Страница 25 из 93
— Я слушаю.
— Вчера Васильев приказал сломать вам ребро. Одно. И чтобы никаких внутренних повреждений.
— «Тебе», не «вам». Я заметил. — Не заметить было сложно. Обычные васильевские штуки. А обе группы действовали со слаженностью крыловского квартета, и за предписанное время не справились. Однако это становится интересно.
— Вчера ни у кого не получилось.
Ну еще бы…
— И я решил попросить вас… тебя… показать мне, как это делается. На мне. Если у тебя есть время.
Откуда ты, прелестное дитя? Попадание в мою интонацию почти точное. Ты не настоящий эмпат — люди-эмпаты — народ хрупкий, нервный — и очень редкий, их в училище вообще не берут, берегут. Ты не псевдоэмпат — псевдоэмпат все, что ему надо, у самого Васильева по моторике прочитал бы. Ты у нас мим, «зеркало», ты копируешь чужие телодвижения, чтобы влезть в чужую шкуру и походить в ней. И голова на плечах. И храбрый.
— Так, Король, на тебе мы ничего показывать не станем — ты тогда вечером ни на что не будешь годен. На мне тоже. По той же причине. Ты меня подожди в раздевалке, а еще лучше — заходи минут через сорок прямо в общежитие.
— Спасибо. — Первокурсник улыбнулся и отошел.
Уже выяснил, где я живу. Какой хороший мальчик.
Мальчик действительно оказался первый сорт. Постучал в дверь ровно через сорок минут. И только брови поднял, увидев на койке незнакомого ему, совершенно голого покойника.
— Еще раз добрый день. Кто это?
— Пластикат. — А вот улыбку мою повторять не нужно, она на тебе совершенно неуместно выглядит, но это я тебе потом объясню. — Старая технология, еще времен империи. Берем тело, погружаем в одну среду, потом в другую, потом вводим катализаторы — и клетки потихонечку начинают замещаться пластиком, внешне сохраняющим те же параметры. Только нужно очень внимательно следить за временем, если хочешь, чтобы ткани удержали не только форму и окраску, но и фактуру. У меня еще один остался, а новых я делать не буду — и работа трудоемкая, и в лаборатории больше не выпросишь, они там над каждым телом дрожат.
— Тело брать живое?
— Инструкция говорит, что мертвое, а с живыми я не пробовал. — Нет, определенно «янычар»… — Так. Давай посадим его на стул. Ребра прикрывает рука, мы ее убираем. Теперь смотри, удар идет сюда, в край реберной дуги. Снизу вверх и слева направо. Так. — Пластикат намного лучше стандартного муляжа, но все же хуже человека, нет того живого сопротивления; впрочем, для задачи сойдет. — Нижнее ребро ломать опасно. Берем пятое. Раз, два. Пощупай.
— Закрытый перелом?
— А зачем нам открытый? Теперь повтори с другой стороны.
А у него и руки неплохие. Плохой у него глазомер.
— Ты сместил два. Пощупай сам. Сдвинься наверх и повтори.
— Спасибо.
— Для себя стараюсь. — Нет, он не подстава. Для подставы он наделал кучу совершенно непростительных ошибок — подошел при свидетелях, потом явился в общежитие, причем без малейших признаков глушилки…[41] Он просто очень, очень хороший мальчик. И им придется заняться, он здесь пропадет. — Отлично, Король.
Винницкий придержал руку, понимая, что удар сейчас пошел бы совершенно не в ту степь. Что за король? Почему король? Полчаса поиска по базам данных ничего не дали. Значит, ох, придется искать дальше. Потому что правильно отозваться нужно не позже чем завтра.
— Но это уже работа со шкурой медведя. А главный вопрос, — улыбнулся Габриэлян (часть рассеченной губы поехала не в ту сторону), — это как медведя на нужное время обездвижить, чтобы до этой шкуры добраться…
«И тут же выпустил на волка гончих стаю…»
Поправка — на лося. Габриэлян в своем защитном тренировочном комбинезоне походил именно на лося — хотя вроде бы ни ростом, ни комплекцией никого из первокурсников особенно не превосходил.
— Время пошло, — сказал Васильев, нажимая старт секундомера. За два дня почти привычным стало зрелище (точнее, позорище) бездарной атаки вразнобой, участники которой в конечном счете оказывались на полу, наименее удачливые — с вывихами.
В качестве «бревна» Габриэлян не имел права наносить ответные удары — только блокировать и бросать. Но уж это он делал весьма лихо и не без удовольствия. Вчерашние попробовали отправить его в нокдаун, и самый везучий достал ногой по лицу. Не очень им это помогло. Избивать Габриэляна было бесполезно — чтобы обездвижить его таким манером, нужно отменить или трехминутный лимит времени, или запрет лупить в «пояс смерти» в полную силу. Набивкой мышц он занимался еще до поступления в училище, а болевой порог, похоже, завышен от природы. Гуттаперчевый мальчик.
Из трех групп только одной — сообразившей навалиться разом — удалось припечатать противника к мату. Но вот зафиксировать его в нужной позиции так и не вышло. Все остальные дружно падали в одну и ту же яму: как бы вопреки общей жесткой установке на командную работу, дополнительные очки были положены только тому, кто нанесет удар; естественно, тут же начиналась толчея, претенденты мешали друг другу — и в результате заваливали зачет всей шестеркой. К концу семестра они запомнят: сначала задача, все остальное — потом, каков бы ни был пряник, но пока что…
На сей раз — Васильев надеялся — все будет не так. Но чтобы настолько не так, даже он не думал. Шестерка — явно по команде, хотя никакого звукового сигнала не было — рассредоточилась, взяв Габриэляна в кольцо.
Тот продолжал спокойно стоять и даже ухом не повел, когда Винницкий, стараясь двигаться очень аккуратно, зашел ему за спину. А потом, одновременно и согласованно, четверо из шести бросились на противника. Это было почти похоже на настоящую атаку, какой она должна быть: передний покатился вперед, рассчитывая сбить объект с ног, Винницкий попытался взять на удушающий, те, что с боков, — довершить атаку переднего, зафиксировав ноги «бревна». То есть так они это себе планировали.
На самом деле вышло следующее: Габриэлян позволил Винницкому схватить себя за шею, подсел под него и упал вместе с ним вперед, прокатившись по тому, кто кинулся в ноги. Тот придавленно вякнул под сдвоенным человеческим весом, а Винницкий запаниковал и разжал захват. Не сделай он этого — все было бы закончено в полминуты, а так Габриэлян вылетел из переката, не давая команде ни мгновения, чтобы опомниться, схватил одного «запасного» и через плечо швырнул его на другого, после чего опять перекатом ушел в противоположный угол, откуда секунд пять с доброжелательным интересом созерцал то, что называется «куча-мала».
На подготовку к новой атаке, судя по предыдущему опыту, должно было уйти еще как минимум столько же очень ограниченного времени. Но первокурсники — вопреки ожиданию и к большому удовольствию инструктора — на такие глупости ни секунды тратить не стали. Клубок покатился на Габриэляна, рассоединяясь на ходу. На этот раз, при меньшей слаженности действий — а значит, и меньшей предсказуемости — все вышло гораздо лучше: кто-то без всяких мудрствований вцепился Габриэляну в правую ногу, кто-то из положения лежа пнул под левую коленку — ага, это тот, придавленный, который так и не нашел в себе сил подняться, оказался молодцом, — и сохатый не устоял, повалился лицом вниз, а дюжина рук тут же вцепилась ему куда попало.
Но лицом вниз — это было все-таки не совсем то. Теперь группе предстояло перевернуть брыкающегося Габриэляна. Или они все-таки рискнут бить со спины?..
Рискнули. Растянули третьекурсника «рыбкой» на полу — двое сидят на ногах, один встал коленями на руки. Винницкий сделал шаг назад, словно художник, оценивающий картину, и сказал:
— Вова, давай его правым боком кверху. Сдвинься ему на левую руку — и держи голову.
То, что произошло дальше, больше всего похоже было на взрыв. В ограниченном пространстве. Видимо, Вова переместился как-то неудачно и дал Габриэляну точку опоры. Вову толкнули снизу, да так ловко — прямо в прицеливающегося кулаком Винницкого. Бросать же разрешено? Разрешено. А если кто не думал, что это можно трактовать и буквально…
41
Миниатюрный постановщик помех, мешающий записывать разговор.