Дело огня

Во-первых, он не мог объяснить, зачем его взяли живым, а не прирезали на месте, и почему тащили аж до Удзи. По его словам, чтобы расспросить под пыткой о Синсэнгуми, и наособицу — о Хараде, Оките, Хидзикате и Кондо. Оно, конечно, верно — пытать человека удобней там, где сторонние не услышат его криков. Понятно и то, что господин дайнагон готовил убийство, понятна и роль хитокири Тэнкэна во всем этом, понятно даже, почему Аоки хотел разделаться с Кондо и Хидзикатой: это скрепы отряда, несущие столпы, без них Синсэнгуми превратятся в обычную шайку головорезов. Но что такого особенного в Хараде и Оките? Почему их?

Во-вторых, ну ладно, он сумел выбраться из ямы, заколоть уснувшего сторожа его же кинжалом и выпустить бродяг через стену. Как говорится, жить захочешь — еще не так раскорячишься. Но откуда он знал о подвале с трупами, в котором можно благополучно пересидеть погоню? Миура не мог дать вразумительного ответа. Божественное наитие.

Далее — когда разгребли головни, завалившие этот самый подвал, то и в самом деле нашли трупы — но уже настолько истлевшие, что кости держались вместе лишь благодаря одежде. Черной одежде, хорошо знакомой всем, у кого горчило во рту при воспоминании о ночном позоре в Фусими.

Миура в Фусими не был, а те, кто там был, не любили делиться воспоминаниями. Неудивительно, что Миура ничтоже сумняшеся объявил мертвецов жертвами Ато.

Короче, по мере того, как рассказ Миуры обрастал подробностями, Сайто убеждался, что правда и вранье в нем перемешаны, как рис с бобами в сэкихане. Сайто это не нравилось, так что отвел он парня в сторонку, положил ему руку на посиневшее от веревок плечо и попросил пересказать всю историю как можно ближе к правде.

Дважды просить не пришлось: Миура «потек» и рассказал, что сделал Тэнкэн.

— Что ж ты, себе всю славу хотел присвоить? — поинтересовался Сайто. Миура покраснел.

— Я не хотел, чтоб вы знали о нем. Чтоб вы… мы его преследовали…

Сайто пожал плечами.

— Хидзикате и Кондо нужно рассказать все как есть, — сказал он. — А остальным и в самом деле незачем знать, что награду за разгром логова преступников придется выдавать хитокири Тэнкэну. Походишь героем.

— А… А можно…? — Миура запнулся и жалко посмотрел на Сайто. Тот вздохнул.

— Послушай. Даже если бы ты и вправду всех тут разгромил… даже если бы принес голову Ато в одной руке и голову Аоки в другой — ты мог бы рассчитывать самое большее на уважение. Господин фукутё — бабник неисправимый, он гонялся за девчонками с тех пор, как выучился ходить. Забудь.

Миура закрыл лицо руками.

— Я опозорен, — прошептал он.

— Нет, — Сайто пожал плечами. — Всего лишь избит. Но синяки заживают, поверь. Я знаю.

…Миуру отправили в Мибу выздоравливать. Лес и окрестности прочесали утром — нашли двух бродяг и одного бандита. После короткого, но напряженного разговора с Сайто бандит каялся и рассказывал ужасы: вроде бы, у господина Аоки была особенная ночная стража, и для этой стражи он отлавливали бродяг, а те пойманный «скот» заживо ели. В полнолуние, обычай у них такой.

Бандит также показал урочище, куда бросали трупы, и опознал одежду ночных стражей. Самих стражей опознать не мог по причине крайнего разложения, но клялся, что все «ночные» были живы еще вчера.

Двое бродяг рассказали, что люди Ато подошли к ним в городе, предложили работу на один день за кормежку и неплохие деньги, привели сюда — и здесь кинули в яму, где кормили как на убой, хотя в остальном обращались скверно.

Показаний бандита, Миуры и бродяг с головой хватило, чтобы бывшего дайнагона Аоки объявили убийцей, заговорщиком и колдуном, злоумышлявшим против Государева дома, лишили всех чинов и званий, конфисковали землю и строения и объявили в розыск.

Имя хитокири Тэнкэна ни разу не всплыло в ходе всего расследования, и сам он исчез без следа.

— Купи сладости, красавица!

Ран усмехнулся про себя. Госпожа О-Тосэ велела О-Рё переодеть его в девичье платье, но нельзя сказать, что это помогло избавиться от лишнего внимания. Скорее наоборот. Стоило опустить платок, которым он закрывал лицо, как от ухажеров отбою не было. Вот и этот коробейник туда же…

— Я и бобы-то в долг ем, — проговорил он тихим высоким голосом, стараясь подражать кансайскому выговору. — Вы уж извините.

Торговец как-то до ужаса знакомо фыркнул. Ран поднял глаза и, увидев прямо перед собой господина Кацуру.

Голову господин Кацура повязал клетчатым платком, плечи покрывала затрепанная конопляная куртка, за спиной болтался плетеный короб для сластей, украшенный флажком с надписью «Дом сладостей Дайго», а под коленями красовались повязочки «три версты»[71]. Бродячий торговец как есть.

— И куда ты, такая красивая, путь держишь? — господин Кацура явно веселился, и Рану тоже стало смешно.

— А в Хиросиму, в веселый дом себя продавать.

— Что ж столичная девушка в Хиросиме забыла? — притворно удивился Кацура.

— В Столице спроса на девушек совсем нет после пожара, господин Ясутора обещал хорошо продать меня в Хиросиме.

— Так может, он купит у меня для тебя сладости?

— Может, и купит, — улыбнулся Ран.

— Он наш человек? — спросил Кацура шепотом.

— Да, — так же тихо ответил Асахина. — Но не очень надежный. По правде говоря, он и в самом деле сутенер, а госпожа Отосэ передает с ним письма к Рёме, когда он переправляет девиц в Нагасаки.

Девицы сидели рядышком, хихикали и стреляли глазками.

— Не заигрывайте с О-Минэ, господин хороший, дикая она и нелюдимая, цены себе не сложит, самурайская дочь. Подарите лучше мне сладкий пирожок! — пухленькая девушка засмеялась и прикрылась веером.

Кацура подошел к остальным девицам и принялся зубоскалить как заправский коробейник, а у Асахины отлегло от сердца. Значит, он смог покинуть город, не погибнуть и не попасться в этом аду. Асахина дал ему понять, что идет в Тёсю, и Кацура это явно одобрил.

В придорожную харчевню люди битком набились. Сутенеру Ясуторе и его живому товару не нашлось там места, ночевать устроились во дворе. Счастливый случай привел сюда Кацуру, если бы их пустили внутрь — разминулись бы: Кацура в харчевню заходить не собирался, хотел только присесть да воды попить.

— Поистине, боги нас свели, — сказал он, вернувшись после разговора с Ясуторой. — Он переуступил мне контракт девицы Минэ, так что с завтрашнего дня пойдем вместе.

Асахина обрадовался, но виду не подал: доел бобы и спрятал лицо под платком, как и положено стыдливой самурайской дочери, вынужденной заняться презренным ремеслом и берегущей лицо от загара.

— Как скажете.

— Куда ты запропал и как тебе удалось выбраться?

Асахина коротко изложил всю историю своих злоключений. Касательно господина Аоки он не слишком вдавался в подробности: боялся, что Кацура-сэнсэй, ученый человек, поднимет его на смех. Господин Аоки в его рассказе предстал обычным негодяем. Поджог усадьбы Ран приписал молодому господину Сакуме — не наврал, нет, тот ведь тоже поджигал. А о себе — умолчал.

— Значит, сын Сёдзана теперь в Мибуро, — Кацура покачал головой. — Забавные коленца выкидывает судьба.

Ран молча кивнул, соглашаясь.

— Нам предстоит много воевать, — сказал Кацура, откидывая голову и щурясь в раскаленное небо. — И еще больше работать. Я рад, что ты жив и что ты сейчас со мной.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Одна повесть эпохи Мэйдзи

Глава 1

Тамадама

«Эта сволочь Сайто Хадзимэ…»

Токио, 14 лет спустя

Стол был не таким уж большим. Просто европейским — чужим, объемным, угловатым, — перевод дерева, а не стол. Он занимал пространство много больше собственного размера, как сказочное чудовище. Его и человеческим словом назвать было трудно — так и просилось на язык громоздкое «тэбуру». Единственным европейским предметом меблировки, кроме стола, был венский стул, выглядевший как приспособление из заморской камеры пыток, но удивительно удобный для того, чтобы «опирать поясницу» — в стране появились новые вещи, в языке — новые обороты. Хозяин кабинета благодарил всех будд и бодхисатв за австрийскую мебель — она рассчитана на людей его роста.

71

Японцы верили, что прижигание активной точки под коленями помогает снимать усталость при ходьбе. Эту точку называли «санри» — «три версты». Ожоги прикрывали специальными повязками.