Поль Гоген

Верил ли Воллар в тех художников, картины которых продавал? Еще в начале его поприща одним из его клиентов был человек слепой от рождения. "Характерно для любителя искусства", - с небрежным видом замечал Воллар. У себя в магазине Воллар часто бывал очень мрачен. Отчасти потому, что таков был его характер, но отчасти из коммерческого расчета. Он уверял, будто из-за своего креольского происхождения он склонен к сонливости. Но он сильно преувеличивал - сонливость стала для него отличным тактическим приемом. Воллар отнюдь не торопился сбыть картину, он следил за покупателем, дожидаясь, пока его аппетиты разгорятся, чтобы тогда уже продать ему - и подороже - предмет его вожделений. Он никогда не соглашался уступить. Наоборот, стоило покупателю начать торговаться, как он набавлял цену.

Вкрадчивые манеры Воллара были не по нутру прямолинейному Гогену. Произведения художника с января 1894 года стали появляться в магазине Воллара. Тем не менее Воллар никогда не пытался обхаживать Гогена. Казалось, он им не интересуется. Потом время от времени Гоген стал получать письма от этого "разбойника" с "медоточивой повадкой" или стороной узнавать о том, что он приобрел ту или иную картину. В 1896 году Воллар вдруг попросил Гогена сделать для него гравюру и отпечатать ее в четырехстах экземплярах, чего Гоген сделать никак не мог, потому что у него не было ни станка, ни бумаги. В том же году Воллар купил у Шоде три картины Гогена за четыреста франков. В январе 1897 года Воллар снова обратился к Гогену, на этот раз прося, чтобы тот сделал "скульптурные модели для отливки в бронзе" и прислал "старые" рисунки. Предложение было довольно странным, и художник отнесся к нему иронически. Наконец в октябре Монфред продал Воллару четыре картины. Шестьсот франков, вырученных от этой продажи, и составляли большую часть суммы, которую он в последний раз выслал Гогену. И теперь Воллар, продолжая делать круги вокруг Гогена, предоставил свое помещение для его выставки...

По возвращении в Пунаауиа Гогена ждала неприятная неожиданность хижина его оказалась в плачевном состоянии. Крысы разворошили крышу, она стала протекать. А тут еще тараканы попортили рисунки, бумаги и даже одну из больших картин. Но все это были мелкие огорчения по сравнению с разочарованием, какое Гогену в феврале принесли новости из Франции.

Выставка Гогена привлекла многочисленную публику, вызвала споры в критике. Однако кроме монументального полотна "Откуда мы?" продавать было нечего - Воллар оптом купил остальные девять картин. Монфред долго колебался, прежде чем уступить их торговцу за предложенную тем незначительную сумму - тысячу франков. Но потом решил, что, наверное, лучше согласиться и тотчас выслать эти деньги Гогену, чем ждать, может быть, не один месяц других возможностей продать - ведь еще неизвестно, представятся ли они.

Гоген так и взвился. Как! Воллар прибрал к рукам все его картины в среднем по сто десять франков за каждую! Стало быть, торговец и в самом деле оказался тем, за кого он его принимал - "кайманом худшего сорта". И продавать больше нечего!

"Теперь Воллару, с тем что он приобрел, хватит дела на целый год. А это означает, что все клиенты, которые могли бы купить мои картины, оказались в руках Воллара, - писал Гоген Монфреду. - Ах, если бы партия старых картин была продана по дешевке какому-нибудь частному лицу, никакой беды не было бы, но все новые Воллару - это настоящая катастрофа. Он бессовестный человек, готовый ради нескольких су поживиться на чужой нужде. В следующий раз, одобренный своим успехом, он предложит Вам половинную цену".

Художник "страшно волновался". Он рассчитывал на свою выставку, "чтобы окончательно встать на ноги", а торговец обвел его вокруг пальца. Гоген по-прежнему болен - когда он сможет взять в руки кисть и снова отправить во Францию партию картин? Через год, а то и через полтора? А до тех пор, что ему продавать? "Страшный удар, который мне нанес Воллар, сверлит мне мозг, не дает мне спать... Почему я не умер в прошлом году!" В июне Гогену исполнится пятьдесят один год. Он устал. Бороться, снова и снова бороться... Увы, для этого нужна энергия, а у него ее больше нет. Человек, который пять лет назад уже начал сдавать, но вступил в рукопашную с забияками из Конкарно, был колоссом по сравнению с нынешним Гогеном, "измученным, беспросветно усталым", который, старея, с грустью отмечал, как день ото дня убывают его силы, гаснет жизненный задор. Зрение его непрерывно ухудшалось, боли в ноге, не успев прекратиться, начинались снова, его мучила одышка, а порой схватки в животе, напоминавшие ему о "вылазке" в горы.

"Черный сон мои дни

Затопил по края:

Спи, желанье, усни,

Спи, надежда моя!"[189]

Прозябая в этом унылом мраке, Гоген пытался ему противостоять, найти какой-то просвет. По его просьбе Монфред прислал ему цветочные семена. Гоген следил, как они прорастают. В его саду теперь цвели ирисы, гладиолусы, георгины. "В сочетании с многочисленными цветущими таитянскими кустарниками они создадут вокруг моей хижины настоящий райский сад... Это очень меня радует". А тут еще Пахура вновь забеременела. Гоген заранее радовался рождению ребенка. "Быть может, он снова привяжет меня к жизни".

Цветы, ребенок... С помощью скудных средств, какими он располагал, Гоген пытался воскресить утраченный мир привязанностей. В январском номере "Меркюр де Франс" Гоген прочел отзыв о своей выставке, написанный критиком Андре Фонтена[130], который, по мнению Гогена, "ничего не понимает, но полон добрых намерений". Гоген написал Фонтена, чтобы защититься, разъяснить, растолковать свои замыслы, свою цель, связь между своим творчеством, своей личностью и обстановкой, где протекает его жизнь:

"Здесь, вблизи моей хижины, в полной тишине, опьяняясь запахами природы, я мечтаю о неистовых гармониях. Я черпаю отраду из своего рода священного ужаса, который угадываю в незапамятном прошлом. Былое - это запах радости, который я вдыхаю в настоящем. Скульптурная важность фигур животных: есть что-то древнее, величавое, священное в ритме их движений, в их необычайной неподвижности. В глазах мечтателя под тем, что на поверхности, трепещет непостижимая загадка. И вот наступает ночь - все отдыхает. Я смежаю веки, чтобы видеть, не понимая, мечту, ускользающую от меня в бесконечном пространстве, и я чувствую скорбную поступь моих надежд".

Гоген снова обрел рай вокруг себя - и в своей душе. Вновь взявшись за кисти, он писал картины, композиция которых была ритмически организована устойчивыми вертикалями, - картины, от которых исходило чувство безмятежной гармонии и покоя, чувство счастья. 19 апреля Пахура родила сына, Эмиля. Гоген написал картину "Материнство" - поэму вечно возрождающейся жизни, неувядающей молодости мира, символом которой могли быть две таитянки с обнаженной грудью на другой картине ("Две таитянки"[190]).

Но Гогену приходилось вести будничную борьбу за существование. Он продавал ежегодно на сто пятьдесят - двести франков копры. Пытаясь изыскать еще какие-нибудь средства, чтобы прокормить себя и семью, он хотел развести на своем клочке земли огород. Для этого надо было вырыть колодец. Работы уже начались, но их пришлось прервать, так как не хватило денег. Эти вечные неудачи, боли, лишавшие Гогена сна, вечный страх перед долгами отражались на настроении художника. Он сердился, брюзжал. Когда Монфред сообщил ему, что жена Шуффа потребовала развода, он раздраженно высказался о браке: "Почему бы раз и навсегда не сказать правду, что это только вопрос денег, самая худшая проституция". Морису Дени, который предложил ему участвовать в групповой выставке, он сухо ответил отказом. Монфреда без околичностей спросил, не знает ли тот какого-нибудь анархиста, который мог бы взорвать динамитом директора Департамента изящных искусств Ружона: "Если знаете, не церемоньтесь, потому что, когда ему на смену придет, например, Жеффруа, мне станет лучше". Гоген становился все более обидчивым; на презрение жителей Папеэте, интерес которых к своей особе он, по-видимому, преувеличивал, отвечал вспышками гнева. Впрочем, отсутствие интереса тоже его оскорбляло. Кто снисходил до разговоров с ним? Какой-нибудь отверженный, вроде кладбищенского сторожа Леонора, бедняка, которому Гоген пытался объяснить, что такое хорошая живопись (довольно нелепая затея), и в присутствии которого иногда начинал вспоминать о своей супружеской жизни, рассказывать о Метте, об умершей дочери, о сыновьях, а потом внезапно умолкал, глядя в пространство...

189

 Пер. А. Гелескула.

190

 "Материнство" находится в Музее изобразительных искусств в Москве. "Две таитянки" в музее Метрополитен в Нью-Йорке. "Материнство", трактованное примерно так же, как на картине, находящейся в Москве, принадлежит одному американскому коллекционеру. Художник не датировал ее, и обычно ее относят к произведениям, написанным в 1896 году, - мне это представляется ошибкой. Скорее всего, она тоже была написана в 1899 году.