Страница 17 из 21
Но что касается Геры, то к тому времени, когда они познакомились, над ней уже успел кто-то поработать. Она вела себя так, словно всю свою короткую жизнь была любовницей художника. Она всегда знала, что сказать по поводу новой идеи Вика, знала, как отреагировать на свежую, еще влажную акварель, пользовалась бойко и чуть ли не профессионально терминами и всегда безошибочно угадывала названия красок. Вика это умиляло. Гера была благодарным зрителем и слушателем, она прекрасно улавливала настроение мужчины и подыгрывала ему во всем, чтобы только удовлетворить его творческое самолюбие. Вик позже догадался, что Гера была знакома с Дождевым, но не знал о ее любви к нему. Знал он зато, что именно он, Вик, а не кто-либо послужил причиной развода Геры с Хорном, и в душе презирал ее за неосмотрительность и легкомыслие. Он постоянно сравнивал свою подружку со здравомыслящей и меркантильной сестрой и выводы делал не в пользу первой. Все-таки глупо было лишиться такого мужа, как Хорн. Веди она себя поумнее, то сохранила бы и того и другого, а так – и Вик признавался себе в этом – Гера после развода стала ему менее интересна. Она, безусловно, была хороша в постели, у нее было необычайно изящное гуттаперчевое тело и нежное, чудесное, как цветок, лицо с глазами, похожими на драгоценные камни. Гере не обязательно было наряжаться в шелк и бархат, чтобы подчеркнуть свое природное богатство, в отличие от Вика она была «шедевром», «совершенством», как он ее первое время и называл. Но потом ее красота стала раздражать Вика. Ведь стоило Гере уйти от него, как комната становилась серой и тусклой, а развешанные как попало его собственные картины на стенах превращались сразу же в отвратительные пародии на натюрморты, портреты и пейзажи. А Вик, разглядывая себя в зеркале, видел постаревшего уродца со спутанными нечесаными волосами и откровенно завистливым взглядом. В такие минуты он ненавидел себя. Поэтому при встрече с Герой ему хотелось стереть с нее все нежные и яркие краски, какими были написаны самим Создателем ее глаза и губы, кожа и блестящие, густые черно-сливовые волосы.
Он терзал Геру, пытаясь испортить нежный материал ее плоти, но когда ему и этого становилось мало, он унижал ее, заставляя принимать мучительные для нее в физическом и моральном смысле позы, доводя ее до изнеможения.
Когда Вик впервые увидел у Геры работы Дождева, он всю ночь не мог уснуть. Он вдруг ясно осознал, что его время ушло и что, пока он потешал «народ», кто-то спокойно творил, над кем-то раскрылся прозрачный купол небесной благодати, называемой вдохновением. Пока Вик торговал своим талантом, который на деле оказался простой хрупкой стекляшкой, Митя Дождев, молчаливый и несколько отрешенный от всего, растил драгоценную жемчужину своего дара, не осознавая этого. Поскольку, знай Митя, как он талантлив и плодовит – а Митя писал быстро и помногу, – он бы не выглядел таким неуверенным в себе и, уж во всяком случае, с его лица исчезло бы удивленно-восторженное выражение, которое так раздражало Вика.
Вик просил дать ему на время натюрморт Дождева «Вишни» и повесил его у себя. Анна, которая пришла в тот день навестить брата и принесла ему денег, увидев картину, встала посреди комнаты и покачала головой. «Вик, что это с тобой?» У нее не было слов. Весь вечер, пока она убиралась и готовила ужин, Вик ловил ее восхищенные взгляды.
– К Руфиновым сейчас приехали иностранцы. Один из них, француз, специалист в этом деле, он что-то вынюхивает и, по-моему, скупает картины. Если хочешь, я могу ему показать.
А через пару дней Анна явилась взволнованная и сказала с порога, что «Вишни» оценили в две тысячи франков, не согласится ли Вик продать натюрморт. Вот таким странным образом все двадцать семь небольших полотен Дождева перекочевали в Европу. Подпись «Дождев», весьма сложную и неразборчивую, Вик переправлял на «Дорошев». Несколько раз тот же Планшар, приезжавший по делам в С., звонил Анне и просил познакомить его с Виктором Дорошевым, но Анна привозила только картины, Вика же никому не показывала, боялась посредников и обмана.
Вик был вынужден рассказать об этом Гере, иначе как бы он вытянул у нее работы. А Гера-дурочка была только рада. Отсутствие ума – вот, пожалуй, единственное, что прочно удерживало Вика возле нее. Кроме того, он знал, что больше всего она боится остаться одна, и поэтому делал с ней все, что хотел. Играя на ее чувствах, он, можно сказать, ограбил ее, обманул, и теперь было самое время порвать с ней. Но в то же время какая другая женщина позволит ему так себя вести, кто будет прощать ему находящийся пока еще в зародыше садизм – следствие больного и уязвленного «я»?
А тут еще Анна со своими бреднями о похищении Маши. Пусть мстит, это ее, конечно, дело, но зачем впутывать Вика, да еще привлекать к этому Геру, эту глупую куклу с куриными мозгами? Но с другой стороны, Анна просила о помощи, а это случилось впервые, и Вик не мог ей отказать. «Форд» они одолжили на час у приятеля Вика, пузырек с эфиром Анна достала у своего старого знакомого, психиатра Шубина. Анна никогда не рассказывала о нем Вику, но именно его визитную карточку он поднял с пола прихожей Анны за день до похищения. «Мой очень давнишний приятель, верный человек, не бойся», – ответила тогда она на его молчаливый вопрос, вырвала из рук визитку и сделала попытку улыбнуться.
Белый «Форд» Вик вернул даже на четверть часа раньше, чем договаривались. Саша Литвинов, хозяин машины, обещал молчать за сто долларов. Все прошло нормально, хотя и нервно, не обошлось тут и без водки: не мог Вик по-трезвому прижать пропитанный этой дрянью носовой платок к лицу Маши Руфиновой. Он и подержал-то его недолго, боясь удушить ее. Они некоторое время кружили по городу, Вик боялся, что их будут преследовать. Но Хорн, очевидно, пользовался доверием Руфинова. В условленное время, за которое Анна должна была успеть, обеспечив себе алиби магазинными чеками, подойти к Митиному дому, «Форд» притормозил прямо у парадного подъезда. Анна, ожидавшая его за углом, помогла вынести Машу, они быстро поднялись на лифте, и Вик, не входя в квартиру, сразу же уехал к Литвинову. Все, что от него требовалось, он выполнил. Остальное было за Герой и, конечно, Анной. Гера должна была приносить Маше еду рано утром, пока та спит, и так примерно в течение недели. Зачем только это все Анне, Вик не понимал. Поэтому на вопросы Геры о предполагаемом выкупе только пожимал плечами и злился. И еще: это было так не похоже на Анну!
…Вик, продрогший, наконец поднялся со скамейки и, подгоняемый прохладным вечерним ветром, направился в сторону вокзала. Там даже в такое позднее время можно было выпить водки и закусить курицей. Кроме того, в зале ожидания было тепло, бродили какие-то люди, а Вику сейчас необходима была суета, иллюзия неодиночества как фон для его невеселых, лишенных всяких надежд мыслей.
Оказавшись в ярко освещенном зале, Вик почувствовал себя потерявшимся ребенком. Он искал знакомых, чтобы сказать им об этом, но никого не находил. Сонная буфетчица в теплой вязаной кофте, от которой и дом, наверное, пропах жареными курами, налила Вику полстакана водки, подала свежий огурец, разрезанный вдоль и густо посыпанный солью, рваный, с румяной кожицей и розово-белыми волокнами кусок курицы и улыбнулась ему:
– Замерз?
Как это точно она сказала! Именно замерз.
– Еще полстакана, пожалуйста, и огурец побольше.
Разомлевший Вик вышел на перрон в поисках сигареты, где и наткнулся на Митю. Ему было стыдно вспоминать эту минуту, ведь он вел себя как последний трус. Он чуть с ума не сошел от страха, потому что приезд Мити мог означать только одно: провал. Если он увидит у себя в доме бесчувственную Машу, то Руфинов… Вик даже боялся подумать, что будет с ним и с его сестрой, если случится такое. Но, услышав, что Митя и не собирается к себе на квартиру, он готов был даже расцеловать это ненавистное ему лицо с вечной блаженной улыбкой. «Пишется ему, видите ли!» От сигареты голова закружилась еще больше. Он смутно помнил, как подцепил в привокзальном сквере женщину и привез ее на такси к себе. От женщины пахло дешевыми ландышевыми духами и пирожком, который она доедала, пока ехали в машине. У женщины были смуглые колени, которые Вик, что-то жарко нашептывая ей в пьяном угаре, пытался раздвинуть. Женщина хохотала, а Вику хотелось плакать.