Страница 15 из 19
«3 апреля я встретился с русским генеральным консулом Петром Симоновым в тюрьме Лонг-Бэй, где он в настоящее время находится в заключении. В связи со своим тюремным положением он не в состоянии лично ответить на вашу ноту и попросил меня выразить вам свою благодарность. Далее он просил сообщить, что привлекает ваше внимание к данному вопросу, не рассчитывая на то, что вы предпримете какие-либо шаги или окажете помощь ему лично. Его цель – довести до вашего сведения, что предпринятые в отношении него действия являются нарушением международных дипломатических норм и заслуживают осуждения как очень опасный прецедент»[122].
Симонов содержался сиднейской тюрьме Лонг-Бэй, в тюрьме города Мэйтленд и других подобных заведениях. Свое пребывание там он запечатлел в написанном на английском языке очерке «Кое-что из моего тюремного опыта» (“Few Points From My Gaol Experience”). Дошло ли дело до публикации, неизвестно, в архиве сохранился черновой вариант текста. В любом случае, он заслуживает того, чтобы привести его в нашей книге, за исключением некоторых малозначащих фрагментов. Речь в нем идет не только о том, что лично пережил Симонов, он делился своими впечатлениями о пенитенциарной системе Австралии, о том, какое губительное воздействие она оказывала на заключенных. При переводе сохранен присущий Симонову стиль изложения.
«Кое-что из моего тюремного опыта»
«Какой у меня был опыт, как со мной обращались? Что собой представляет тюрьма? Как она воздействует на человека? Эти и много других подобных вопросов я задавал людям разного положения. Чтобы должным образом ответить на все эти вопросы мне пришлось бы написать книгу солидных размеров, и позднее, возможно, я так и поступлю. А в этой статье я расскажу лишь о некоторых моментах из моего тюремного опыта.
Первый из тех, кто задал мне первый вопрос из упомянутых мною, был Генеральный инспектор тюрем. Я ему сказал, что не могу пожаловаться на грубое обращение со стороны надзирателей тюрем, в которых я находился. Генеральный инспектор сказал, что его весьма удовлетворил мой ответ. На самом деле я мог бы доставить ему еще большее удовольствие, сообщив, что его служащие не только не подвергали меня грубому обращению, но, напротив, в большинстве своем относились ко мне с большой предупредительностью, особенно в тюрьме «Мэйтленд». Тем не менее, в отдельных случаях ими допускались ошибки, которые влекли за собой весьма неприятные для меня испытания. Когда человек подвергается суровому наказанию, даже малейшие ошибки ужасно усугубляют это наказание. Конечно, за каждой ошибкой следовали объяснения и выражение всяческого сожаления, и я эти извинения и объяснения принимал.
Увы, эти ошибки доводят до безумия или даже до безвременной кончины сотни, нет, тысячи несчастных. Что же это за страшные ошибки? О, какие в сущности пустяки. Тому, кто не находился в заключении, не понять всего их значения. Более того, как бы я ни старался представить в черном цвете тюрьмы, в которых мне пришлось побывать, действительность на самом деле еще чернее. Ни я, никто другой не сумеет донести до людей, не прошедших через это, реальную картину тюремной жизни. Надо через это пройти, чтобы понять.
…Давайте посмотрим, насколько это возможно, что такое тюрьма. Можете представить себе каменный мешок шесть на шесть футов? Каменный пол, каменный потолок, каменные стены. Маленький стол, маленький стул, коврик у двери – вот и вся обстановка этого каменного мешка. Вскоре после четырех часов дня вас там запирают – на время ужина. Затем приходят вас обыскивать. Пока тюремщик ведет обыск, вы стоите лицом к стене – в жилете, куртке, шляпе. На ногах шлепанцы, ботинки требуется снимать. Потом вам командуют: «Повернуться направо». Вы поворачиваетесь и становитесь лицом к офицеру. При этом нужно снять шляпу, куртку, жилет, шлепанцы, вышвырнуть их из камеры и вывернуть карманы. После тщательного обыска вам разрешается стать лицом к двери – чтобы увидеть, как в камеру вбрасывают ваши шляпу, жилет, шлепанцы, три грязных вытертых одеяла (зимой), такого же сорта коврик, гамак и ночной горшок. С этого момента вы заперты на всю ночь – за стальной решеткой и стальной дверью с засовами и замками. Свет выключают в шесть – для осужденных на короткие сроки, и в девять – для тех, кто осужден на длительные сроки.
Итак, ночь вы проводите в одиночестве. В шесть утра раздаются удары в колокол. Открывается дверь, чтобы вы могли вынести спальные принадлежности и забрать свои ботинки. Когда вы обуваетесь, вас снова запирают. Вновь выпускают для того, чтобы вынести ночную посудину, умыться и встать в строй для переклички. Потом опять сидите взаперти. Около восьми – очередной сбор, перекличка и можно приступать к работе. Прямо перед полуднем еще один сбор, и вас загоняют в камеру до часу дня. Далее – следующий сбор и работа до четырех, завершает которую все тот же общий сбор. После этого – снова в камеру на всю ночь, и дальше все идет так, как я уже описывал.
В субботу работа после полудня отменяется. Ее заменяют физические упражнения в виде прогулки по кругу, в цепочку по одному. Разговаривать запрещено. В этом я убедился на своем горьком опыте, перебросившись несколькими словами с другим заключенным. Нас посадили под замок и лишили прогулок. (В «Мэйтленде» во время прогулок можно было разговаривать столько, сколько захочешь).
По воскресеньям работы не было. Два часа мы гуляли, час проводили в церкви, а остальное время сидели по камерам.
…За величиной порций следили очень строго, мерили в унциях. Но к несчастью было столько «усушки и утруски», что бог знает сколько этих унций доходило до заключенных.
До моего назначения библиотекарем и кладовщиком я понятия не имел, что в вечерний чай (его дают всем заключенным после месяца пребывания в тюрьме) кладется сахар. Я столкнулся с этой загадкой лишь тогда, когда сам взвешивал этот сахар.
Конечно, кукурузная каша достается всем. Но это штука настолько противная, что поначалу, несмотря на скудость всего рациона, люди от нее отказываются. Потом муки голода заставляют съедать ее хотя бы частично, ну, а после какого-то времени вы съедаете ее всю. Более того, вы уже готовы съесть больше, чем вам дают. Вот так живется заключенному, какими бы правами и привилегиями он ни располагал.
…Чтобы лучше понять, насколько жалок пищевой рацион, достаточно упомянуть следующее. Несмотря на свое пристрастие к чистоте и гигиене в том, что касается приема пищи, в тюрьме «Лонг-Бэй» я научился есть вареные сладкий картофель и тыкву неочищенными, чтобы не лишиться ни крошки пропитания, и все равно после обеда мне казалось, что я еще голоднее, чем до него. Иногда голод доводил просто до помешательства.
Особенно я мучился в одной из тюрем, где имелась возможность определенным способом красть продукты и ежедневно получать хороший сэндвич или просто хлеб с мясом. Так как я не стал заниматься воровством, меня называли долбаным придурком. Неписаный тюремный закон гласит: «Хватай все, что под руку подвернется».
Сейчас, когда все позади, я невообразимо рад, что не последовал этому закону. Но признаюсь, у меня нет уверенности, что я ему не последовал бы, если бы мое заключение продлилось дольше. Не так долго можно продержаться с подобным голодом. Обычно человек в зависимости от своих физических возможностей может выдержать от 9 до 18 месяцев. После этого голод идет на убыль, и вы… едите все меньше и меньше.
В связи с моим исключительно примерным поведением в последние несколько недель мне, вероятно, предоставляли больше свободы, чем другим заключенным. И я получил возможность наблюдать за всеми тонкостями тюремной жизни.
Мне, конечно, по-прежнему не хватало еды, не считая того времени, когда меня свалила инфлюэнца и я вообще ничего не хотел есть. Однажды один из осужденных на длительный срок дал мне часть своего хлебного пайка. Я подумал, причина была в том, что он сочувствовал мне и потому обделил себя в мою пользу. Чтобы выяснить, в чем дело, я несколько раз пробирался в его камеру в его отсутствие и всякий раз находил там хлеб, в котором он не нуждался. Он давал часть своей порции хлеба кому-то еще. Он не ел лущеную кукурузу, а как-то признался мне, что не ел овощи тоже. Это возбудило мое любопытство, и я решил проверить других осужденных на длительные сроки и обнаружил, что так обстоит дело у большинства из них. Итак, значительная часть их пищевого рациона не использовалась.
122
АВПРФ, ф. 65, оп. 2, п. 1, д. 5, л. 17.