Моя сберегательная книжка

Сейчас, только что распрощавшись с тетей Машей и на славу накормившим нас Андреем Ивановичем Князевым, мы снова едем по дороге на Топорнино. Знаменитого скворечника нет, а магазин в Еткове стоит на прежнем месте и открыт... А вот уже и Топорнино: наполовину разобранная, посреди села, каменная церковь, далеко отставленные друг от друга дома с проглядывающими между ними, в низине, заливными лугами, белые корпуса школы. Остановись, "Волга"!..

На зеленой, маслено поблескивающей калитке приколот листок с предостерегающей надписью: окрашено. На дверях основного учебного корпуса - железная накладка с замком; заросший травой двор пуст; за изгородью, сбегая к речке, шумят дремучие старые вязы. Но ничего, безлюдье и тишина не имеют особого значения: чуточку воображения - и снова все вокруг заполнено голосами, хлопают парты, заливисто звенит звонок.

Чудесная это была школа, наша ШКМ! [ШКМ - школа колхозной молодежи] Мы съезжались в нее чуть ли не со всего района, шесть дней подряд считали себя истыми топорыинцами, зная, как идут дела в местном колхозе, к кому приехали родственники из Абдулина, и почитая за счастье покрутить в сельском клубе ручку "динамки"; в субботу расходились по всем дорогам и тропкам, ведущим из Топорнина, по домам, а в понедельник, успев за день соскучиться, снова шумно встречались в своих классах.

При школе был небольшой интернат, и мы, жившие на частных квартирах, почти каждый вечер ходили туда в гости. Начиная с сентября и до глубокой осени убирали на школьном огороде овощи, свозили их в склады, а позже, похрустывая сахарными кочнями, рубили тяпками капусту. Честное же слово, наши уроки труда, наполненные практическим смыслом, остались у меня едва ли не самым светлым воспоминанием школьных лет!

Жили мы тогда, право же, весело. Многое, конечно, сейчас кажется наивным, порой даже смешным, но обаяния, какого-то неповторимого аромата это наивное не теряет и поныне. Может быть, одной из самых таких наивных затей, проводимых в те годы в школе, были памятные многим "политбои". Вижу, как наяву: самый большой класс переполнен до отказа; я выхожу к столу, за которым сидят преподаватели, беру билет. Вопрос попадается нелегкий: какой - правый пли левый - уклон опаснее? Мне четырнадцать лет, учусь в шестом классе, но, не задумываясь, за три минуты убедительно доказываю, что оба уклона для партии одинаково опасны и вредны, с гордостью возвращаюсь на свое место...

Час спустя жюри, оглашает итоги, в лисле прочих, победителей "политбоя" мне вручают премию: кулек конфет. Наверное, потому, что самыми моими любимыми дисциплинами были русский язык, и особенно литература, из всех наших педагогов я чаще всего вспоминаю Анну Петровну Покровскую. Несколько лет назад я узнал, что ее уже нет в живых, и все-таки кажется, что вот-вот со стопкой тетрадей под мышкой в калитке покажется одетая в темное старушка с быстрыми веселыми глазами...

...Оказывается, люди в школе все-таки есть. Еще издали присматриваясь к нам, из дальнего корпуса выходит человек в светлой рубашке и в заправленных в носки брюках; темные волосы его на ходу развеваются.

Знакомимся.

Довольно молодой по виду преподаватель биологии извиняется за свой костюм: его смущают забранные под носки брюки, но так удобнее ходить по огороду.

- Огород все там же? - уверенно киваю я за изгородь.

- Огород? - В черных глазах биолога мелькает лукавая усмешка. - Вот вы говорите - учились здесь. А что вы нам оставили?

- Как что? - Вопрос задевает меня. - Да все то же.

Эти же помещения, та же столярная мастерская. И огород, кажется, все там же.

- Пойдемте, посмотрим, - многозначительно говорит биолог.

Он ведет нас через двор, как-то подчеркнуто широко распахивает калитку.

Прежде, сбегая к реке, тут вились огуречные плети, зеленела пушистая и густая морковная ботва, трескались на солнце переспелые помидоры. Сейчас по косогору бегут молодые кудрявые яблони, ровными, кажется, бесконечными рядами.

- Ну как?

- Хорошо.

- То-то, - удовлетворенно посмеивается биолог и опять с задором предлагает: - Теперь пойдемте посмотрим огород.

За межевой линией смородины, отделяющей сад от огорода, оказывается хорошо возделанная бахча - с наливающимися зелеными шарами арбузов и тронутыми первой желтизной дыньками; выше по бугру покачивается с красными прожилками ботва сахарной свеклы, выворачивая землю, выглядывают крутые бока корнеплодов.

- Не забава, - кивает биолог. - Партийная организация, нашей области поставила задачу: освоить за семилетку производство сахарной свеклы. И могу вас уверить:

будет ульяновский сахар! Видите, какая свекла? А в поле она, значит, еще лучше будет. Со всех окрестных колхозов председатели приезжают убедились!..

С невольным уважением поглядываю на своего напористого провожатого, радуюсь: биологию в Топорнине преподает интересный, влюбленный в свое дело человек!

- А вон и директор школы, - говорит биолог, когда мы выходим из сада. Он, между прочим, тут учился.

Мы сходимся; плотный, с открытым симпатичным лицом мужчина задерживает мою руку в своей, улыбается.

- А я вас немного помню, хотя и помоложе на год учился. - Серые глаза директора смотрят тепло и добродушно. - С вами тут, по-моему, одна еще история была связана...

- Была, была, - киваю я. Мы переглядываемся и оба понимающе смеемся.

...Мне кажется, что в шестом классе мы были взрослее, чем нынешние шестиклассники. Во всяком случае, впервые я влюбился именно в шестом классе, влюбился и вскоре пострадал за это. Сейчас одна из моих трех дочерей - тоже шестиклассница, но ничего подозрительного в этом отношении мы пока за ней не замечаем.

Хорошо зная по книгам, что мужчины обязательно влюбляются в женщин, я, однако, влюбился гораздо позднее своих менее читавших товарищей, и не самостоятельно, а опять-таки по их прямому совету.

Жили мы на квартире втроем - Саша Сухарев (тот самый, который работает сейчас учителем в Поспеловке), Шура Лаботин и я. Однажды под величайшим секретом они признались мне, что уже давно - с месяц - влюблены в двух подружек из старшего, седьмого, класса и только что проводили их до дома.

- А ты что? - пристыдил меня Сашка Сухарев. - Влюбись вон в Надьку Абрамову. Погляди, какая красивая!

На другой день в большую перемену я отправился в седьмой класс к кому-то из приятелей и, повертевшись там, высмотрел все, что требовалось. Ребята не ошиблись: Надя Абрамова показалась красивой и мне - невысокая, ловкая, со смешливыми черными глазами и великолепным курносым носиком, очень подходившим к ее смуглому лицу. У меня, верно, дурной вкус, но я, кстати, и поныне убежден, что вот эдакий, в меру, конечно, курносый нос придает иной молодой девушке больше теплоты и своеобразия, нежели острые и холодные, возведенные почему-то в классические, носы!

Вечером я написал объяснение - конечно же в стихах, - тут же втроем обсудили, и более решительный Сашка вызвался передать его из рук в руки. Утром, собираясь в школу, он насыпал полный карман семечек, сунул в них закатанный жгутиком листок со стихами и в перемену "угостил" Надю.

- Отдал, - мигнул он, вскоре вернувшись из соседнего класса, и я почувствовал, как вспыхнули у меня уши...

Ответ был получен в тот же день, к концу уроков, и тем же самым путем, с семечками, на сей раз тыквенными. Как явствовало из него, объяснение мое было принято благосклонно, о чем красноречиво свидетельствовала приписка: "Жду ответа, как соловей лета!.."

Дел у меня теперь прибавилось. Кроме уроков, которые аккуратнейшим образом учил, несмотря на влюбленность, я ежедневно сочинял стихотворные послания, перебеливал их в двух экземплярах. Один предназначался прямому адресату - Наде, второй заносился в общую тетрадь - мой первый стихотворный сборник, названный несколько высокопарно, но точно: "Хроника сердца"...

Надя отвечала мне прозой, скрашивая ее, впрочем, всем известными альбомными стишками; никаких иных форм общения, кроме обмена письменными посланиями, у нас не было. Более того, если раньше, до объяснения, мы иногда разговаривали, как все мальчишки и девчонки, то теперь явно избегали друг друга. Стоило случайно столкнуться на лестнице или в коридоре, как мы, стараясь не встретиться взглядами, поспешно отскакивали друг от друга. Чем это было вызвано - своеобразной ли конспирацией или детской стыдливостью, - сейчас не помню...