Страница 17 из 19
Полиция и лоялисты готовились к отражению натиска радикалов. В помещениях Союза были проведены обыски, выявившие наличие революционной литературы, красных флагов, печатного оборудования и огнестрельного оружия. В январе-марте 1919 года лоялистские группы слились в Объединенный лоялистский союз, который к марту насчитывал 70 000 человек по всему Квинсленду[126].
На конец марта приходится кульминация революционной активности в Австралии, натолкнувшейся на решительный отпор сторонников порядка. На 23 марта была намечена демонстрация русских и австралийских социалистов, которую брисбенская администрация разрешила при условии, что демонстранты не станут поднимать красные флаги. Этот запрет был нарушен. На улицы Брисбена вышли до 1000 человек, воодушевленных революционными идеями и без рабочего знамени тут было не обойтись.
Накануне Фанни Розенберг писала в «Знании и Единении»: «Социальная революция приближается с каждым днем… Наши капиталистические хозяева слишком много едят, слишком ленивы и избегают волнений. Давайте побеспокоим их непрерывной агитацией. И пусть гром гремит на всех улицах и площадях… Да здравствует агитация, непрерывная агитация!»[127].
Шествие рабочих атаковали полицейские и лоялисты. С криками «вычистим эту мразь из Брисбена» и «выкинем русских варваров из Квинсленда» они набросились на ораторов и вожаков демонстрации. Быкова избили и пырнули ножом. Зузенко и трое его соратников, вооруженные револьверами и ружьями, защищали штаб-квартиру СРР-К. Стреляя в воздух, они какое-то время сдерживали разъяренную толпу, однако в конце концов вынуждены были отступить.
В результате погромов, продолжавшихся несколько дней, были разорены все офисы СРР-К, уничтожена библиотека. 16 смутьянов, включая Зузенко и Быкова, приговорили к штрафам и различным срокам тюремного заключения[128].
Невиданная для Австралии вспышка социальной и политической напряженности всерьез встревожила власти. В этой связи правительство Квинсленда и федеральное правительство не стали накалять ситуацию. Задержанных бунтовщиков освободили и выслали из страны. Решили также смягчить наказание Симонову.
Большую роль сыграла в этом поддержка со стороны левых лейбористов и профсоюзов, которые апеллировали не только к своему премьеру, но и к президенту США В. Вильсону и главе британского кабинета Дж. Ллойд-Джорджу. А тут еще Симонов тяжело заболел гриппом, который перешел в воспаление легких. Смерть консула, сколь бы условным ни был его статус, могла вызвать скандал и международные осложнения.
«Я работал главным образом нелегально»
Срок заключения сократили до полугода, затем до четырех месяцев. В начале июля 1919 года Симонов вышел на свободу по специальному разрешению премьер-министра[129] и обосновался в Сиднее по адресу: Room 28, Station House, Rawson Place. Его положение оставляло желать лучшего. Средств на текущие расходы практически не было, австралийские власти его по-прежнему не признавали. В условиях блокады Советской России поддерживать контакты с Москвой было исключительно трудно. Информацию о ситуации на родине давала только пресса.
СРР-К еще не оправился после мартовских погромов. К тому же вновь активизировались групповцы, захватившие руководящие позиции в сиднейском отделении Союза. Они создали свою ячейку, которую Симонов назвал «Организацией 15» (по числу ее членов). В Брисбене и Мельбурне, отмечал он, отделения Союза «еще контролировались хорошими и честными рабочими (членами Коммунистической партии Австралии), но и среди них попадались индивиды, которые тем или иным образом выказывали свою враждебность по отношению к советскому правительству в России»[130]. Последнее утверждение было не совсем точным. Враждебность проявлялась в отношении лично Симонова.
Полиция отслеживала каждый его шаг, корреспонденция перехватывалась и перлюстрировалась, ему запретили отправлять телеграммы. Попытки убедить власти снять ограничения долгое время оставались безрезультатными. При посредничестве Консидайна и Брукфилда он встречался и подолгу беседовал с высокопоставленными чиновниками, включая премьер-министра и генерального прокурора. В феврале 1920 года член сената Руссел заверил, что «эмбарго в отношении него снято», однако в действительности оно оставалось в силе[131].
16 мая 1920 года в письме министру обороны Симонов ссылался на то, что ущемления его прав были мерами военного времени, и теперь потеряли смысл. Он-де не намерен вмешиваться во внутренние дела Австралии, в его задачи входит лишь распространение информации о Советской России.
В июле 1920 года власти наконец сняли контроль с частной переписки Симонова. Теперь он беспрепятственно получал корреспонденцию из Европы и США. Цензура перестала свирепствовать. Однако не доставлялись письма и другие почтовые отправления, адресованные ему как официальному лицу.
Свое возмущение он доводил до сведения премьер-министра и генерального почтмейстера Сиднея, однако не находил понимания. Ему объясняли: как консул он не признан, поэтому корреспонденция, адресованная ему в этом качестве, доставляться не может[132]. Между прочим, его позабавило то, что письмо с этим объяснением доставили из офиса премьер-министра, и оно было адресовано ему вполне официально: «Петру Симонову, представителю российского советского правительства». Он с иронией обратил внимание на эту неувязку в своем ответе от 23 июля 1920 года. Раз есть такой прецедент, то по логике вещей и остальная корреспонденция, направленная ему как «представителю», должна доставляться по адресу, а не перехватываться и изыматься[133].
Симонов требует от властей возвращения писем, документов, бумажника с небольшой суммой денег, изъятых при его аресте, производившегося офицерами военной разведки. Ставит вопрос и о передаче ему чека на 1200 фунтов, который предположительно был направлен из Москвы в начале 1918 года, вскоре после его назначения. Об этом Симонов вскользь упоминает в письме Ф. Стрёму от 22 июля 1920 года[134]. В письме Чичерину от 3 ноября того же года об этом говорится подробнее: «Когда я был назначен тов. Троцким, из Петрограда в частном письме сообщили мне, что деньги мне высылаются. Потом здесь помощнику редактора рабочей газеты “Worker” сообщили из правительственной канцелярии конфиденциально, что получен на мое имя перевод на 1200 фунтов и не доставлен мне, и это все, что я знаю»[135].
По решению суда все бумаги и чек были переданы Генеральному прокурору, но затем, как тот уверял, возвращены военным. В деньгах Симонов нуждался постоянно, и 1200 фунтов являлись для него целым состоянием. Документы были не менее важны. Он жаловался премьер-министру и министру обороны, требуя вернуть их, если они не уничтожены[136].
5 мая 1920 года министерство обороны кое-что вернуло – письма (не все) и крайне ценную для Симонова телеграмму от Литвинова из Лондона. Однако многое по-прежнему удерживалось.
20 мая он в резкой форме высказал свое недовольство премьер-министру: «…Должен Вас информировать, что для меня не имеет значения, какое из ведомств удерживает принадлежащие мне вещи. Остается фактом, что отсутствуют бумажник, записная книжка, телеграммы и адресованные мне личные письма из России». Никому не нравится, когда его «футболят» и Симонов давал понять, что его не провести заявлениями о том, что австралийцы не ведают, где находятся пропавшие бумаги. «Когда Вам будет угодно узнать, – писал он, – Вы, несомненно, узнаете»[137].
126
В. Крупник. Указ. соч.
127
Там же.
128
Там же.
129
АВПРФ, ф. 04, оп. 04, п. 21, д. 298, л. 22.
130
Там же, л. 12.
131
АВПРФ, ф. 65, оп. 2, п. 1, д. 7, л. 4.
132
АВПРФ, ф. 65, оп. 2, п. 1, д. 1, л. 121.
133
Там же.
134
Там же, л. 21.
135
Там же, л. 35.
136
Там же, л. 121, 135.
137
Там же, л. 100.