Страница 12 из 16
Шли часы, но эта вакханалия не кончалась.
Блицы фотоаппаратов. Коммюнике. Облеты города. Короткие сводки. Опросы населения. Первые реакции после взрыва.
Этот шквал новостей буквально выжег мне мозг, превратив его в пустую камеру, эхом повторяющую все, что ловил слух. Я уже верил в экранный пафосный репортаж, который становился чем дальше, тем убедительнее, подтвержденный той или иной газетой, пережеванный экспертами, санкционированный властями. Теперь я уже не рассуждал самостоятельно, а чувствовал лишь то, что позволяли мне чувствовать журналисты с их непререкаемым мнением.
– О господи, куда ни сунься, кругом опасно! – проворчала вязальщица.
– Лучше уж переехать отсюда подальше, – вздохнула одна из сестричек.
Репортаж перенесся к дому, где жил Хосин Бадави. Соседи утверждали, что парень всегда был спокойным, услужливым, вежливым. «Кто бы мог подумать… У нас здесь так тихо… Тут живут только приличные люди…» Показали мать; она выкрикнула сквозь слезы, что полиция ошиблась, обвинив ее сына: «Он был хороший мальчик! Очень хороший мальчик! Обожал всю нашу семью. Этого быть не может!»
Чей-то голос проворчал за моей спиной:
– Хороший… еще чего! Этого хорошего шесть раз выгоняли из школы, он и воровал, и с оружием баловался, и наркотой промышлял; в одиннадцать лет его уже загребла полиция, а с восемнадцати до двадцати двух его подвигов хватило на толстенное досье и несколько месяцев тюрьмы. Ну прямо ангелочек! Лично я, мадам Бадави, назвала бы его отпетым мерзавцем!
Обернувшись, я увидел следователя Пуатрено, прислонившуюся к стене.
«Такой милый мальчик!» – верещала, всхлипывая, мамаша.
Пуатрено злобно глядела на экран:
– Ну еще бы! Да она сама такая же преступница, как ее выродок… Эта мамаша во всем потакала своему сынку, а он никогда ее не слушался; боюсь, что мы с ней расходимся во взглядах на хорошее воспитание. Что она имеет в виду, называя его милым мальчиком? То, что он не лупил палкой родную мать?
При этих словах она повысила голос, и к ней обратились все лица. Смущенно кашлянув, она извинилась:
– Не обращайте внимания, это нервы… просто нервы…
Успокоенные зрители снова прилипли к экрану.
Она тронула меня за плечо:
– Я пришла поговорить с тобой, Огюстен. Может, вернемся в палату?
Кивнув, я встал, собираясь идти за ней.
– Погоди-ка, я возьму себе кока-колу. Ничего не ела с самого утра.
Она сунула евро в автомат, и тот с жутким грохотом выдал ей банку колы.
– Я смотрю, вы одна, а где же месье Мешен?
– Мешен? Ну нет, он, бедняжка…
Она сорвала язычок с банки и задумчиво продолжала:
– Этот парень, конечно, симпатяга – преданный, вежливый, умытый и привитый, но должна тебе сказать, что пороха он не выдумает.
И она закатила глаза к потолку, словно искала там более вдохновенные слова:
– А хуже всего, что для демонстрации всех своих блестящих качеств он нуждается в девяти часах сна, и никак не меньше.
Она отпила из банки и поморщилась:
– Фу, какая гадость, такую отраву следовало бы продавать в аптеке!
И жестом предложила мне пройти по коридору.
– У тебя есть подружка?
– Что-что?
– Я спрашиваю, у тебя подружка есть? Хотя я-то прекрасно знаю, что нет.
– Почему вы так думаете?
– Иначе она была бы здесь.
Мы подошли к моей палате.
– А жаль! Ты заведи себе подружку… Ну ладно, ладно, меня это не касается. Но все-таки признайся, тебе хотелось бы?
– Э-э-э… д-да…
– Ну так за чем же дело стало? Ты, конечно, страшненький, но не более, чем все остальные мужики.
Я с трудом сглатываю слюну. Она чувствует, что обидела меня.
– Да-да, я повторяю: ты страшненький, но не более, чем все другие. Вот посмотри на меня: в твоем возрасте я уже завела себе дружка! Хотя вовсе не была мисс мира.
И она резким жестом отбрасывает со лба непокорную прядь.
– И не «мисс Бельгия», и даже не «мисс Шарлеруа». Мисс Ничтожество – вот мой титул. Все очень просто, в шестнадцать лет меня не приняли в мажоретки! И вот что я тебе скажу…
Я вздрагиваю. А она продолжает победным тоном:
– Представь себе, Мешен женат на такой красотке – настоящая Венера, ей-богу! Люди прямо балдеют, когда видят их вместе. Да и я тоже… Мало того, у них родилось трое детишек, таких же пригожих, как их мать! Вот видишь, пути наследственности неисповедимы…
Я укладываюсь в постель, а она садится рядом.
– Скажи, Огюстен, ты дурак?
Я прямо цепенею от такого вопроса. А следователь Пуатрено невозмутимо продолжает:
– Вот как комментирует твое заявление комиссар Терлетти: ты решил нас провести, направив на след покойника. Как он это объясняет? Очень просто: он считает тебя болваном, маразматиком, у которого на уме только одно – привлечь к себе внимание.
Она смеется.
– Наш дорогой Терлетти горазд на прямолинейные решения. У него, наверно, и пальцы растут под прямым углом. Ты заметил, какой он волосатик? Растительность прет у него отовсюду – из ворота рубашки, из-под обшлагов! Лично у меня это вызывает серьезные подозрения. О, я не считаю, что обилие мужских гормонов так уж отвратительно, – скорее наоборот, если уж хочешь знать, – но не очень-то верю теориям, родившимся от избытка тестостерона. Тебе понятно, что я имею в виду?
– Нет.
Она встает и подходит к окну, затянутому пеленой дождя, сквозь которую едва пробивается бледно-оранжевый свет фонарей.
– Знаешь, Огюстен, передо мной каждый божий день проходят преступники. Хулиган, который потрошит машины средь бела дня. Дилер, торгующий дурью прямо под камерами наблюдения. Продавщица из магазина готовой одежды, которая таскает из торгового зала платья, носит их, а потом возвращает на вешалки, даже не постирав. Ночной охранник, устраивающий выпивон на рабочем месте. Бармен, который тайком отхлебывает из бутылок. Дальнобойщик, забросивший пару ящиков с товаром к себе домой. Кассир, переводящий банковские средства на свой счет. Уборщица, которая таскает у хозяина чеки и подделывает на них его подпись. Подросток, угрожающий лавочникам водяным пистолетом. Фальшивые слепцы, фальшивые калеки, фальшивые нищие и так далее и тому подобное… В глазах полиции или государства они – правонарушители, а для меня в первую очередь тупицы. Никчемные тупицы! Которые засыпаются на первом же проступке. И получают свою первую судимость из-за каких-то несчастных пятидесяти или ста евро, из-за такой ерунды… Ты пойми: чтобы стать настоящим преступником, нужно быть очень хитрым и находчивым. А у них в голове ума не больше, чем у вареной улитки. Вообще, когда я выжимаю из них показания, мне бывает так скучно, что я в конце концов сама им указываю, как ловко нужно было действовать, на какие тонкие комбинации идти, к каким блестящим уловкам прибегать, какие сложные ходы придумывать ради успеха предприятия. «По крайней мере, тогда я хотя бы уважала вас!» – говорю я им. Они слушают меня разинув рот; будь у них хоть капелька соображения, я бы побоялась, что тем самым прочищу им мозги, но нет, я ничем не рискую! Большинство людей не имеют никакого понятия о совершенстве, они мыслят на уровне своих примитивных инстинктов. Сплошное убожество! Я избрала профессию следователя, чтобы отточить интеллект, а посвящаю свои дни каким-то слизнякам. Следователь… да это просто смеху подобно! Я работаю с приматами!
Она снова садится и начинает что-то искать в своем портфеле.
– Впрочем, они до того глупы, что не возмущаются, даже когда я говорю им это в лицо.
И она вытаскивает из портфеля пакетик леденцов.
– Типичного дурака сразу можно распознать именно по этому признаку, а в их лексиконе даже слова такого нет.
И она протягивает мне пакетик:
– Хочешь? Они без сахара. Не очень вкусные, зато безвредные. Я предпочитаю этот сорт, с ароматом фиалки.
– Нет, спасибо.
– А ты – дурачок? Ну скажи откровенно: ты глуп?
Говорю, опустив глаза:
– Я и сам часто задавал себе этот вопрос…