Страница 10 из 71
— Чо — жаба душит? Братан, всего один глоточек, трубы горят…
Запах перегара ударил Макинтошу в ноздри, и он невольно отпрянул — по всему было видно, что он не привык, когда с ним разговаривают подобным тоном.
— Слышь, козлина, вали на хрен отсюда, — ласково посоветовал он алкашу.
Однако тот совершенно неожиданно ответил:
— Да чо ты, я к тебе, как к братану, а ты мне глоток пива жалеешь… — странно, что человек, принявший «на грудь» так много, нашел в себе силы передвигаться — впрочем, не без помощи стеночки.
Макинтош несколько отодвинулся назад, видимо боясь, что этот урод своими грязными ручищами испачкает его белоснежную сорочку.
— Свали на хер, зяблик, пока цел, — по-блатному душевно предупредил он, пристально взглянув на алкаша.
В этот момент их взгляды встретились: неожиданно Макинтош поймал себя на мысли, что приблудный зяблик совсем не пьян; на него смотрел совершенно трезвый, осмысленный взгляд.
Последнее, что видел «торпеда» — тускло блеснувшее длинное, острое жало. Шило, оцарапав ребро, пронзило сердце — на белоснежной сорочке жертвы медленно расплывалось багрово-красное пятно…
Недавний бомж быстро стянул с себя рванину, под которой оказался спортивный костюм. Небрежно бросив ее на мертвое тело, киллер, осторожно оглянувшись по сторонам, быстро отошел от трупа.
Спустя несколько секунд неприметный «фиат польский» быстро отъехал от супермаркета «АВС»…
Глава вторая
Жидкий электрический свет колыхался в бокале с коньяком, стоявшем на столе, отражался на тусклой полировке антикварной мебели, причудливо преломлялся в хрустале люстры, утопал в текинском ковре благородной темно-бронзовой окраски. Ковер был огромен — чтобы не сказать необъятен. Он, словно поле зрелой пшеницы, раскинулся во весь кабинет. Шелковистый, мягкий ворс ласкал ступню — человек, проходивший по нему босиком, наверняка вспоминал ощущения, которые возникают при переходе вброд небольшой речки. Впечатляли и гобелены — пастухи и пастушки, нежные пасторальные идиллии восемнадцатого века, тонкая ручная работа эпохи Людовика XVI, рядом с ними драгоценный текинский ковер смотрелся грубым половиком. Свободная от гобеленов стена была обшита мореным дубом, и это удачно сочеталось с вычурным баром в стиле ампир. Банкетки, кресла, диван — все было обтянуто тончайшей алой кожей с золотым тиснением; на стене висели три картины, изображающие морские пейзажи — одна Айвазовского и две Констебля, несомненно, подлинники.
Правда, компьютер с огромным монитором, со змеящимися по ковру переплетениями проводов несколько не вписывался в общий стиль кабинета. Еще менее гармонировал со всем этим показушным великолепием человек, сидевший за компьютером. Невысокий, но довольно жилистый, с округлыми плечами, с круглой красной физиономией и чуть выпученными глазами, делавшими его немного похожим на вареного рака, с аляповатым бриллиантовым перстнем на волосатом сосисочном пальце, он в подобном интерьере мог бы претендовать на роль лакея, максимум — дворецкого…
На самом деле это был хозяин.
Сидевший за компьютером достал из ящика дискетницу, открыл ее и, взяв первый попавшийся флоппи-диск сунул его в дисковод. Посмотрел на разложенную под клавиатурой бумажку, вызвал базу данных — спустя несколько секунд на мониторе зарябило от формул, цифр и каких-то значков. Мужчина долго и безуспешно пытался вникнуть в суть, наконец ему это наскучило, и он, выключив компьютер, залпом допил стоявший на столе коньяк.
Конечно же, оставив в покое компьютер, хозяин кабинета поступил совершенно справедливо, потому как вряд ли мог понять даже самую простейшую химическую формулу. Незаконченное среднее образование, судимость, срок, а затем — весьма специфическая, далекая от законопослушания деятельность вряд ли располагают к научным познаниям, даже если пытаешься заработать на них деньги. Он-то и на компьютере до сих пор работал со шпаргалкой: не в силах был запомнить, какую кнопку и когда нажимать.
Хозяина звали Иван Сергеевич Сухарев, но и в Москве, и далеко за ее пределами человека этого гораздо чаще упоминали под кличкой Сухой; одни — с подобострастным уважением, другие — с подсознательным трепетом, третьи — с откровенной ненавистью.
В современной России, где гнусность, нищета и пороки множатся с каждым днем, где путь из грязи в князи зачастую еще короче, чем до тюрьмы и сумы, редко рождаются владельцами таких шикарных апартаментов. И Сухой, естественно, не был исключением…
Еще несколько лет назад он, только что «откинувшись», то есть отмотав срок, растерянно стоял за воротами главной проходной ИТУ общего режима, решительно не зная, куда ему податься и чем заняться. Работать он не умел да и не желал, зато так хотелось иметь всего много-много и немедленно. Пачка стодолларовых купюр, шикарная припопсованная тачка с тонированными стеклами, трехкомнатная квартира да свора красивых блядей, похотливых и глупых — на большее его воображения не хватало.
Ведь есть же люди, у которых всего этого в избытке… Так чем же он хуже их?
С такими мыслями Сухарев вернулся домой, в Москву. Так уж получилось, что вскоре он сошелся с Валерой Атласовым, другом детства; жили когда-то в Сокольниках, в соседних дворах. Жизненные ориентиры Атаса (именно на такое погоняло[3] отзывался Атласов), кстати говоря, бывшего спортсмена, в то время мало чем рознились от сухаревских, а если и отличались, то только масштабами: не одна тачка, а две, а лучше — три или пять, не пачка вечнозеленых банкнот, а — портфель, а еще лучше целый ящик, не трехкомнатная квартира, а пятикомнатная… И так далее.
В конце восьмидесятых Москва и москвичи успешно осваивали законы новых для них, рыночных отношений: слова «бизнесмен» и «кооператор» еще не приобрели отрицательной окраски.
Атас (а вместе с ним и Сухой) быстро уловили веяния времени, которые сводились к следующему: если деньги не хочется зарабатывать, их можно и должно отнимать у тех, у кого их много.
Валерий Атласов, в недавнем прошлом мастер спорта международного класса по боксу, был вынужден уйти с ринга из-за травмы. Спортсмен, обладавший недюжинными организаторскими способностями, вскоре сколотил небольшую, но очень мобильную бригаду: под ее знамена рекрутировались каратисты, боксеры, борцы, биатлонисты, штангисты — люди, не отягощенные интеллектом, не владеющие какими-либо иными навыками, кроме умения бить морды, но, тем не менее, желавшие получить максимум жизненных удовольствий и как можно скорее. (Кстати говоря, большинство московских бандитских группировок, названия которых нынче у всех на слуху, начиналось именно так: дворовая шпана, друзья по «качалке»-подвалу, армейские товарищи…)
Бригада бывшего боксера быстро отвоевала свое место под солнцем в преступном мире столицы СССР: сперва делала «крышу» наперсточникам, пасла валютчиков, лотошников и мелких торгашей на рыночках у станций метро — так создавался стартовый капитал. Вскоре к Атасу, в одночасье ставшему крутым авторитетом, начали стекаться и ранее судимые, мелкие приблатненные, и просто косящие под блатных, и бывшие сотрудники силовых ведомств, привнесшие в дело нешуточный профессионализм. Вновь созданная криминальная структура вскоре превратилась в одну из самых влиятельных в столице. Валера и его бригада потеснили и «чичиков» — так обычно называют в криминальном мире чеченцев, и знаменитые бандформирования из многочисленных подмосковных пригородов, ореховые и солнечные названия которых внушали столичным жителям суеверный трепет.
За короткое время небольшая бригада Атаса превратилась в стройную, отлично организованную группировку со своими штатными экономистами, разведчиками, контрразведчиками, экспертами, сверхмощным «силовым аппаратом» — «быками» и стоявшими во главе их «звеньевыми». Щупальцы вездесущего Валеры тянулись везде: к банкам, фирмам, биржам, милиции, судам и прокуратуре, а по слухам — и к высокопоставленным государственным чиновникам, и к депутатам Государственной Думы…
3
Погоняло (жарг.) — кличка.