Чикагская петля

Она использовала слова «великолепно» и «восхитительно» совершенно не задумываясь над значением.

— Главное, чтобы были выставки, на которые следует сходить, — сказал Паркер.

— А потом мы выпьем с ним по паре коктейлей, — продолжала Барбара. — Говорят, он настоящий мастер по коже.

— Если он, конечно, найдет для нас время, — сказал Паркер, — в этом вся фишка.

Пока они стояли на светофоре, она спросила:

— Я не понимаю, ты издеваешься или серьезно?

— Я не издеваюсь, — сказал Паркер, — надо строить планы. Может, завтра вечером?

— Я везу малыша к своим.

— А в пятницу у меня свидание.

— Ах ты, засранец!

И она свернула к станции Эванстон.

Когда он потянулся, чтобы поцеловать ее, Барбара слегка отвернулась, подставив ему щеку. Будто он прощался с едва знакомым человеком. Она много раз объясняла: не любит, когда смазывают ее помаду, когда мнут блузку. Она вздрагивала, когда к ней неожиданно прикасались, но это были ее особенности. На нее было приятно смотреть: у нее были ясные голубые глаза, чувственный рот и короткие волосы с коричневыми и светлыми перышками.

Паркер поспешил на станцию, слегка оттолкнул продавца газет, а в поезде сразу завел разговор с соседом напротив. Это был худощавый мужчина лет шестидесяти. Он опустил развернутую газету «Трибьюн» и сказал, что на ногах с четырех утра: пытался спасти розы в своем саду Он всегда обходит свой сад перед тем, как уйти утром. Этот мужчина работает в отделе рекламы, но предпочитает говорить о выращивании роз.

— Я так люблю цветы, — сказал Паркер, — у меня огромный сад. Я люблю копаться в нем, поливать. Я люблю смотреть, как мой сад растет. Это развитие день ото дня.

— Моя жена помогает мне, — продолжал мужчина. — А Ваша?

— Я вдовец, — с грустью произнес Паркер.

Мужчина переменился в лице и прикоснулся к вискам, будто увидел что-то ужасное:

— Простите ради Бога!

— Она долго болела. Это было долгожданное избавление от страданий.

После этого мужчина начал рассказывать о своих болезнях, и он не спросил Паркера, где тот работает, до самой станции Лоуп.

— Союз Работников Гармент, — отрапортовал Паркер. — Я их консультант. Веду практически все их юридические дела.

— Тепленькое местечко. Мой отец был в этом союзе, — ответил мужчина тем благоговейным и неспешным тоном, которым он говорил бы про религию.

Похоже, подумал Паркер, упоминание этого союза пробудило в нем много воспоминаний — об отце, о прошлом, о тяжелых временах. Мужчина между тем задумался, а потом ушел. Паркер спросил себя: почему он так много лгал этому незначительному мужчине? И быстро нашел ответ: из-за его незначительности. Правду необходимо говорить только тем немногим, которые для тебя очень важны.

Первое, что он сделал в офисе, это звонок Еве. Паркер привык, что ему отвечает автоответчик, и, когда услышал ее голос, пару секунд размышлял, она это или все-таки пленка.

— Привет, — начал он, — это я. Я свободен завтра вечером.

Она молчала. Он знал, что Ева сомневается, что не понимает, действительно ли она ему интересна.

— Я должен тебя увидеть.

— Ладно, — наконец-то сказала она немного обескуражено. Но ее-таки убедила интонация, с которой он это произнес, — в том же месте?

— Нет. Давай попробуем что-нибудь другое. Не хочу никакой рутины.

Потом он работал. Было время, когда он расчерчивал проекты домов целыми днями и не просто схематично, а вырисовывая чуть ли не ручку каждой двери, каждую оконную раму, каждый замок, полки и орнаменты. На одном из комплектов чертежей, развешанных по стенам кабинета Паркера, был представлен дом философа Витгенштейна, который тот спроектировал для своей сестры. Здесь он отвечал за каждую деталь. Теперь — в частности, сегодня — Паркер сносил здания, перекраивал их, находил нестандартные способы опереть их фасады так, чтобы разместить в них новые, многофункциональные модули.

Он так увлекся работой, что не пошел на обед. Розали принесла ему сэндвич с тунцом — с зерновым хлебом, без соли, без майонеза, без масла, немного проросших бобов и нарезанное яблоко на десерт.

Принесла она также записку от Франка Кидди — одного из его советников. Кидди гениально находил контакт со всеми брокерами недвижимости в Чикаго. В его записке говорилось, что он раздобыл секретный план здания, находящегося в двух шагах на пересечении Федерал и Гаррисон. Официально там предполагалось разместить кондитерскую.

На самом деле это была подпольная фабрика одежды, на которой работали сотни индусов, вьетнамцев или еще каких-то мигрантов. Это разбудило в проектировщике Паркере идеалиста. Он выглянул из окна своего кабинета и разозлился, что не видит это здание.

В конце дня он отдал Розали четыре пленки с текстами, которые надиктовал.

— Есть работка. Напечатай, пожалуйста.

Паркер видел, как она поморщилась, и знал, что она думает: да тут два дня печатать, он снова занимался только документами и записками, он возмутителен — не босс, а дьявол во плоти.

— Я хотела прийти завтра позже, г-н Джагода. Розали сжала губы так, будто больше не проронит ни слова. Но она не смогла сдержаться:

— Я записана в парикмахерскую на девять тридцать. Она вжала голову в плечи, словно боялась реакции Паркера.

— Нет проблем, — ободрил ее он. — Это не срочно. Ему понравился ее благодарный взгляд и то, как она довольно улыбнулась. Он душка, наверняка подумала она. Розали расскажет об этом друзьям, Паркер был уверен.

В шесть он встретил Барбару около Музея Современного Искусства. Баннеры на фасаде висели длинными складками, словно измученные. Не было ни дуновения ветерка, и баннеры были будто железные. Эта серая, дрожащая в воздухе жара, смешанная с выхлопными газами, казалась еще сильнее, чем вчера.

— Я вся мокрая, — сказала Барбара, мимолетом прикоснувшись губами к щеке Паркера.

— Невероятная жара.

— А мне нравится, — ответил он. — Ты чего так смотришь?

Барбара смотрела на него с неподдельным удивлением.

— Вчера ты сказал, что ненавидишь жару.

— Наверное, я имел в виду влажность.

— Нет, ты сказал…

Паркер схватил Барбару и крепко сжал в объятиях. И не отпускал до тех пор, пока она нервно не засмеялась и не забыла, о чем она собиралась с ним спорить. Когда он отпустил ее, она выглядела измученной, раздраженной, усталой, будто только спустилась на землю после Страшного суда. Они пошли на выставку Мэплторпа.

Рональд Джейкс, модный фотограф, настоял на том, чтобы Барбара сходила на выставку его друга. Она составляла новое портфолио, возвращаясь к профессии модели после двухлетнего перерыва. Теперь, когда маленькому Эдди было уже полгодика и его уже можно было оставить на присмотр няне, которая могла и кормить его, Барбара решила вернуться к работе. Она снова усиленно занималась спортом. Хотя и поправилась немного, роды пошли ей только на пользу, и выглядела она еще лучше, чем до появления на свет маленького Эдди. Барбара очень хотела выйти на работу — даже не из-за денег, а просто чтобы не потерять ее, чтобы заниматься любимым делом. Так она говорила. Паркер во всем соглашался с ней, делая вид, что его это волнует.

Посетители этой выставки заслуживали отдельного внимания: это были странно одетые молодые люди с пышными усами, бритые наголо. Они своим поведением ничем не выделялись, что было необычно для посетителей выставки. Они пытались быть абсолютными анонимами. Быстро отводили глаза и совсем ничего не говорили. Это и было самым странным в этой выставке: гнетущая тишина, висящая между фотографиями словно легкий дым.

— Бог мой! — сказала Барбара с тяжелым вздохом.

Она шла впереди Паркера, смотря по сторонам.

Он мельком взглянул на нее, но не остановился. Он не хотел подробно рассматривать все эти фотографии. На них лысые темнокожие мужчины обнимали лысых светлых мужчин. У всех запечатленных были мускулистые ягодицы и толстые половые члены.

На некоторых фотографиях были только половые члены: один как торпеда, другой как сигара, третий как переспелый банан. Голые мужчины обнимались, указывали друг на друга, обнимали фонарные столбы. На некоторых фото были просто силуэты. Были и фотографии цветов: большие белые цветы с огромными пестиками, а также длинные овощей. Паркер подумал: цветы не источают аромат, овощи безвкусны, остальное сыро.