Страница 8 из 12
Врач посмотрел. Пощупал пульс. Покачал головой.
– Куда ее забирать? Мы тут бессильны.
– Она умрет?
– А вы что, не видите сами? Это вопрос одного-двух дней, не больше.
Дима отвел врача в сторону. Сунул ему пятьсот рублей.
– Слушай. Отвези бабку в реанимацию. Может, укол какой ей назначат. Капельницу.
– Да не поможет ей ничего.
– На вот, возьми еще двести. Больше нету. Ну отвези, у меня хоть совесть будет спокойна, что все сделал.
Девятый день пришелся на середину рабочей недели, поэтому народу было гораздо меньше, чем на похоронах. Оставшись одни, Дима и Лида сидели за столом в комнате тети Любы и тихо разговаривали.
– Интересно, где же ее добро хранится? Я пока с ней сидела, потихонечку исследовала ее шкафчики – ни хрена не нашла. Нигде ничего нет. Ну там, статуэточка, вазочка. Ложки нашла старинные, похоже, серебряные – штук пятнадцать самых разных, с витыми ручками. Красивые. Но все не то. Ценностей нет.
– А сберкнижки нашла?
– Нашла. Две. На одной ее похоронные, на другой – пенсия.
– И все?
– Все. Больше ничего нет.
– А ты везде смотрела?
– По-моему, везде.
– Можно еще поискать.
– Давай поищем. Но где?
– А ты под кроватью смотрела?
Лида ошеломленно открыла рот.
– Димка, ты гений! Конечно! Где же еще!
Они с энтузиазмом взялись за старый массивный диван, который, казалось, за полвека стояния на одном месте прирос к полу. Когда, наконец, им удалось его сдвинуть, они увидели большой, покрытый толстым слоем пыли коричневый чемодан.
– Сейчас, погоди, дай-ка я его вытру. Дим, он просто неподъемный!
– Знаешь, замки заело. Пыль, наверное, забилась. Тут молоток есть? Или хоть нож какой-нибудь?
– Да взломай ты эти замки дурацкие!
– Ну, зачем же. Потом оставлять его открытым? Мы же все сразу не утащим.
Лида нашла нож, протянула Диме.
– Такой пойдет?
– Во, давно бы так, – удовлетворенно сказал Дима, когда замки поддались и со щелчком открылись. – Ну, что, открываем?
Чемодан оказался забит стопками писем и открыток, перевязанных тесемками, альбомами старых фотографий, пакетами с фотографиями, не поместившимися в альбомы. Тут же находился старомодный несессер с какими-то флаконами, кисточкой для бритья и баночкой пудры или талька. Маленькая черная лаковая сумочка, в которой лежал старый пожелтевший рецепт на сульфидид, английская булавка и поблекший от времени смятый батистовый носовой платок, хранивший едва уловимый аромат духов, смешавшийся с запахом пыли. Кроме этого в чемодан сбоку был втиснут тряпичный мешок с серебряным ломом – несколько гнутых ложек, вилки без зубцов, деформированная, как будто на нее наступили, старая сахарница и сломанные щипцы для сахара.
Лида пришла в себя раньше мужа.
– Облом… Большой облом.
– Н-да-а-а…
– Да что же это такое, – вдруг сорвалась на крик Лида, – прямо колдует кто-то против нас. Твоя Люба тоже хороша, издевается над нами!
– Лид!
– Что, «Лид»?! Целый чемодан хламу! Что ей стоило сказать тебе, где хранятся ее фамильные ценности! Раз уж она тебе все завещала, так почему не сказать, где это «все» находится. Что мы тут как воры или как бедные родственники должны рыскать!
– Ну вообще-то да…
– Но я не отступлю. Мы тут все перероем. Поняла? – угрожающе пообещала Лида, поглядев вверх на потолок. И повернушись к Диме, решительно произнесла:
– Ты в шкафу смотри, а я в книгах.
– Лидка, пойди-ка сюда. Смотри, чего я нашел.
– Слушай, это же копия завещания. Ну-ка, ну-ка. Садись, давай почитаем.
– Так. Я такая-то…, проживающая….настоящим завещанием делаю распоряжение… принадлежащее мне имущество – две картины художника Скворцова «Осенний пейзаж» и «»Половодье»; фарфоровую статуэтку «танцующие девочки»; столовое серебро (шесть столовых ложек, три вилки, три ножа, пять чайных ложек); хрустальную вазу…книги…три пуховые подушки…завещаю Карганову Дмитрию Алексеевичу.
Супруги смотрели то на завещание, то друг на друга.
– Погоди. Чего-то я не понял. Это что – завещание?
– Да нет, не может быть. Это, наверное, черновик какой-то. Дай-ка я посмотрю.
Лида взяла листок и стала внимательно его изучать.
– Дим, тут сказано, что это копия для завещателя, а оригинал хранится у нотариуса.
– Так, надо пойти к нотариусу и все выяснить – где завещание на комнату и на ценности. Может это две разные бумажки.
– Нет, Дим, просто твоя тетушка нас нагрела! Осенний пейзаж она мне оставила! Да на хрен мне этот пейзаж! Интересно, кому все досталось? Кто такой шустрый? Может, это нотариус ее обработал? Видит, старая бабка, одинокая, он ее и обчистил!
– Ну… Если так…Я ему морду набью! В суд пойду! Надо найти этого нотариуса, пусть скажет! Где этот чертов адрес?
Оригинал завещания, хранившийся у нотариуса, в точности соответствовал той копии, которую обнаружили супруги в книгах тети Любы. Ни о каких ценностях не говорилось ни слова, и никакого другого завещания, по всей видимости, не существовало. По крайней мере, этот нотариус ни о чем подобном не знал. Что касается самой комнаты, то она не была указана в завещании потому, что тетя Люба не приватизировала ее, и, следовательно, комната не являлась ее собственностью.
Лида была в бешестве. Дима был подавлен и угрюм. Он чувствовал себя неудачником, а главное – рушились такие планы! Он уже так привык мысли о новой квартире, машине, даже лидкиной шубе. Особенно, о машине. Он уже даже с кем-то из знакомых обсуждал, какую модель покупать.
– Это они все сглазили, – шипела Лида. – Позавидовали наследству. Теперь мы посмешище! «Осенний пейзаж»! Да чтоб ему пусто было! Я за ней ухаживала, ночи не спала. Простыни ее ссаные меняла! А она мне «осенний пейзаж», сука старая!
– Ну тихо, тихо, Лид. О покойнице-то!
– Да пусть слышит! Что мы ей плохого сделали, что она над нами посмеялась? Мы работаем с утра до ночи, денег нет, у нас вообще ничего нет. Что она, не знала? Почему не оставила нам свои богатства? С собой она, что ли, их взяла? Чертей задабривать?
– Ну, Лид!
– Что Лид! Ты тоже хорош!
– А что я-то?
– Расспросил бы ее сразу, что она тебе завещает, так мы бы хоть не надеялись, а то – двушка в Москве, машина! Вот тебе и прокатились!
– Да. Вообще-то…
– Выкину все, ничего мне не нужно из этого хлама! Похороны ей такие сделали! Гроб шикарный! У нас даже на памятник денег нет! Не будет ей никакого памятника!
– Ну ладно, Лидка, успокойся!
– Не могу успокоиться! Как вспомню… Все повыкидываю, к чертям, на помойку, эти книги клопиные, этот пейзаж хренов! Подушки она мне пуховые оставляет! Да до них дотронуться противно, не то, что спать! Им уж полвека, небось, там весь пух истлел, да клещей пылевых тьма!
– Слушай… только не ори… А может, не было у нее никаких драгоценностей?
– Были! Понял?! Были у нее драгоценности! А вот где они, это ты должен был выяснить! Я тебе сколько раз говорила! «Не могу, не могу»! Вот и сидим теперь у пустого корыта.
– Лид! Можно?
– Чего вам?
– Да это я, Анна Егоровна.
– Вижу. Чего вам, Анна Егоровна?
– Да я вот смотрю, ты что за кучу в коридоре-то устроила? Книги, картины.
– Это ненадолго. Мы все выкинем, не волнуйтесь. – Как это – выкинем?
– Да мне это все не нужно. Куда я это потащу?
– Ой. А книги-то хорошие.
– Ну и берите их себе.
– Правда, что ли? И почем?
– Да нипочем. Хлам этот продавать я буду что ли? За гроши?
– Ну, спасибо, возьму книжечки.
– Да все берите. И картины эти тоже. И подушки.
– Картины возьму, мне они всегда нравились, как я к тете Любе-то приходила. Возьму в память о ней.
– Берите, берите. И посуду всю, белье, что хотите. А остальное я на помойку снесу. Подушки берете?
– Нет, подушки, пожалуй, не буду. У меня свои хорошие, пуховые. Я уж к ним привыкла. Да мои-то и поновее.