Вилла мертвого доктора

Остался слева въезд Голливуд-Боул, и Олег не то чтобы вспомнил – просто увидел перед собой Ричарда Фелпса, который машет ему из ложи… Олег перестроился и стал на знаменитый 101, который тянется отсюда до Сан-Франциско точно, а куда дальше – Олег просто не знал. Но так далеко ехать ему сейчас не надо было. Сколько там до Вудланд-Хиллз? Миль десять-двенадцать. По лос-анджелесским меркам, вообще ничто. Нормальный фривей – это миля в минуту…

Съехав на Вудлейк, Олег повернул на неширокую улицу и уже через три минуты был у Шеппард-Хауза. Он не стал заезжать на паркинг клиники. Хотелось просто для начала погулять вокруг, оглядеться. Войти в обстановку. Это Олегу помогало не раз. И даже помимо рабочей необходимости улицы и дома имеют свой язык, свои привычки, свои приметы. Иногда внешне ничем не примечательное здание куда интереснее и важнее, чем места, куда народ валом валит. А тут – ничего себе, особнячок с таким архитектором, такими хозяевами и такой историей. Олег вспомнил утренний доклад Лайона и покачал головой. Говорят, и часто, что писатели выдумывают жизненные ситуации, приукрашивают происходящее. А ведь жизнь нередко бывает литературнее и театральнее любых придумок. Взять хотя бы историю дома, вокруг которого неторопливо прогуливался сейчас Олег.

Но история историей, а пока следовало проверить, как именно можно попасть в особняк. Есть два входа – снаружи, так сказать, центральный. И еще один – сзади, с паркинга. Есть и еще малозаметная дверь в боковой части здания. Непонятно, это дверь, ведущая в подсобные помещения, или просто дверца какого-то встроенного шкафа, где хранится оборудование. Дверь выкрашена неброской бежевой краской и заперта.

Дверей больше нет, но вот с другого конца здание опоясано живописным балконом. Непонятно, какие помещения там были раньше – небось гостиная с видом на долину. Сейчас там, кажется, приемная. Но не весь балкон принадлежит приемной, а куда выходит остальная часть? Это важно, хотя бы потому, что горный склон подходит тут к балкону очень близко, и физически нормально подготовленный человек может оказаться на балконе без особых усилий… А дальше – путь открыт. Куда? Проверить.

Боковых наружных пожарных лестниц, как в Нью-Йорке, в Сан-Франциско или в том же даун-тауне Лос-Анджелеса, в Шеппард-Хаузе нет. Значит, надо посмотреть, где ход на крышу. Тот замечательный монтер, которого полиция задержала – скорее всего, просто, чтобы создать видимость активности, – как он залезал на крышу и спускался?

В здании между тем шла обычная работа. Вот она, жизнь… Хозяина и создателя этой клиники совсем недавно застрелили здесь, в его кабинете, а сегодня все идет так, как будто ничего и не произошло. Так все и должно быть, наверное.

Больных немного, но в клинике Фелпса дело было поставлено так, что их никогда не бывает много.

– Вы же знаете, доктор Ричард терпеть не мог, чтобы кто-нибудь долго ждал приема. – Кристина, помощница и доверенное лицо Фелпса на протяжении многих лет, называла профессора только по имени. Олег догадывался, в чем тут дело. Кристина была филиппинка. Об исполнительности, внимательности, услужливости филиппинских женщин ходили легенды, да Олег и сам это знал, еще после первого, очень давнего визита в Манилу. Но филиппинцы не могут произносить букву Ф. Совсем не могут. И пытаться тут что-то исправить трудно, почти невозможно. Значит, нужно искать выход. И выход находится: «Доктор Ричард, босс Ричард». Чем плохо?

Между прочим, не такой уж экзотический это недостаток, как может показаться. Сколько в России людей, для которых произнести букву Р – целая проблема. Вот они и выбирают такие слова, где нет этой буквы. Все естественно.

– И вообще я не знаю, – сказала Кристина тихо, – как я дальше буду здесь работать.

У Олега с Кристиной возникли доверительные отношения еще тогда, когда он приводил к Фелпсу своего московского знакомца. Олег и сам не знал, как и почему это произошло – может быть, потому, что в разговоре Олег упомянул имя Хосе Рисаля, национального героя Филиппин, а потом и прочел две строки из его стихов, которые давно знал.

И Кристина это запомнила и оценила. Вряд ли она была любительницей поэзии, для нее наверняка тут другое было важно – что культуру ее народа знает и ценит человек, выросший в совсем другой культуре.

– Я это вам говорю, – продолжала между тем Кристина. – Знаете, как сейчас тяжело найти работу. Всегда тяжело, а сейчас – особенно.

Олег знал. Шел 2007 год, в стране рецессия, цифры безработицы угрожающе поднимались, и особого просвета видно не было.

– У меня к вам дело. – Олег решил сменить тему. – Я хочу побыть у вас тут некоторое время. Просьба – не обращайте на меня внимания. Время от времени я буду у вас что-то спрашивать, какие-то детали мне понадобятся. А какое-то время буду просто ходить по коридорам и смотреть – объясните сотрудникам, если к вам обратятся, что тревожиться не надо, ничего необычного не происходит. Договорились?

Кристина кивнула с готовностью.

– Тогда – первая просьба: пойдемте к вам в кабинет, и вы мне покажете, как и что вы делаете.

Работать с Кристиной оказалось легко и приятно. Она четко отвечала на вопросы, не говорила лишнего, обращала внимание на важные, с ее точки зрения, моменты.

Особенно интересной для Олега была та часть разговора, которая касалась документального оформления лечебного процесса. Олег, как и большинство людей, не имеющих к медицине профессионального отношения, о медицинских документах не особенно задумывался. Больному нужно, чтобы его вылечили. Помогает лечение – он доволен, не помогает – ругает медицину и докторов на чем свет стоит.

Но то, какое количество времени тратят врач и его помощники на записи в истории болезней, на введение файлов в компьютеры (тогда, в 2007-м, отчетность в медицине еще была во многом «бумажной»), на заполнение десятков различных форм, – об этом Олег просто не задумывался.

С другой стороны – что же тут необычного? Пациент пришел и ушел, а как следить за тем, какое лечение назначено, какие лекарства, процедуры, какие анализы? Что и как сделано по этим назначениям, что они дали или не дали – как это все запомнишь? Невозможно, конечно, хотя память хорошего врача сродни памяти актера, которая иногда кажется бездонной… Но у актера на сцене есть суфлер, а врач работает без страховки.

Но это – одна сторона дела.

А есть вторая – за врачом осуществляется надзор. То есть никто не лезет в его текущие дела и не отменяет или обсуждает назначенное им лечение – за исключением особых случаев, разумеется.

Но это все – пока дело идет гладко. Но вот ситуация, когда лечение не помогло больному. Он продолжает болеть или, боже упаси, помирает. Вот тут-то все бумажные и электронные документы уже чуть не в лупу рассматривают в поисках ошибки.

– Минимум четверть рабочего времени на это уходит, – поясняла Кристина. – А я еще вам не говорю о получении денег со страховок. Во-первых, существует, вы знаете, такая должность – биллер, это человек, который оформляет счета. Врач принял больного – все оказанные ему услуги должны быть положенным образом обработаны, закодированы и переданы в страховую компанию, которая уже будет производить оплату.

Если учесть, что у многих людей страховых компаний как минимум две, – уже понятна сложность задачи.

– Это сначала кажется, что все просто и логично. – Кристина села на своего конька. – Но вот посчитайте, сколько услуг оказывает одна наша клиника. Четыре врача – четыре профиля, у каждого – свой инструментарий, своя техника, свой аппарат. Кроме того, у нас работают специалист по ультразвуку, рентгенолог… Ну а остальные необходимые процедуры и анализы мы делаем на стороне – в специализированных лабораториях. И это – у нас! – Кристина перевела дыхание. – У нас маленькая клиника, доктор Ричард хотел именно такую. А представьте себе – попадаете вы в отделение экстренной помощи! Там десятки специалистов разного профиля, и каждый принимает участие в вашем лечении, и отовсюду приходят вам счета. Это огромная машина. Размеры этой машины даже мне самой трудно представить. Босс, кстати, очень эту систему не любил и ей не доверял. Вы смотрели его выступление две недели назад, на их семинаре? Нет? Хотите кассету? У меня, кажется, осталась запись.