Страница 4 из 71
Теперь Заводной побледнел больше обычного: даже тут, в полутьме, его лицо выглядело словно восковое. Да, деньги на общак придется дать — это было для него совершенно очевидным.
Однако даже тут, в присутствии смотрящего, он попытался съехать с темы:
— А что до контроля? Вон, польский спецназ — наш, по московским меркам и недорого… — говоривший кратко обрисовал недавнее происшествие на шоссе. — Зато круче любой московской бригады!..
Вор взглянул на него с ухмылкой явного превосходства — как, наверное, несколько лет назад, когда был паханом в колымском лагере, смотрел на заехавших туда «бывших спортсменов, а ныне рэкетсменов», возомнивших себя суперменами, а потому пытавшихся тянуть на блатных мазу. Наконец, подумав, снизошел до объяснения:
— Как компаньон компаньону скажу: тут — может быть и круче… А в России?.. Россия — большая, там всех не купишь… Если концы перекроют — что с грузом делать будешь? Самому пригорошнями свою отраву жрать придется… Хотя, ты, видно, не один.
Заводной сглотнул некстати набежавшую слюну — говорить о том, кто стоит за ним, он не смел даже в самых критических случаях.
Впрочем, Коттон прекрасно разбирался в людях и обстоятельствах, а потому понял: если и интересоваться компаньонами и покровителями, то прямо тут и сейчас.
— А кто за тобой? — вкрадчиво спросил он.
Вопрос явно застал собеседника врасплох.
Он стушевался и, поперхнувшись сигаретным дымом, принялся что-то втолковывать о купленном польском спецназе.
— Ну, тут ведь одними наездами не отделаешься, — вставил вор. — Что — лабораторию твою тоже быки из спецназа организовали? Сырье, аппаратуру, документацию, прикрытие… Ботаников этих или химиков, кто там у вас… А?..
— А вот это не ваше дело, — неожиданно резко огрызнулся Заводной, которому весь разговор становился все более и более неприятным.
— Ты чо — вора не уважаешь?.. — неожиданно насупился Макинтош, бывший доселе молчаливым свидетелем словесного поединка; огромный шрам через все лицо набух кровью. — Ты как с паханом базаришь, зяблик? Рога пообламывать? У-у-у, бычь-ё-ё-ё голимое, обшустрились…
После этого деловая беседа возобновилась — и вопрос о тех неизвестных, но, видимо, очень влиятельных людях, что стояли за спиной Заводного, больше не поднимался, теперь наркоделец говорил с гостями много почтительней.
— Ну, так чо делаем? — в руках Макинтоша вновь появился калькулятор. — Значит, щас ты должен слить на общак…
«Торпеда», то есть блатной, состоящий в порученцах у вора в законе (а именно такую роль выполнял при Коттоне Макинтош), деловито, как заправский бухгалтер, щелкал кнопками, сыпал цифрами — Заводной только кивал. Теперь сумма не казалась ему слишком большой.
— Ладно, — поморщился он, — сейчас пацанам позвоню, в машине сидят. Принесут, обождите…
— Ну-ну, — кивнул пахан и, достав «Беломор», смял гильзу старческими пальцами. Макинтош предупредительно поднес зажигалку.
Заводной достал сотовый телефон, набрал номер — через несколько минут в ангаре появился Хвост с небольшим атташе-кейсом в руках.
— Ну, пижон, — ухмыльнулся старый вор, — пацан-то твой в машине сидел, мог и своими ногами дойти позвать его… А ты по «ручнику», а?.. Да и вообще, людей не ценишь: зачем на трассе своих подставил? Зачем столько пшеков вальнул?
— Что поделать, пахан: у богатых — свои привычки, — понимающе вздохнул Макинтош, окидывая вошедшего атлета цепким, внимательным взглядом.
Деньги пересчитали — их было ровно столько, сколько требовалось.
— Кстати говоря, может быть, мы вас и подогреем, — осторожно произнес Коттон, глядя, как ловко Макинтош раскладывает по столу банковские «брикеты» со стодолларовыми купюрами.
— В смысле? — не понял Заводной.
— Наверное, пока тормошить не будем, а, наоборот, вложим в вас лавье: в сырье, людей, производство, прочее, — задумчиво пояснил вор. — Но уже потом, когда раскрутитесь, должны будете сливать не двадцаточку, а много больше.
— А такого уговора у нас не было, — казалось, наркоделец так и не понял, почему в него хотят вложить какие-то деньги.
— Я же говорю: теперь реалии мира очень изменились, — кивнул вор-диалектик. — А потом как-то странно выходит: ведь по идее, мы с самого начала должны были тереть не с тобой, а с твоими хозяевами… А они тебя просто так нам бросили. С нами базлать не хотят, а?..
Наркоделец деликатно промолчал.
— Через месяц встретимся вновь, — деловито подытожил «торпеда». — Думаю, раскрутишься по полной. Перетрем насчет того, что пахан сказал. Не забывай о нас… Мы-то о тебе не забудем.
Мужчины обменялись рукопожатиями — Макинтош, прощаясь с Заводным, отметил про себя, что рука наркодельца какая-то влажная и вялая, словно дохлая рыбина…
Та весна в Варшаве выдалась на удивление теплой. На небе — ни облачка, в воздухе — точно парное молоко разлито, клумбы и лужайки радовали глаз свежими цветами и изумрудной травой.
По историческому центру — Краковскому предместью, левобережной Праге — бродили целые табуны праздных туристов. В основном — немцы, голландцы, бельгийцы. Цокая языками, они то и дело щелкали затворами фотоаппаратов, показывая друг другу наиболее понравившиеся уголки исторического центра города: Колюмну Жигимунта, Бельведерский дворец, памятник Копернику, Барбаканские форты, костел Св. Креста, где похоронено сердце Шопена.
Кофейные ароматы, доносившиеся из маленьких полуподвальчиков-кофеен, невольно манили к себе всех, кто проходил мимо — даже вечно спешащих по своим делам варшавян, не говоря уже о приезжих.
Именно в таком полуподвальчике 8-го мая 1994 года сидел за столиком высокий мужчина в костюме консервативного покроя, галстуке либеральной расцветки и старомодных очках в тонкой золотой оправе. Фасон очков делал их обладателя чем-то неуловимо похожим на генсека Андропова.
Мужчина выглядел задумчивым и сосредоточенным. Не надо было быть большим специалистом в прикладной психологии, чтобы понять причину такого настроения: в руках посетителя кафе шелестела газета «NIE!» — самое скандальное варшавское издание, аналог российского «Московского комсомольца». Главный редактор и фактический хозяин «NIE!», пан Ежи Урбан, не давал пощады никому: ксендзам — католическим священникам, нунцию Папы Римского (и это в католической стране!), депутатам сейма, лидерам парламентской оппозиции, популярным артистам, литераторам и шоуменам — короче, всем, чьи имена были на слуху. Специальная рубрика — «Пан Президент сказал» — посвящалась наиболее скандальным высказываниям самого Леха Валенсы, бывшего электрика Гданьской судоверфи, ставшего волею судеб и профсоюза «Солидарность» главой страны.
На этот раз журналисты не пугали доверчивых читателей ни повальным развратом в среде католического духовенства, ни жуткими выходками «скинов» — польских бритоголовых, ни даже очередными пьяными скандалами с участием президентского сына; почти половина номера была отдана под материалы о русской мафии в Польше.
Злоязычные щелкоперы крыли всех подряд, не взирая на должности и фамилии: «Всеобщая коррумпированность», «Русские бандиты», «Татуированная рука Москвы» — все эти заголовки, не говоря уже о содержании статей, давали понять, что стабильная жизнь в стране, а может быть — и основы государственности Речи Посполитой, теперь зависят не столько от воли паньства, то есть граждан, а исключительно от пришлых уголовников из-за Буга.
В статье, посвященной недавним скандальным событиям на трассе Варшава — Белосток, писалось и о тотальном подкупе должностных лиц, и о позорной импотенции полиции, несомненно купленной, и о том, что деньги налогоплательщиков уходят невесть куда, и о том, что Польша вновь превращается в московскую вотчину — правда, не кремлевскую, а преступного мира.
Мужчина в золотых очках, сделав микроскопический глоток давно остывшего кофе, вновь зашелестел газетой, взглянул на первую полосу: огромный снимок остова сожженной фуры «Совтрансавто» невольно притягивал к себе внимание. В статье сообщалось, что перед своей загадочной гибелью полицейские позвонили в Острув-Мазовецкий, в управу, сообщив о найденном наркотике. Но наркотиков в сожженной фуре обнаружено не было… А сами бандиты как в воздухе растворились — хотя полиция оперативно перекрыла все дороги, никто из русских мафиози так и не был обнаружен.