Покаяние «Иуды»

В этот момент резко распахнулась дверь, и в камеру с криками: «Всем стоять!» – вбежало пятеро надзирателей с какими-то самодельными резиновыми дубинками[19] в руках. После такой команды, к удивлению Эди, с коек попрыгали на пол даже те зэки, которые до этого спали или делали вид, что спят.

Бросив беглый взгляд на окровавленного Бизенко, пытающегося одеться, блюстители порядка с вопросами: «Что здесь произошло, кто его избил?» – отчего-то угрожающе стали надвигаться на Эди, стоящего неподалеку от стола. Но их остановил пострадавший, указав на Марвана и Слюнявого.

– А этот, что тогда здесь делает? – грубо спросил один из надзирателей у Бизенко, указывая дубинкой на Эди.

– Хотел помочь мне.

– Этот поможет, если кого надо ограбить, убить, – с ненавистью в голосе бросил в сторону Эди тот же надзиратель. – Помощника из себя строишь? Мы-то знаем, какой ты помощник. Но ничего, напомогаешься в зоне не один десяток лет, если вышку не дадут.

«Быстро же информация о моих «преступных делах» дошла сюда, – подумал Эди, – если он так сильно возненавидел меня, даже больше, чем Бизенко, который воткнул нож человеку под самое сердце. Возможно, этот надзиратель доводится родственником кому-нибудь из инкассаторов, иначе чего бы он так скалился? Молодец Карабанов, оперативно работает. И главное, ко времени озвучена такая лестная оценка моей скромной персоны». Но ход его мыслей перебил голос Бизенко.

– Он и на самом деле пытался их остановить.

– У тебя больше никто и ничего не спрашивает, заткнись, урод, ты не лучше его, только тебе сегодня повезло, не дали натянуть… вы все здесь как пауки в банке жрете друг друга.

Не в меру разгоряченного надзирателя остановило только появление в камере перетянутого скрипучей портупеей старшего лейтенанта, который потребовал немедленно прекратить весь этот «сыр – бор» и заняться оформлением факта избиения сокамерника, после чего Бизенко, Марвана и еще одного из блатных куда-то увели. Затем тот же офицер приказал заключенным сохранять установленный в изоляторе порядок, если не хотят, чтобы по ним прошелся резиновый каток.

Покивав, как все, головой, что должно было означать, мол, все понятно и отступлений от арестантского режима не будет, Эди прошел к своей койке и лег. Голову будоражили возможные варианты дальнейших действий, которые в сочетании с только что происшедшими событиями, извлекли из памяти изречение Гитлера о том, что чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак.

Это изречение часто приводил на своих семинарских занятиях один из преподавателей Эди, аргументируя свою позицию относительно того, что любому человеку присущи слабости и потому нужно тщательно проверять тех, кто становится в чекистский строй, чтобы не допустить в него ненадежных и негодных к суровой государственной службе. И вот сейчас, размышляя над тем, что происходило в камере и слушая нравоучения, теперь уже звучавшие из уст представителя закона, Эди заключил, что при всем том преступном, что связано с жизнью бесноватого фюрера, в наблюдательности ему не откажешь.

Тем временем, сделав еще ряд наставлений и убедившись, что его слова дошли до сердца и ума каждого зэка, офицер-воспитатель покинул камеру с чувством исполненного долга, не забыв при этом окинуть ее проницательным взглядом через форточку уже закрытой двери.

Не прошло и тридцати минут после того, как смолкли его гулкие шаги в коридоре, как в камеру вернули Бизенко, уже отмывшегося от крови. Смазанные йодом кровоподтеки и ссадины придавали его лицу воинственный вид. В его движениях и поведении не было даже намека на то, что он подавлен случившемся. «Иуда» даже головы не повернул в сторону блатных, начавших сразу же после его появления в камере грозить ему повторным избиением. Более того, он предложил им приступить к делу не откладывая, иначе посчитает их трепачами, чем вызвал с их стороны бурю сквернословия. Они были остановлены окриком Долговязого, к которому в отсутствие Марвана, по всей вероятности, отошло старшинство над ними.

Бизенко же, между тем, подобрал с пола свои вещи и присел на скамью, как бы соображая, а что ему дальше делать. Посидев в одной позе несколько минут, резко встал и направился в сторону Эди.

– Вы спите? – спросил он, подойдя к его койке.

– Разве при таких делах можно уснуть, – устало ответил Эди, присаживаясь.

– Если не возражаете, я расположусь на одной из этих, – вопросительным тоном произнес Бизенко, показывая рукой на пустующие койки.

– Выбирайте любую на свой вкус, меня и от своей тошнит.

– Тогда я на этой, что по соседству…

– Занимайте, если не вы, то завтра кто-нибудь другой это сделает, – не дал ему договорить Эди.

– Вот спасибо, – доброжелательно произнес Бизенко и начал расстилать постель.

– Даже странно как-то слышать это волшебное слово здесь, – ухмыльнулся Эди.

– Как впрочем и то, что вы заступились за совсем незнакомого человека, – подметил Бизенко, натягивая серого цвета наволочку на так называемую поролоновую подушку.

– У меня с ними свои счеты.

– Понятно, значит запекшаяся кровь на вашей губе – это их рук дело, – бросил, устало садясь на застеленную постель.

– Да нет, здесь, в отличие от вас, я оказался более удачливым, а губа – это подарок милиционера, который ударил ни с того ни с сего прямо в дежурной части, чем меня, по своей природе очень спокойного человека, ввел в ярость, и я готов был крушить все на своем пути.

– Ни в центральном ли ОВД это происходило? – спросил Бизенко, разглядывая мускулистую фигуру Эди, который в этот момент вешал на спинку койки снятую с себя спортивную куртку.

– В центральном, да будь они не ладны, негодяи, испортили всю командировку, – горячась, выпалил Эди, быстро сообразивший, что Бизенко вычислил его как задержанного, порядком пошумевшего в обезьяннике, и тут же добавил: – До этого случая я лучшего мнения был о нашей милиции.

– В смысле – она бережет меня?

– Ну, хотя бы не бьет и невинного человека в кутузку не сажает.

– Согласен, хотя, по словам надзирателя, у них вполне ясные представления о вас, – сказал Бизенко, улыбаясь, отчего-то решивший не развивать тему своей осведомленности о пребывании Эди в ОВД.

– И вас этот надзиратель не жаловал, да и вообще, как посмотрю, они никого из оказавшихся здесь за людей не считают, – отпарировал Эди, зафиксировав в памяти то, что его собеседник не хочет говорить о своем пребывании в милиции.

– Но в отношении вас они как-то особенно проехались, – заметил Бизенко, внимательно вглядываясь в глаза Эди.

– Не знаю, что и сказать, – отреагировал Эди, спокойно выдержав этот взгляд.

– Если не хотите, не говорите.

– А тут и говорить нечего, просто попал в дурацкую ситуацию, иначе и не сказать.

– Вы спортсмен?

– Нет, я исторической наукой занимаюсь, а в свободное время – каратэ.

– О, я тоже увлекаюсь им.

Заметив недоверчивый взгляд Эди, который им был специально изображен, добавил:

– Уже несколько лет.

– Тогда непонятно, как Марван так легко попал вам в подбородок через стол? – сыронизировал Эди, нарочито улыбаясь, чтобы поддеть его самолюбие и заставить говорить о себе.

– Все неожиданно произошло, я настроился на общение: вопрос – ответ, ответ – вопрос, а он сразу в пятак. Мерзавец моей доверчивостью воспользовался, иначе я смог бы отбиться.

– Это хорошо, вам такой настрой еще пригодится, ведь они же собираются мстить, – утвердительно заметил Эди, делая акцент на последней фразе и наблюдая за его реакцией на свои слова.

– Вы думаете? Хотя для низких натур нет ничего приятнее, как мстить за свое ничтожество, а эти и есть самые низкие существа.

– Ничуть не сомневаюсь, у этих выродков правило такое, если сказал – сделай, иначе уважать не будут другие блатные, а то и замордуют. К тому же они не читали Виссариона Григорьевича, которого вы так удачно цитируете.

Бизенко удивленно глянул на Эди и заметил:

19

Палка резиновая на вооружении официально была принята только в 1989 году. Ею широко пользовались сотрудники отрядов милиции особого назначения (ОМОН), созданные в 1987 году при УВД для охраны общественного порядка во время митингов и демонстраций.