыка затихла, и безумные твари окружили Конана. Ярмо повернули и дугу его закрепили на вершине кола. Теперь Конан висел на собственных запястьях. Он попробовал пошевелить пальцами, но они затекли.

Данакан выступил из круга; рядом с ним была Лакшми. Морщинистое тело старца и алебастровая кожа вендийки лоснились от пота и притираний. Оба были забрызганы кровью, но Конан не понял чьей, да и не хотел понимать.

– Ты готов, чужестранец? – зловеще усмехаясь, спросил Данакан.

– Он в сознании, – воскликнула наложница, – Он готов для нашего таинства! – Ее улыбка, казалось, принадлежала не человеческому существу.

Конан совладал с собой. Больше у него нечего отнять. Оружие и одежду с него сняли, осталось только нижнее платье. Одним ударом ноги он мог бы переломить шею и шаману, и этой женщине, только вот лодыжки его были прикручены к колу.

– Пора начинать, – с улыбкой произнес шаман. – Боги ждут.

Помощники подали старику кривой нож с причудливо изогнутым концом, и он взметнул его перед глазами Конана, а между тем женщина запустила пальцы под одежду жертве… Но внезапно Конан увидел, как все присутствующие замерли.

Из правой глазницы шамана торчало ястребиное перо, которым украшались гирканийские стрелы. Окровавленный наконечник торчал с другой стороны черепа. Кровь и мозг обрызгали тело старого шамана, и он беззвучно свалился на землю. Женоподобный юноша с завыванием упал на бездыханное тело.

Второй шаман трясся в предсмертной судороге – стрела попала ему в грудь. Юноша в женской одежде вскочил, взял нож из рук мертвого Данакана и бросился на Конана; пена выступила в углу его искривленного рта.

Но в этот момент что-то сверкающее, серебристое мелькнуло около его глотки. Юноша, широко раскрыв глаза, поднес руку к шее – но в это мгновение из нее хлынул фонтан крови, забрызгавший все кругом.

Юноша упал и затих, как лошадь, напоровшаяся на кол. Его убийца стер кровь со своего кривого меча.

– Как всегда, в центре событий, Конан? – спросил Рустуф. Козак вложил меч в ножны и кинжалом перерезал веревки, которыми был скручен Конан. Он увидел и Фауда: тот, сидя верхом на ловкой кобыле, всаживал свою пику между лопаток убегающего шамана.

– Вы не упустили вендийку? – с трудом выговорил Конан.

– Погоди, – сказал Рустуф. Он достал из-за седла топорик и разрубил цепь, которой было приковано к ярму одно из запястий киммерийца. – Мы все еще в опасности, Конан. Нет, я не убил ее, и теперь она будет думать только о мести.