Прокурор для Лютого

Первое не сработало; Заводной вместе с видеокассетой, которая должна была поставить влиятельного вора на колени, исчез.

Оставалось второе — но для того, чтобы собрать такую огромную сумму, требовалось время, и немалое. Да и тут могли возникнуть непредвиденные сложности.

А тогда пришлось бы начинать по-новому, едва ли не с нуля; время, как известно, конвертируется в деньги и никогда — наоборот. Зачем же было покупать этот паршивый городок, зачем было вкладывать кучу лавья в будущее производство?! Получалось, что огромная машина, созданная им под «русский оргазм», уже работала, но вхолостую. А это означало, что деньги оказались замороженными — стало быть, хозяин нес огромные убытки.

Убытки, потеря прибыли — слова, которые как никакие другие создают ощущение сродни тому, которое бывает, когда идешь ко дну.

Авторитет, по своему обыкновению, сидел в раскладном шезлонге, рядом со входом в коттедж. Настроение было мрачно-решительным, и об этом свидетельствовало все: и отсутствующий взгляд, и налитые кровью глаза, и нервные движения, которыми он вертел на пальце любимый перстень с булыжным бриллиантом…

Даже не обернувшись, он резко бросил своему охраннику-«быку» — огромной низколобой горилле с руками ниже колен:

— Как Заводной нарисуется — ко мне сразу. — В глубине души он еще надеялся, что Митрофанов все-таки объявится.

— Му-гум, — привычно промычала горилла.

— Вы ему в Москву звонили?

— Да и звонили, и Штука пацанов посылал, и все накидки прокачали: нигде нет, — невозмутимо отвечал телохранитель. — Как сквозь землю…

— М-да, — скривился Сухарев. — Связался на свою голову с идиотом.

Авторитет, лениво взяв со столика стакан, протянул руку: наученный качок-телохранитель плеснул туда апельсинового сока.

— Жарко сегодня, — Сухой пил жадно, и желтая жидкость стекала у него по подбородку.

Гориллообразный качок понял это как просьбу добавить и вновь потянулся за пакетом с соком — Сухарев вальяжно протянул стакан и поднял голову…

Густой апельсиновый сок стекал по пальцам, натекал в кроссовки, но ни он, ни охранник, инстинктивно повернувший голову по направлению взгляда хозяина, не замечали этого.

Перед витой чугунной калиткой стоял Митрофанов…

Глава двадцать пятая

— …Это что, я не понял — в «Маски-шоу» появился новый актер? — удивленно произнес Сухарев вместо приветствия, даже не протягивая визитеру руки. — Ты чо это — клоуном решил заделаться? Где ты был — в цирк на Цветном бульваре записывался?

Митрофанов действовал словно бы заведенный — теперь погоняло Заводной соответствовало ему в полной мере. Мутные глаза, отсутствующий взгляд, пугающий автоматизм движений, кровоподтек под глазом, отливающий синевой, пластырь за ухом…

Трудно было вообразить образ более жалкий и нелепый.

Сухой еще раз критически осмотрел осунувшуюся физиономию своего порученца. Правда, теперь Митрофанов был уже не в лохмотьях: на загородной базе «КР» недавнего арестанта переодели, отмыли и причесали, но вид Заводного свидетельствовал красноречивей всяких слов: в Москве с ним произошло нечто ужасное. Во всяком случае, босс понял это сразу же, с первого взгляда.

Оставив гориллу на солнцепеке, он коротко кивнул Митрофанову в сторону открытой двери коттеджа:

— Пошли.

Заводной послушно поплелся следом.

Они прошли на второй этаж, уселись за стол — Сухой, вальяжно положив ноги на сиденье стоявшего напротив стула, произнес серьезно:

— А теперь рассказывай…

— Что рассказывать?

— Где был?

— «Контора» меня замела, — вздохнул Митрофанов. — Или РУОП… Наверное, все-таки РУОП. Хрен их там разберет, кто.

Перед тем, как направить Митрофанова сюда, Лютый раз пятьдесят повторял пленнику его легенду — повторял ее до тех пор, пока сам едва не поверил в ее правдивость. Зато в том, что в нее вжился этот зомби, сомневаться не приходилось; «русский оргазм», умело дозированный во время многочисленных репетиций, превратил Заводного в подобие знаменитой подопытной собаки великого русского ученого-физиолога Павлова; условный и безусловный рефлексы, первая сигнальная система, вторая сигнальная система…

Да, Митрофанов встретился с Коттоном. Да, беседа получилась тяжелой и неприятной для обоих. Но зато они договорились…

— Давай, давай, рассказывай, — нетерпеливо подгонял Сухарев.

Порученец, проглотив набежавшую слюну, принялся подробно, со всеми частностями, излагать события, которых не было, но в которые он, тем не менее, верил.

Его разговор с Коттоном сперва, естественно, не клеился: этот татуированный урка встал в амбицию, принялся гнуть пальцы, начал стращать; особенно тогда, когда увидел видеозапись своей любимой племянницы. Этот расписной вообще какой-то сумасшедший — драться полез, даже по физиономии стукнул, грозился самыми страшными карами. Затем, вроде бы, смягчился: понял, что у него нет иного выхода.

— Я тебя для чего посылал — чтобы ты с ним встретился и по возможности сюда привез, — резко перебил Сухой говорившего.

— Он сказал, что хочет с тобой один на один тереть, — обреченно ответил Заводной.

— То есть — попросил время на размышления, так, что ли?

— Угу, — пластырь за ухом неслышно завибрировал, и неожиданно для собеседника Заводной произнес голосом ученого скворца: — Там, в Москве, с нами еще накладочка вышла. Так бы раньше получилось. Коттон сказал, что сегодня вечером будет ждать тебя тут, неподалеку…

Глазки Сухого хищно блеснули.

— Сам прикатит?

— Да

— Сюда?

— Да.

— Один?

Собеседник замялся.

— Этого он не говорил… Говорил лишь то, что хочет переговорить с тобой с глазу на глаз. Тогда и решит — согласиться на твои условия или нет.

— М-да… — Сухарев привычно повертел на пальце любимый перстень с бриллиантом, — короче, из тебя парламентер, как из моего хера — государственный адвокат. Встанет и молчит. Так когда сегодня?

— В семь вечера, — пробормотал Митрофанов. — Говорит, чтобы ты один подъехал, без пацанов. Он тоже один подъедет.

— М-да, я подкачу, а он меня, на хрен, со своими урками расписными и завалит, — предела недоверчивости Сухого не было границ. — Знаю я их. Где он хоть стрелку забил?

Заводной сказал — место предполагаемой встречи с паханом было неподалеку, как раз на развилке дорог.

Сухарев задумался…

С одной стороны, это походило на явную подставу. С другой, если верить Митрофанову, Коттон также собирался подъехать один. Стало быть, можно было захватить старика без лишнего шума, завести сюда, а тут бы из него вытрясли все — или номера счетов, если деньги в банке, или местонахождение тайника с наличкой, если Найденко решил это лавье не светить. Ну, а потом, что и говорить — и душу…

— А в РУОП как попал? Или кто, говоришь, тебя взял там?

— Они коттоновского водилу пасли — вроде бы, в розыске тот. Мы в тачке сидели — ну, псы налетели, нас похватали и… к себе повезли. Нас с Коттоном допросили и выпустили, а того оставили.

— А глазом на кого наделся?

— Да прессанули немного, — тяжело вздохнул рассказчик.

Митрофанов запнулся, поправил пластырь и словно бы отъехал в другое измерение.

Внешне все это выглядело весьма правдоподобно, но Сухой решил на всякий случай проверить. Взял со стола сотовый телефон, набрал какой-то московский номер и, дождавшись, когда с той стороны возьмут трубку, бросил, даже не приветствуя абонента:

— Так, это я. Надо пробить такую вещь… В РУОП забирали двоих — Митрофанова и Найденко? — обернувшись к Заводному и легонько ткнув его в плечо, он спросил: — Когда это было?

— Три дня назад, — произнес тот будто бы чужим голосом.

— Три дня назад… Что значит, какого числа? Сам и посчитай — за что я тебе лавье отстегиваю. До того как генералом стать, небось, в школе учился. Сколько тебе времени нужно, чтоб это проверить? Всего? Ну, давай, давай… Звякнешь.

Невидимый, но, судя по всему очень влиятельный человек, несомненно — из правоохранительных органов, побеспокоил авторитета своим звонком через двадцать минут: столько времени заняло у него наведение справок.